Эгрею стоило немалых трудов устроить дуэль с нахалкой Софеной — да так, чтобы убить ее на вполне законных основаниях. После печальной истории ему пришлось покинуть Академию, о чем он, впрочем, не печалился: прямиком отправился к своему будущему нанимателю.

И... никакого управляющего там не ждали. И никакого запроса в Академию не посылали. Вообще — обо всей этой истории в поместье услышали впервые от самого Эгрея. Господин граф к нему даже не соизволил выйти, все разговоры вел камердинер.

И Эгрей, потоптавшись возле узорных ворот (внутрь его не пустили), отправился восвояси.

С удивлением он понял, что ему даже не досадно. Напротив, он поймал себя на том, что улыбается. О, он вполне оценил шутку! Им попросту воспользовались. И воспользовались именно для того, чтобы устранить Софену.

«Ай да магистр Даланн! — думал Эгрей, вспоминая даму-профессора, которая сообщила ему о вакансии и о конкурентке. — Ловко она это сделала! Остается, правда, еще один странный вопрос: для чего ей это понадобилось? Чем могла так навредить ей Софена?»

Да, вот это был вопрос.

Софена, которую Эгрей отправил в Серые миры недрогнувшей рукой, не представляла собой, по мнению большинства студентов, ровным счетом ничего интересного. Немного мужеподобная, но в целом — привлекательная особа. Мозги как у курицы. Самомнение размером со слона.

Она воображала себя «особенной», «избранной». В голове у нее постоянно шел «театр для себя». И в этом театре Софена, разумеется, играла главную роль — никем не признанной героини, которая, дайте только срок, покажет себя! Да так покажет, что мир содрогнется!

Она любила принимать воинственные позы и обожала ходить с оружием — никогда не пропускала уроков фехтования. Хотя фехтовала на удивление плохо. За такой-то срок могла бы и научиться.

Судебное разбирательство по поводу смерти Софены, которое проводили власти Коммарши, ни к чему не пришло. Постановили — несчастный случай.

И все в это, кажется, поверили.

Кроме разве что Элизахара. У того, разумеется, имелось собственное мнение насчет всего случившегося. И вот еще одна странность, над которой следовало бы хорошенько поразмыслить на досуге: почему-то Элизахар не поделился своими подозрениями ни с властями, которые его допрашивали как свидетеля дуэли, ни с остальными студентами. Спрашивается — почему? Не из симпатии к Эгрею — это уж точно.

Эгрей нашел себе работу в армии. И теперь выполнял ее. Ничего особенного. Никакой романтики. Чуть больше беготни, чем хотелось бы, но это можно пережить. И компания немного более шумная, чем мыслилось в идеале. Опять же, ничего страшного.

Он въехал в лес и тотчас стал добычей кровососущих насекомых. Они пробирались под воротник, жалили за ушами, находили малейшие зазоры в одежде и проникали туда. Лошадь непрерывно махала хвостом и трясла гривой.

Дорога спустилась к ручью, через который был переброшен старый, почерневший от времени и непогоды мостик. Гуденье насекомых сделалось просто оглушительным, а духота сгустилась так, что воздух, казалось, можно было резать здесь ножом.

Эгрей хмыкнул.

— Романтики — полная пазуха, — сказал он себе, убивая на шее сразу нескольких кровососов. — Аббану бы сюда. С ее дурацкими восторгами. Такое впечатление, что Гальен плохо удовлетворяет ее в постели. Не станет удовлетворенная женщина так визжать и подпрыгивать по каждому, самому ничтожному поводу.

На миг он задумался об Аббане, но сама мысль о том, чтобы очутиться в объятиях этой дамы, вызвала у него отвращение.

Наконец дорога пошла вверх, густой кустарник сменился более прозрачным лесом, и скоро Эгрей выбрался к господской усадьбе. Как он и ожидал, это был обширный старый дом, выстроенный в давние годы, когда семья наверняка была гораздо больше, нежели теперь.

Каждое поколение что-то добавляло к родительскому гнезду: кто лепил сбоку пристройку, кто устраивал в саду беседку (теперь почти совершенно развалившуюся), кто пытался разбить регулярный парк и даже возвел пару фонтанов (забитых сгнившими листьями и всяким мусором). Таким образом, дом одновременно и строился, и разваливался, и имел достаточно неприглядный вид.

И все же Эгрей остановился, чувствуя странную тоску, сосущую его сердце. Давным-давно он забыл о подобных эмоциях. Давным-давно он не испытывал ничего похожего.

Он понял, что ему хочется жить в этом доме.

Более того: ему страстно, почти до крика захотелось, чтобы именно в этом доме прошло его детство. Здесь имелось все, что необходимо ребенку: таинственные уголки, место для мечтаний и место для игр. Наверняка — старые слуги, знающие множество историй, большая часть из которых страшные. Наверняка — псарня, где большинство собак в силу избалованности и испорченности породы ни на что не годятся, только для того, чтобы играть с детьми. А еще здесь была — а может, и есть до сих пор — голубятня. И лошади. И простор, чтобы кататься. И речка для купания.

Быть свободным. Быть ребенком в этой усадьбе. Освободиться от запятнанности — ибо здесь, перед лицом этой дряхлой невинности, Эгрей обостренно ощущал себя испачканным в крови Софены. Избавиться от своих неинтересных мыслей. О чем он обычно думает? Выстраивает в строгую последовательность дела, которые ему предстоит совершить в ближайшее время, не более того. Никаких мечтаний — только планы.

Ему стоило больших усилий избавиться от внезапного потока чувств. Нет смысла думать о несбыточном. В определенной мере это бывает опасно. Стоит ослабить внимание — и внешний мир тотчас воспользуется твоей ошибкой.

Софена позволила себе жить в мире собственных фантазий — и поплатилась за это жизнью.

Эгрей отворил ворота — они не были заперты, — и его лошадь ступила на мощеную, наполовину заросшую травой дорожку старого тенистого сада.

Хозяин усадьбы звался Роол. Это был типичный мелкопоместный дворянин, спокойный и явно очень хорошо осознающий свое место. А место это было не из последних, хотя и далеко не из первых. Он не требовал, чтобы к нему обращались как к высокородному господину, но свое дворянство, несомненно, уважал — и не спустил бы неуважения никому, кем бы тот ни был.

Высокий, светловолосый, в простой одежде домашней выделки, он встретил посетителя на пороге.

— Меня предупреждали о вашем приезде, — заговорил он, делая приветственный жест. — Не могу утверждать, что я слишком рад этому, но тут уж ничего не поделаешь. Ее величество оговаривала со мной подобные армейские поставки, когда освобождала от большинства налогов.

Вот так. Он лично общался с правящей королевой. Обсуждал с ней армейские поставки и свои налоги. И ее величество милостиво согласилась не брать с него податей в обмен на готовность оказать помощь солдатам — в любой момент, когда это будет необходимо...

Дворянин. Не чета какому-то Эгрею, отец которого — будем смотреть правде прямо в ее бесстыжие глаза — был слугой.

Между тем хозяин пригласил его в дом. Не дальше кабинета на первом этаже, где на столе были заранее разложены документы, требовавшие подписи.

В доме угадывалось присутствие ребенка, женщины, тех самых старых слуг, о которых грезил Эгрей, подъезжая к усадьбе, но они оставались вне поле зрения визитера. Единственным особым проявлением гостеприимства стало домашнее пиво, также загодя выставленное на особом столике.

Эгрей уселся за стол, привычно поправил ножны, чтобы удобнее было разместиться на стуле. Роол поглядывал на него со спокойным, доброжелательным интересом, но с разговорами не лез, позволял внимательно ознакомиться со всеми бумагами.

Это были счета и сметы; некоторые следовало подписать, и Эгрей быстро начертил на них свое имя и название воинской части.

Роол взял у него один лист, пробежал глазами еще раз и вдруг еле заметно вздрогнул. Поднял на своего посетителя глаза:

— Ваше имя — Эгрей?

— Да, — ответил тот и усмехнулся. — Не думаю, чтобы вы его когда-либо слышали. Наш род не слишком знаменит.