Идеи начали складываться у нее в ту же минуту, когда она увидела Амадо на его полях. Это было нечто, столь могучее и неотразимое, что ей пришлось даже напомнить себе, что следует все-таки обратить внимание и на происходящее вокруг нее. Идеи сменяли одна другую.
Она любила это волнующее время, когда поток идей держал ее в постоянном возбуждении. Если немного повезет, то это приятное чувство поможет ей пройти через долгие месяцы предстоящей рутинной работы.
Проходя по толстому персидскому ковру, покрывавшему пол гостиной, Элизабет мельком посмотрела на свои часы. Минуло уже двадцать часов с той минуты, как она выползла из постели, и хотя она была более чем готова заползти обратно, ей пришло в голову пару минуток понежиться у камина, разожженного к ее приезду. Открыв стеклянные двери, она уселась в кресло рядом с камином, и тепло охватило ее. А между тем пламя освещало эту викторианскую[2] комнату приятным мягким светом.
Мельком упомянутый Амадо «коттедж» в действительности оказался домом с тремя спальнями, в котором он сам жил в детстве. Его время от времени подновляли и использовали исключительно для гостей. Элизабет трудно было постичь смысл такой расточительности.
Когда она заметила Амадо, что ей, мол, нравится его стремление сохранять старый дом, а не сносить его, он засмеялся и сообщил, что это их семейная традиция. У него есть и третий дом, принадлежавший когда-то его прадеду и прабабке. Теперь там живет нынешний главный винодел «Вин Монтойя», по словам Амадо, в большей степени друг для него, чем служащий.
Элизабет за годы своей работы доводилось встречать богатых людей, но впервые она так близко общалась с человеком такого высокого положения. И тем не менее он был одинаково учтив и с женщиной, прибиравшей демонстрационный зал на винном заводе, и с гостями, которых пригласил к себе домой в этот вечер.
Не отрывая взгляда от огня, Элизабет отстегнула застежки клипсов и принялась массировать мочки ушей. Ей бы сейчас совсем не помешала горячая ванна, постель и три-четыре главки той книжки, которую она привезла с собой, — вот тогда бы она сумела снять возбуждение сегодняшнего дня. Порой подобный прием срабатывал, но куда чаще — нет. Элизабет устало вытолкнула себя из кресла и побрела к лестнице.
А спустя полчаса она снова сидела у камина, пристроив на коленях свою книжку. Легкий стук в парадную дверь коттеджа отвлек ее внимание, и она подняла взгляд, радуясь, что читает не кошмары Эдгара По. Стук прозвучал довольно робко, и это давало ей право выбора — открывать дверь или не стоит.
Это оказался Амадо. На нем все еще был смокинг, и лишь отсутствие галстука было его единственной уступкой позднему часу.
— Что-нибудь случилось? — спросила она.
— Нет, просто я увидел свет и подумал, что вы все еще работаете. Но поскольку я уже вижу, что ошибся, позвольте снова пожелать вам доброй ночи, а утром поговорим.
— А я работаю в купальном халате, поскольку так мне удобнее, — сказала Элизабет, а про себя подумала, что эта маленькая ложь позволит Амадо чувствовать себя непринужденно, ведь она совсем не хочет, чтобы он сразу ушел. — Так что вы хотели мне сказать?
— Завтра предстоит одна встреча и...
— Заходите, пожалуйста, — она поглубже запахнула халат. — Вечером холодно, недолго и отморозить себе... хм, ну, неважно, — Амадо тем временем прошел в комнату, но ровно настолько, чтобы она смогла закрыть за ним дверь. — Так что вы говорили насчет встречи?
— Ну, вообще-то это просто завтрак. Я не собирался приходить, но Консуэла предположила, что вы, возможно, сочтете это полезным. Обычно приходит и Майкл, но сейчас его здесь нет.
— Майкл?
— Ах, прошу прощения. Майкл Логан — это мой главный винодел. Все считают, что именно я сделал «Вина Монтойя» тем, что они представляют собой сегодня, но по сути дела эта честь принадлежит Майклу. Если бы он не был загружен другими делами, то вы бы уже с ним познакомились.
Элизабет отметила явную гордость в тоне Амадо.
— И к какому часу я должна быть готова?
— К половине восьмого... отсюда еще полчаса езды, — ответил он и двинулся к двери.
Она, поддавшись какому-то порыву, остановила его.
— Знаете, я давно, как только узнала, что вы предложили мне руководить кампанией, все собираюсь спросить у вас кое-что. У меня такое предчувствие, что от вашего ответа будет зависеть направление, которое я придам этой кампании.
— Ну, вы просто разжигаете мое любопытство. Правда, вы и так делали это в течение всего дня, — он засунул руки в карманы. — А не желаете ли чашечку кофе? Я могу позвонить, и сюда кого-нибудь пришлют.
— В этом нет необходимости. Я еще не научилась готовить суфле так, чтобы оно не оседало, но уж с кофе-то смогу справиться и сама.
Амадо прошел следом за ней в небольшую кухоньку, достал кружки, сливки и сахар, пока она отмеряла воду и кофе и включала кофеварку. Покончив с этим, Элизабет подсела к Амадо за стол.
— Итак, — сказал он, — по-моему, вы собирались о чем-то меня спросить.
Элизабет могла бы подойти к этой теме самыми разными способами. Она выбрала наиболее прямой.
— Почему вы остановили свой выбор на мне?
Он откинулся в кресле и потянулся. Она отметила, что он худощав, с узкой талией и плоским животом.
— А мне было интересно, когда же вы спросите меня об этом.
— Так почему же?
— И еще мне было интересно, как же я отвечу, — он снова засунул руки в карманы. — Мне, как правило, трудно выражать свои чувства в словах. Просто, встретив вас на том рождественском вечере, я понял: вы сумеете разобраться в том, что я намерен сделать из «Вин Монтойя» и почему. И для меня это важно.
— Настолько важно, чтобы пойти на риск сотрудничества с администратором, которому еще надо научиться справляться с работой подобного масштаба?
— Вам бы давным-давно следовало давать более серьезные заказы. Вы — лучший из рекламных сценаристов «Смита и Нобла».
Элизабет встала, чтобы разлить кофе.
— Если вы будете слушать все, что вам говорит моя помощница, то...
— Пожалуйста, не говорите этого, — он дотянулся до своей чашки. — Скромность — это, знаете ли, добродетель, излишне высоко ценимая и очень уж хлопотная.
— Хорошо, стало быть, вы решили возложить эту работу на меня. Но вы все же не ответили на мой вопрос.
Элизабет расслабленно откинулась в кресле, взяла свою чашку и поверх нее посмотрела на Амадо.
— Видите ли, расширение винного завода Монтойя, которое идет сейчас, никак не связано с прибылью или с местом на рынке. Это что-то вроде преемственности, традиции. Уже пять поколений Монтойя живут на этой земле в долине Напа. Мне не хотелось бы, чтобы на мою долю выпало стать последним.
Элизабет понимала, что мужчины типа Амадо не так-то легко делятся своими интимными мыслями.
— Как я понимаю, ваши дочери не собираются взваливать на себя винный завод... в данной ситуации?
— Они живут своей жизнью. Этот бизнес и эта земля для них мало что значат. Мне не удалось привязать их к этой земле. Правда, я еще не теряю надежды.
Элизабет заинтересовало, что значит быть членом семьи с традициями, уходящими в глубь поколений. Наиболее близкое для нее понимание семьи заключалось в бабушке. С родными своего отца она вообще никогда не виделась. Не было у нее ни малейшего представления и о том, были ли у отца братья или сестры, где он вырос, почему он никогда не рассказывал о своем детстве. Одно она знала точно — ни единая душа не предложила им помощь, когда он погиб. Алиса до последней возможности отмалчивалась, когда к ней обращались власти штата Калифорния по поводу того, что же делать с телами ее дочери и зятя. Она надеялась, что появится кто-то из родственников отца и поможет оплатить перевозку тел в родной Канзас. В конце концов Алиса решила, что нельзя разделять покойных супругов, и с неохотой позволила погрести свою дочь в столь отдаленной от нее, от матери, могиле, где не будет ни заботливого ухода, ни хотя бы свежих цветочков на могиле.
