До него наконец дошло куда она клонит и он жарко принялся оправдываться.

— Юлия, потерять свободу может лишь тот, кто не умел её защитить, говорил кто-то из великих, кажется Вольтер. Я умею. Я справлюсь. Да… и давно её не видел, зачем мне нужна была женщина, если я почти каждые две недели, будучи на Брянском фронте был в твоих объятиях. Прикинь сама, после ранения, с осколком около позвоночника, на полового гиганта не тяну. А под Сталинградом, честное слово было не до баб. — Он раздумывал говорить или нет и оттого тянул слова. — Впрочем, она присылала, по-видимому письма, но я приказал приносить мне только ваши. Времени в обрез. Раз мне передал послание от неё Казаков. Ему переслала его вместе со своим письмом, его подруга.

Он старался рассказать всё, но не смог. Пока не смог. Юлия перебила.

— А они знакомы? — напряглась жена. "Чёт нечёт".

— Она её начальница.

— И это Казаков со своей подругой свели вас?

— Где-то так… Так проще. Индивидуальное и под контролем… Люлю, ну какая это измена? При чём тут измена? Это такой себе деловой контракт.

Юлия прикусила язык и готовые сорваться с него слова не выскочили. Мужская логика, если он не завоёвывает и не покоряет женщину, а только пользуется, то ничего и страшного. Она поняла всё. Решив избавить босса от случайных женщин друг организовал постоянно действующий чистый "матрас". Такой себе индивидуальный пакет. Возможно это не худшее решение, учитывая надоевших ей страдалиц. Она сто процентов будет знать, что они врут и у него есть постоянно обслуживающая его женщина. Но вот кандидатура?… Про Сталинград похоже не врёт иначе не было бы оттуда тех ходоков — баб с претензиями и беременностями. Пользовался общими единицами. Надо думать дальше и глубже. Казаков воюет с ним от Подмосковья, значит, будет рядом и до конца. Рутковский привыкает к людям и тяжело расстаётся. Будет таскать весь свой штаб до самых последних денёчков войны за собой. Цепочка сработает. Казаков потащит за собой Шишманёву, та "воробушка". Возможно, наезды двух фронтовых подруг были и в Сталинград… Нина поразительно права. Сейчас Костя примет Центральный фронт. От Юлии будет далеко. А подружка Казакова с "воробушком" на этот раз рядом. Это не Сталинград. Наступление в ближайшим будущем не просматривается. Время навалом…

Теперь у неё зачесались ноги, пнуть муженька, но она только сильнее прижалась к нему, а то чего доброго не сдержится и лягнёт. Запретит ему "воробушка", боевой товарищ с большой любовью найдёт другую. Костя будет скрывать и врать или опять примется перебиваться случайными от которых бед не меньше. Ведь без женщины ему не обойтись. К тому же вряд ли, "воробушек", так размахавшись, отвяжется. Непременно продолжит своё бомбардирование. Да и её покровительница от своей идеи не откажется. Обстоятельства зажали Юлию в тиски. Что же делать ей горемычной? Война покатилась дальше от Москвы. На машине он к ней не наездиться. С ним она не может поехать, за руки держит Адуся. Да и не возьмёт он сейчас, дрожа за её жизнь. Если она начала жить умом, а не только сердцем, значит, надо решаться на этот не стандартный шаг…

— Костя, милый, ты уедешь… Мы будем редко встречаться.

— Если честно, я сам волнуюсь…, но не скучай, я буду прилетать в Ставку. По делу, за наградами, должны же меня награждать, я ж не хило, мой свет, воюю.

Его лицо расплылось в смущённой улыбке. Она сморщила носик.

— Я не о себе… Как ты перенесёшь опять нашу разлуку.

— Ты об этом? Не волнуйся. Я не сунусь больше к ней.

— Об этом и нет… Эта общая навалившаяся на нас беда все личное свела до военных бумажных треугольников. Маленькой индивидуальной бедой стыдно терзаться, когда одно большое горе на всех. Война все измерения сдвинула. Сейчас, если ты жив, то я уже счастлива… — Она помолчала, вздохнула и на одном дыхании выдала. — А знаешь, я тут подумала, тебе всё равно будет нужна женщина, так пусть будет она. Меня опять же напоминает и поёт… Ты так любишь песни.

Юлия произносила слова, спокойно не торопясь, и сама не верила, что этот огород городит она. Хотелось ущипнуть себя и проснуться.

Костя поиграл непослушной челюстью и повернулся к ней. Его ладонь граммофоном легла к уху.

— Мне послышалось или ты действительно это произнесла?

— По-моему так будет правильно, — пожала она плечиком.

Он вытаращил глаза.

— Люлю, ты это серьёзно?

— Почему бы и нет. Ты же честен со мной, почему я должна тебе не доверять. Мы с Адусей вдвоём, а ты там один. Напряжение, дыхание смерти… Устраивает она тебя — пользуйся.

Гробовое молчание, нарушаемое его сопением, означало лишь одно — он думает. Когда человек думает, он непременно до чего-то додумывается. Во-первых, его ужалил стыд, он говорит не всё. Во — вторых…. да ему думать страшно про это "Во- вторых".

— Малыш, а ты тут ничего себе не выторговываешь, — вдруг приподнявшись на локти, с металлическими нотками в голосе спросил он. — Ты молодая, красивая… У тебя кто-то есть?

Ей стало смешно. Мужчины выведены из каких-то особых клеток. Сейчас он вёл себя как капризный ребёнок.

— Есть, ты и Ада. Костя, можешь быть уверен на все сто, мне никто кроме тебя не был нужен никогда и сейчас тем более. Просто война вопрос поставила, надо было решать. И я приняла его.

Возбуждённый, он стремительно перевернул её на спину и притиснул к простыне. Его губы вновь впились в её припухшие от его постоянных поцелуев лепесточки. Потом он долго смотрел ей в глаза.

— Я знаю, знаю, — горячо шептал он между поцелуями. — Только война развязывает руки…, меняет людей. Я боюсь потерять тебя.

— Верно война меня по-другому на жизнь смотреть научила. Думать научила. Только…,дорогой, я не меняюсь.

Ох, как он завозражал.

— Меняешься, ты сейчас мне предложила такое, чего бы прежней Юлии даже в голову не пришло.

Юлия постаралась успокоить.

— Костик, я люблю тебя и хочу, чтоб тебе было хорошо. А в отношении амурных вещей не бойся. Я не смогу иметь рядом другого мужчину. Воюй спокойно.

В дверь на все силёнки забарабанила Ада.

— Эй, родители, сжальтесь надо мной и уделите несчастному ребёнку хоть немного внимания.

Засмеявшись, они стали одеваться. Юлия, накинув халатик, отправилась на кухню, а Костя попал в цепкие ручки дочки, которая сразу же потребовала от него рассказов. Она выдохлась только за полночь. Требуя от него всё больше и больше фронтовых историй. Особенно ей нравилось слушать про разведчиков и парламентёрах. Потом он рассказывал о посещении в Сталинграде немецкого госпиталя. "У самого входа как дрова штабеля мороженых трупов. В самом госпитале раненые лежали, как придётся и где попало. По лестнице немецкие санитары тащили мёртвого, мы посторонились. Слышим, он стонет. — Послушай, он, кажется, жив, — останавливаем их. — Возможно, — буркнул один, — но доктор сказал, что он безнадёжен. Пришлось срочно вмешаться, чтоб спасти оставшихся в этом так называемом немецком госпитале". В Аде боролось два чувства: жалость и ненависть.

Юлия, возясь с картошкой, волновалась, прислушиваясь к разговору. Она время от времени заглядывала в комнату полюбоваться на них. Костины рассказы пугали его. "Романтическая натура, ещё удерёт на фронт. Надо предупредить Костю, чтоб осторожно романтизировал войну, а то не дай бог". Картошка, булькая пузырями и поблескивая боком, варится, как нарочно долго. Под предлогом помочь открыть тушёнку, Юлия заманивает мужа на кухню и шепчет об Аде. Но Костя только отмахнулся от её страхов:

— Люлю, не бери на голову, какой фронт, она девчонка совсем. Все ж сейчас заведённые войной, ей просто интересно.

Юлия не стала спорить. Всего лишь два счастливых дня выдала судьба им, так не терять же их на спор. Вечером был приём в Кремле. Военная форма перемешивалась с тёмными костюмами штатских лиц. Женщины старались выглядеть нарядно, но не броско. Были поздравления и вручение наград. Они, естественно, оказались далеко не единственными гостями. За праздничным столом слышалось лёгкое жужжание множества голосов. Юлия с Костей сидели рядом. На ней было строгое платье из однотонного шёлка с рукавами до локтя, подол которого был выше колен и открывал стройные ножки. Он как всегда в гостях ничего не ел. Неудобно. Юлия уже не боролась с таким его заскоком. Собственно и ей тоже было не до еды, хотя всё было безумно вкусно. Да и совсем не сытое время на дворе. Но она, поймав на себе несколько раз любопытно изучающий взгляд Сталина, потеряла способность жевать. А тот смотрел и усмехался в усы и даже подошёл к ней с бокалом вина. Сказал красивые слова о Косте, поздравил её с таким выдающимся мужем, пожелал счастья. Юлия прижимая ладонь к груди поклонилась и поблагодарила. Он сел на место и опять принялся смотреть. У Юлии ворочался внутри беспокойный червячок: "Господи, чего ему от меня надо?" Мужу ничего не сказала, только сердце в пятки ушедшее тревожно трынькало там. Ругала себя: "Вырядилась, ненормальная". Она действительно была молода и красива. Аристократическое точёное лицо, лебединая безумно красивая шея в объятиях жемчужной нити, покатые плечи. Яркие брови, умные и необыкновенно живые, к тому же безумно нежные глаза. Волосы спадавшие тяжёлыми волнами на шею. В повороте головы, взмахе рук, движении — во всём сквозила безумно женственная и притягательная женщина. Тайна золотой паутинкой кружила над ней. Её смех, улыбка колдовали мужчин, притягивая взоры магнитом. Тонкие руки, стройная фигура и из прозрачного тёмного крепдешина наряд дополняли соблазнительную картину. Сильные черты лица оставались в тени её притягательности. Рутковский сам не спускал с неё глаз. Ревниво посматривая на суетящихся возле жены мужчин, крепко держал её под локоть и тешился тем, что она его жена: "Пушите хвосты, но она уйдёт со мной и будет принадлежать только мне".