И в этом заключалась суть дилеммы, не дававшей Верине покоя, как ни пытался успокоить ее лорд Матальнэ. Верина принесла обет святой Катерине — посвятить себя врачеванию, а потом во имя Императора ей пришлось нарушить эту клятву. При этом отказ выполнить требование инквизитора автоматически означал отказ подчиняться воле Императора. Таким образом, Верина тут же оказалась бы клятвопреступницей, отрекшейся от присяги Золотому Трону. Еретичкой. Ее всю жизнь учили спасать жизни слуг Императора, а в итоге вынудили стать соучастницей пыток и убийств граждан Империума. Кто знает, сколько еще людей приняли бы смерть от ее скальпеля, если бы месяц назад лорд Матальнэ не погиб со всей своей свитой. Его «Валькирию» сбили над Гироградом, куда он летел подавлять мятежи, поднятые культистами Хаоса на Гирус Секундус.

Прогоняя тревожные мысли, Верина подняла глаза на статую святой Катерины, после взрыва лишившуюся лица. Девушка почувствовала, как по щекам текут слезы. Ей вдруг подумалось, что статуя осталась без лица потому, что святая Катерина устыдилась ее и не желает более глядеть на снедаемую сомнениями сестру. Верина не выдержала испытания на крепость веры. В глубине души девушка была твердо уверена, что ей следовало либо найти в себе мужество воспротивиться лорду Матальнэ и лишить себя жизни, не нарушив при этом клятвы врачевательницы, либо безропотно принять возложенную на нее ношу и не терзаться сомнениями. Верина, опустившись на колени, открыла ячейку нартециума, закрепленного на руке. Оттуда бесшумно скользнула игла. «Милость Императора». Верина уже почти израсходовала свой запас в этих условиях, когда враг шел на штурм каждый день. Впрочем, у нее еще оставалось чуть больше десятка доз — более чем достаточно, чтобы примирить себя со всеми сомнениями, не дававшими ей покоя.

Она представила, как препарат попадает в ее кровеносную систему, немедленно погружая в сон без сновидений, а потом пламя охватывает плоть, обращая тело в пепел.

— Ух ты! Да ты, я погляжу, еще живой?

Женский голос отвлек Верину. Она повернулась и обнаружила, что это сержант Филонова, которая пройдя чуть дальше по траншее, выбралась на бруствер. Создавалось впечатление, что сержант разговаривает с одним из трупов, повисших на колючей проволоке. Но нет — молодой человек в изорванной одежде застонал и потянулся дрожащей рукой к открытой ране на груди, нанесенной лазерным разрядом.

Филонова взяла в руки пистолет и подкрутила настройки мощности батареи:

— Погоди, не торопись. Я тебе сейчас помогу.

Алена бросила на Верину ледяной взгляд и выстрелила в предателя. Грудь молодого человека должна была взорваться, разметав во все стороны обожженные ошметки плоти. Однако сержант Филонова поставила батарею лазгана на минимальную мощность — кожа раненого лишь зашипела под лучом, а сам несчастный затрясся от боли.

— Извини, — произнесла Алена, — ты не мог бы не дергаться? А то я еще ненароком тебя без глаза оставлю. — Она опять выстрелила. На сей раз луч прошел по левому глазу культиста, прочертив через все лицо глубокую косую рану.

— Давай, поставь ему еще отметину за комиссара! — крикнул ей гвардеец из окопа, расположенного чуть выше на склоне холма. — Пусть орет погромче, а его дружки там, внизу, послушают.

Под одобрительное улюлюканье гвардейцев Филонова, слегка подавшись вперед, перехватила лазган поудобнее и снова нажала на спуск. Даже Верине стало очевидно, что происходящему надо положить конец. Они находятся в зоне досягаемости оружия противника, а лазерные вспышки могут привлечь его внимание. Сестра пробежала по траншее, подтянулась на руках, выбираясь на бруствер, чтобы схватить сержанта, столкнуть с линии огня… Тут громыхнул выстрел, эхо которого пошло гулять, отражаясь от стен разрушенного храма. Правое плечо Филоновой вздулось под доспехами, и Алена, уронив в грязь лазган, повалилась прямо на руки Верины.

Повернув тяжело дышащую женщину, Верина с помощью встроенной хирургической пилы срезала с Алены потрескавшийся наплечник. Входное отверстие было черным, рваным, звездообразным, выходное отверстие отсутствовало. Верина сразу поняла: Алену ранили риппером. Девушке уже доводилось видеть подобные раны от отравленных обсидиановых игл. Попав в организм, игла разлеталась на мириады осколков, отправлявшихся гулять по организму. Бывало, что человеку настолько не везло, что он не погибал сразу после попадания иглы. В этом случае его смерть была мучительной — он сгнивал заживо. Верине удалось спасти только одного бойца, раненного такой иглой, однако в тот раз операция шла в прекрасно оборудованном полевом госпитале, и все равно спасение стоило гвардейцу руки. Здесь же, на передовой, с минимальным набором инструментов, без ассистентов — шансы были мизерны. И все же стоило попытаться.

Верина взвалила Алену на плечи и понесла ее в лагерь. Она сделает все, что в ее силах, чтобы спасти раненую.

— Убейте меня. Пожалуйста… Ради Императора… Ради его любви… Убейте меня…

Верина едва обратила внимание на лазерный луч, полыхнувший у нее над головой и положивший конец крикам молодого человека.

Добравшись до лагеря, Верина положила Филонову между останками комиссара Йелинека и покрытым жуткими ранами библиарием Темных Ангелов, который, едва переставляя ноги, пришел в их лагерь на рассвете и, не сказав ни слова, рухнул без сознания. Появление космодесантника привело гвардейскую роту в ужас. Ни один из гвардейцев, возможно за исключением ныне покойного комиссара, никогда прежде не встречал воина Адептус Астартес, а раны на теле десантника, смертельные для обычного человека, заставили побледнеть даже видавших виды ветеранов из Первой роты.

Сначала Верина подумала, что их страх вызван тем, что в библиарии Темных Ангелов гвардейцы видят подобие космодесантников Хаоса, высадившихся на планете вместе с Валерием. Однако вскоре она поняла, сколь это тяжкий удар для гвардейцев — найти одного из богоподобных воинов Императора в столь плачевном состоянии. Если даже загадочным Темным Ангелам не совладать с врагом, на что тогда надеяться им, простым смертным?

Впрочем, зачем сейчас думать о том, что не имеет никакого значения? Верина отогнала назойливые мысли и занялась тем, чему ее учили — врачеванием. Она попыталась разыскать все, какие могла, осколки в плече Алены, но очень скоро поняла, что жить Филоновой осталось не больше часа. Рана уже начала источать тошнотворный запах тлена, свидетельствовавший о том, что бороться за жизнь сержанта уже бессмысленно.

— Не шевелись, Алена, — Верина удержала попытавшуюся встать женщину, и сделала ей укол болеутоляющего, — я смогу облегчить твои страдания.

— Глупо, моя госпожа, как все глупо получилось, — срывающимся шепотом произнесла Алена. Ее тело сводили судороги боги, но Верина видела, что лекарство уже начало действовать, — если бы комиссар узнал, как я… он бы с меня живьем шкуру спустил…

Верина посмотрела через плечо на останки комиссара. Накануне его накрыл взрыв, и осколки снаряда изрешетили Йелинека.

— Скажи, Алена, почему ты не могла просто добить того культиста? Я за тобой раньше такого не замечала.

— Не знаю, госпожа. Просто эти гады готовят осадные орудия, а Флот прекратил бомбардировки. Мы в безнадежном положении. Мне хотелось сделать хоть что-нибудь. И мне стало легче.

— Почему?

— Я показала этим гадам, которые засели внизу, что мы не прячемся за пушками и ракетами.

— Такой ценой? Ценой собственной жизни?

— Я довольна. Умираю достойно… я боялась, что смерть моя будет куда страшнее. Может, все дело в болеутоляющем. Может если б не оно, я бы заговорила по-иному. — Алена подцепила пальцами одну из пустых ампул и сухо рассмеялась. — Прошу, не дайте мне опозориться перед ротой, — Филонова вцепилась Верине в правую руку, — я заслужила…

В лагере стояла тишина. Верина ни на мгновение не сомневалась, что гвардейцы, вроде бы занимавшиеся своим делом, внимательно прислушиваются к их разговору. Первая рота уважала старшего сержанта Филонову. Верина знала, что женщина, лежащая перед ней, горда своей судьбой и службой в Имперской Гвардии. И сейчас Алена хотела вселить в товарищей по оружию веру в Верину, ведь именно сестре-госпитальерке предстояло сменить ее и возглавить роту. И хотя Верина знала, что ненадолго переживет Алену, она питала к сержанту достаточное уважение, чтобы не тревожить ее в эту минуту правдой.