По пути к набережной Фонтанки в машине Шауфенбаха поляк недовольно оглядывался. По традиции, сложившейся после Февраля, большевики и левые эсеры держались Петроградской и Выборгской стороны – островов справа от главного фарватера Невы. Левый берег с Зимним дворцом и Невским проспектом, наоборот, считался территорией буржуазных партий и умеренных социал-демократов.

– Вы, господин Никольский, жандарм?

– Так точно, товарищ Дзержинский, – обращение «товарищ» генерал выделил голосом. – Как и вы, полагаю, не из рабоче-крестьянской семьи.

– Из дворян. Но я с девятьсот пятого года в революции, боролся с царским режимом, жандармами и охранкой. В тюрьме сидел. А вы – жандарм. Вы подобных мне на каторги и в тюрьмы отправляли.

– Смиритесь, Феликс Эдмундович. Раньше и я был таким, знаете ли, непримиримым. Считал революционеров, а конкретно эсеров воплощением зла, императора – опорой России. После Февраля все смешалось. За три месяца пришлось повзрослеть. Трудно меняться на пятом десятке, да-с. Большевики возьмут власть, я прилагаю к этому максимум усилий. Тогда окажется вдруг, что в России далеко не каждый до окончательной победы революции был коммунистом, боролся с жандармами, Временным правительством и обожал большевиков. Образованные люди, как мы с вами, товарищ, сплошь из дворян, небольшая часть из мещан, но никого из пролетариев. И без образованных не обойтись. Ваше героическое прошлое, бесспорно, похвально. Да только и Векслер был революционером с большим стажем, и отсидел не меньше вашего. Стало быть, гораздо важнее, насколько человек сейчас ценен для революции, а не момент, когда он переметнулся из класса эксплуататоров к большевикам.

Дзержинский смолчал. Он понимал логику привлечения на свою сторону выходцев из самых разных социальных групп. Но в своем спутнике спинным мозгом чувствовал врага, исконного, застарелого, не меняющегося в угоду обстоятельствам. Лишь когда впереди показались двери доходного дома, где обосновался Шауфенбах, поляк зло заметил:

– Тем не менее в социалистов-революционеров вы будете стрелять гораздо охотнее, чем в бывших сослуживцев по жандармскому корпусу. При случае столь же решительно выстрелите в большевиков.

– Зря вы, товарищ, – ответил Никольский, внутри себя соглашаясь с глубинной правотой Дзержинского. – Террористы, бросающие бомбу в толпе и обрекающие на смерть случайных прохожих, – абсолютное зло, бороться с ними можно лишь как с дикими хищниками: отстрелом или уничтожением лесов их проживания. Большевики – единственные, кто может сохранить единство России и обеспечить будущее ее народа. Поэтому если для их защиты мне придется убивать бывших царских офицеров – никуда не денусь. Да, бомбистов уничтожать морально легче. Но для всех ямка роется на два метра. Удовлетворены?

– Нападение на эсеров есть неофициальное поручение товарища Ульянова, я не могу его проигнорировать. Но потом наши пути, надеюсь, не пересекутся.

– Нам не детей крестить, Феликс Эдмундович. Работаем.

Обширное досье Шауфенбаха на членов ЦК ПСР и низовых организаций дало картину небывалого размаха этой партии. Не имея жестких требований к неофитам, эсеры довели общую численность своих сторонников без малого до миллиона человек, а симпатизировавших им было еще больше. Улучив момент, когда Дзержинский вышел, Никольский спросил марсианина:

– Объясните, если не трудно, почему вы предпочли большевиков, а не ПСР? Эсеров намного больше, и уж жестокости с решительностью им не занимать.

– Да, стадо большое. Но лидера нет. Чернов теоретик, Керенский – пустобрех. Видели: Дзержинский, волчара прожженный, к Ульянову рванул. Чует в нем вожака волчьей стаи. А завтра вместе с вами будет резать эсеров, как овец в овчарне.

На операцию Дзержинский привлек двух польских ветеранов. Никольский прихватил Евсеева, имевшего опыт расстрела эсеров, и двух других охранников Ульянова. Поляки с подозрением смотрели на генерала, словно намекая – не дай бог с Феликсом что-то стрясется. Точно так же угрюмо зыркали ленинские телохранители, опасаясь за своего шефа. В большевистской партии, как всегда, царили добрые товарищеские отношения.

– Последний раз повторяю порядок действий. Евсеев у задней двери, вы двое у парадной. Я иду впереди, товарищ Дзержинский в трех шагах сзади, прикрывая мне спину. Я стреляю первым. Польские товарищи подчищают и обеспечивают выход после разговора с Черновым. Феликс Эдмундович, в кабинете Чернова молчите и следите за присутствующими. Вопросы? Начали!

Преодолевая последние шаги до парадного, генерал наскоро запустил в себе самовнушение. «Внутри – не люди. Там хищные звери, которых мы не смогли вовремя обезвредить из-за мягкости царских законов. Там насильники Родины, которые разрушают ее и обрекают на смерть от расчленения. Там нет мужчин и женщин, одни лишь преступники. Пришло время кары!»

Министр земледелия Временного правительства и главный идеолог правых эсеров Виктор Михайлович Чернов услышал громкие хлопки, похожие на револьверные выстрелы, но слишком уж частые. Он в недоумении поднял голову от проекта резолюции съезда Советов по аграрному вопросу и увидел встревоженные лица двух сотоварищей.

Дверь кабинета распахнулась ударом ноги. Вошедший невысокий и немолодой человек держал по «Нагану» в каждой руке, как и второй незваный посетитель.

– Не двигаться и держать руки на виду. Сесть, руки на стол. Быстро!

– Кто вы такие? – спросил Чернов, с трудом сдерживая внешнее спокойствие. Значит, он не ошибся, из-за двери действительно донеслась стрельба. Не в потолок же…

– Начальник штаба Объединенного корпуса жандармов генерал-майор Никольский. Ныне – консультант партии большевиков по вопросам безопасности.

– Чем обязаны?

– Третьего дня эсер Моисей Векслер совершил покушение, пытаясь метнуть бомбу в автомобиль товарища Ульянова. От взрыва погиб член партии большевиков.

– ЦК ПСР не утверждал акцию, – парировал Чернов.

– Открою секрет. ЦК большевиков тоже меня не уполномочивал. Что, свежие трупы в коридоре от этого оживут? Мне не нравится, когда в моих подопечных летят бомбы. Я пришел вам сказать об этом самым наглядным образом.

Эсеровский лидер сохранил потрясающее самообладание, глядя в дуло «Нагана», из которого только что застрелили его соратников. Похоже, марсианин недооценил Чернова.

– Почему вы здесь, генерал? Большевики для жандарма – такие же враги.

Никольский спиной почувствовал, как сзади напрягся Дзержинский, мысли которого удачно совпадали с мнением эсера. Чего стоит разок нажать на спуск – в неразберихе акции все можно списать.

– Я в первую очередь – русский. Большевики спасут Россию от развала, к которому вы ее подталкиваете. Они не делали терактов, не убивали невинных, действуют только убеждением. У вас руки не то что по локоть – по плечи в крови со времен ваших учителей-народников.

– Это в прошлом. Сейчас эсеры – легальная законопослушная партия.

– Только у Векслера и других ее членов другое мнение.

За спиной грохнул выстрел, помощник Чернова с воем схватился за простреленную руку. Дзержинский подскочил к нему, обыскал, вытащил «Браунинг».

– Лишнее подтверждение. Даже во время мирного разговора вы хватаетесь за оружие.

Никольский аккуратно приставил «Наган» к голове раненого и облегчил его страдания, забрызгав стену. Действительно, мирная беседа.

– Продолжим. Пока в этой комнате остается с кем разговаривать.

Чернов с горечью проводил взглядом тело, мягко повалившееся на пол.

– Нас миллион. Вас меньше ста тысяч. Вы рассчитываете победить такими методами?

– В жандармерии нас и двух тысяч не набиралось, а эсеровскую мерзость отлично прижали, после убийства Плеве у вас ни одной толковой акции не вышло. Теперь у оставшихся на свободе жандармов руки законом не связаны. Я сам с бывшими коллегами вас из-под земли достану, без помощи товарищей коммунистов.

– Хорошо. Я передам на рассмотрение ЦК ваши предложения.

– Не предложения, господин Чернов, а ультиматум. Большевики, которых я поддерживаю, действительно уступают в численности раз в десять. Сколько там трупов в коридоре? Пятнадцать? Значит, за каждого убитого большевика я уничтожаю пятнадцать-двадцать эсеров. На первый раз.