Истинное чувство

Олег Струнников сидел с невестой в маленьком уютном ресторане. Ласковый свет, тихая музыка не мешающая говорить и вкушать, никаких песен и шумных танцев. Ресторанчик был довольно дорогой, но даже и с деньгами туда не просто было попасть и, несмотря на своё тесное знакомство с хозяином ресторана, столик на этот день Олегу пришлось заказывать заранее.

Его невесту звали Елизаветой, ей исполнялось восемнадцать, собственно ради такого случая он в ресторан её и пригласил. Училась Елизавета в Университете, не то по финансовой, не то по юридической части, Олега это мало занимало. Интересовало его в ней, во-первых, богатство, её отец был известным на всю страну воротилой, а во-вторых, её молодость и красота.

«Лиза, - думал он, - чистая, прелестная девушка. Юная, наивная душа. Но я не люблю её. Не люблю, но женюсь. Возможно, будь победнее, я бы её любил. Любил бы, но меня не тянуло бы к ней так сильно, как тянет теперь. Да, хочешь не хочешь - тридцать лет. Пожил на авось, поголодал, похолодал - хватит. Хочу тепла, уюта и покоя. Устал.».

В том, что Елизавета его любит, Олег не сомневался. Как впрочем, не сомневался и в том, что она с удовольствием поменяла бы этот тихий ресторан на шумную танцплощадку.

Олег познакомился с Лизой полгода назад на вернисаже, с тех пор встречался с ней в неделю раз. Водил на художественные выставки, в театры, в кино, сидел с ней за шампанским в ресторанах. Прогуливал по бульварам и набережным, и как-то незаметно свыкся с мыслью, что стал для неё женихом, а она, стало быть, для него невестой. Впрочем, ответственных, главных слов ещё сказано не было. Собственно, в день её восемнадцатилетия он и намеревался сделать предложение, но в самый последний момент вдруг заколебался. Нет, в положительном исходе дела у него сомнений не было, сомнения были другого характера.

«А нужно ли мне всё это? - Думал он. - Нужна ли мне сама Лиза, этот брак с ней и всё прочее?».

Эта мысль угнетала, и поэтому он оттягивал минуту признания. Он оттягивал, а Елизавета наоборот, как ему казалось, этой минуты ждала и как бы всеми силами души вымогала из него признание. Наступил критический момент, о пустяках говорить не хотелось, оба сидели и молчали. Вдруг Елизавета спросила:

- А, что, было в твоей жизни истинное чувство?

- Что? - Вздрогнул Струнников.

Ему почему-то захотелось вскочить и бежать, без оглядки. Он даже удивился такой реакции на в общем-то детский вопрос. И тут, словно его прорвало, он неожиданно стал делиться своими сокровенными воспоминаниями. И знал ведь из опыта, что подобные откровения ничем хорошим не заканчиваются, да уж было поздно, не мог остановиться.

- Говоришь, настоящая любовь? Была, была такая штука сентиментальная. Я с детства знал, что это непременно со мной произойдёт и что случится всё именно так, как случилось. Мы сразу узнали друг друга. Не помню, чья это была квартира, кто меня туда привёл, и что именно там должно было произойти. Не помню оттого, что мы сразу оттуда ушли. Ушли, не сговариваясь, просто взялись за руки и пошли. Любовь - это удивительная страна! Кто хоть однажды в этой стране побывал, тот никогда не забудет её парки, аллеи и бульвары. Людей, спешащих куда-то, мчащиеся мимо сигналящие автомобили и даже каплю дождя, упавшую за воротник. Не забудет, потому что всё это вызывает ликование, заставляет сердце петь. Мы ходили, взявшись за руки, смеялись по любому пустяку, и всякий встречный поперечный был счастлив нам служить. Скупая торговка мороженным, тётя Клава, становилась вдруг щедрой и, протягивая нам «Эскимо», шептала: «Бесплатно ребятки, бесплатно». А мы смеялись, брали сладкие подарки, как будто так положено и шли дальше. Матершинник дядя Слава, подметавший тротуар, злословивший всякого мимохожего, заметив нас, подбирался и, глупо улыбаясь, пробовал читать стихи. Мы шли с ней рядом. В одной руке я держал мороженое, а в другой её ладошку, такую живую и горячую что за спиной вырастали крылья. И я уже не шёл, а парил над землёй. Глаза её смеялись и блестели, она кормила меня мороженым, которое держала в своей руке, а я её мороженым из руки своей. И оба были молоды, и впереди была жизнь размерами в вечность. И мне хотелось взять её на руки и нести, а точнее подбросить до самых небес и лететь самому вслед за ней, благо крылья за спиной тогда были. А потом она стала проситься домой, говорить, что уже второй час ночи и родители волнуются. А я стал говорить, что разлуки не перенесу и пойду с ней, а родителям всё объясню. «Родители должны понять, поверить и разрешить, - убеждал я её, - а я буду сидеть у изголовья твоей кровати и смотреть на тебя спящую, а большего мне и не надо». Мы медленно поднимались по лестнице вверх, на каждой ступеньке останавливались, о чём-то шептались, итогом чему непременно был смех. В прихожей действительно встретили удивлённых родителей, которые не ругались. Немного погодя я сидел в кресле посреди её комнаты и пил чай, а она мне рассказывала о себе. О том, как подруги над ней смеялись и называли ненормальной, говорили, что принц из сказки не придёт, что надо любить деньги и учиться обманывать. Она их не слушала, верила родителям, верила собственному сердцу и не ошиблась - ждала и дождалась. Она говорила, что я - её принц, что она меня знала с самого детства, что я являлся ей во снах, а теперь вот пришёл наяву, что можно спокойно умирать, так как всё самое необыкновенное в её жизни уже произошло. Я уверял, что умирать не надо, что даже слово такое надо забыть, что не будет теперь в её жизни бед, не будет даже светлой грусти, будет только радость и свет, свет великой любви. Я вытирал с её щек слёзы, слёзы благодарности и счастья, а она всё не могла понять и спрашивала, отчего другие влюблённые всё обнимаются и целуются, а ей и так хорошо. «Я так счастлива, что о поцелуях и объятиях смешно даже думать. Ты только не обижайся на вздорную девчонку, ведь никуда от нас и это не уйдёт, ну а пока...». Я ей согласно отвечал, кивая головой. Вошли её родители, смеялись, показывали на часы, говорили, что уже поздно, или наоборот, слишком рано. Рассказывали о том, как сами были молоды, как негде было жить и нечего поесть. Затем сознались, что проголодались и накрыли царский стол. Открыли бутылку шампанского, закусывали, выпивали, и тосты были все за любовь, да за счастье.

Елизавета слушала раскрыв рот и смотрела на Струнникова с восхищением. Олег тем временем достал из лежащей на столе пачки сигарету, закурил её, налил себе в рюмку водки и выпил, при этом смотрел на Елизавету почти враждебно. Дескать, что, получила, чего хотела? Довольна или ещё добавить? Не замечая его враждебности, Елизавета спросила:

- А целовались? Ну, это... Потом-то целовались?

- Поцелуи? Да, были и поцелуи. Катались зимой на коньках, она неудачно упала и прикусила губу. Я, как верный пёс, зализал языком эту рану. Весной пошли в кино на последние деньги, ехали без билетов в автобусе и бегали от кондуктора, а потом... Потом она не пошла домой, а родителям сказала, что из-за дождя, который шёл, вынуждена была всю ночь простоять в телефонной будке.

- А потом? Что было потом?

- Потом она улетела с родителями в Америку, на один год, а я её провожал.

- А дальше?

- Куда уж дальше. Дальше жил как мог и ждал от неё писем, мои же письма почему-то до неё не доходили. Она написала мне двадцать, и в каждом было «Любимый, почему молчишь?». А я не молчал. Я на каждое её письмо писал по пять, по семь своих. Затем наступили совсем невесёлые дни. Она сообщила, что остаётся там навсегда, и письма приходить перестали. Тогда-то я и поумнел, решил не играть больше с огнём, ни в кого не влюбляться. Пытался зачем-то покончить с собой, после неудачной попытки лечился. Мне до сих пор нельзя ни пить, ни курить, можно только вести до безобразия правильный образ жизни. Вот и вся любовь. А кто дослушал - молодец.