— Ну-ка, дай мне посмотреть на тебя, — сказал Амадо, разворачивая ее.

Рука Элизабет двинулась к горлу, чтобы коснуться этого изумруда. Да, подобные штучки носят кинозвезды, а не дочь Билла и Анны Кэйвоу. А потом она вспомнила о замечании Эланы на Рождество при виде Элизабет. На ней тогда были сережки, подарок Амадо. Этаким театральным шепотком, когда Элизабет проходила мимо, Элана сказала Эдгару:

— Это все, конечно, шаблон, но, честно говоря, я боюсь. Единственное, что отличает взрослых мужчин от детей, — это цена их игрушек. Очень плохо, что папа не выбрал что-нибудь такое, чтобы мы все могли этим пользоваться. Что-нибудь вроде яхты или самолета.

Губы Элизабет растянулись в улыбке, когда она прикинула, какой должна быть реакция Эланы на этот, самый последний подарок ее отца.

— Ну? — подстегнула она Амадо.

Он потряс головой, словно бы в разочаровании, но в его глазах промелькнула озорная искорка.

— Ты затмеваешь эту вещицу. С тобой ничто не может сравниться. Думаю, нам придется вернуть его.

И это мгновение с захватывающей дыхание мучительной болью напомнило Элизабет о том мужчине, каким был Амадо, когда они поженились. Да неужели это было всего год назад? Она бы с радостью отдала все камни из этого ожерелья, чтобы вернуть назад того Амадо, хотя бы на одну ночь! Отвечая на его игривость, она посмотрела на него с вызовом.

— Ты просто пытаешься отобрать у меня это ожерелье. Я же знаю всю эту официальную чепуху о том, что девять десятых судебных процессов — это тяжбы о собственности.

Амадо подошел к ней, и на какое-то мгновение она подумала, что вот сейчас он заключит ее в объятия и поцелует. Сердце ее радостно забилось, и она поверила, что этот кошмар, в котором они прожили последние три месяца, может быть, и в самом деле остался позади.

Права она оказалась наполовину. Он действительно поцеловал ее. Но губы его прижались к ее щеке, а не ко рту. Ей пришлось приложить усилия, чтобы скрыть свою досаду.

— Спасибо, Амадо, — сказала она. Эти единственные слова, пришедшие ей на ум, лежали на поверхности. — Это самый прекрасный подарок, который мне когда-либо дарили.

— Носи на здоровье, Элизабет.

Прежде чем он успел отвернуться, она заметила, да-да, безусловно, печаль в его глазах, под стать ее собственной. Она хотела было спросить его об этом, но когда он опять повернулся к ней, его стальные доспехи снова скрыли его.

— Ну, пойдем? — спросил он.

— Нам надо поговорить о том, что с нами происходит.

Время явно неудачное. Элизабет понимала это, еще не выговорив этих слов. И все-таки не могла остановить себя.

— Да, — согласился он. — Только не сегодня вечером.

— Ты в самом деле так считаешь?

Он довольно долго пристально смотрел на нее, а потом, как бы уступая борьбе, бушевавшей и в нем, наклонился и поцеловал ее. На этот раз их губы встретились. Не было ни колебаний, ни сомнений в том, что он хотел ее так же сильно, как и она его. В жилах Элизабет вспыхнул огонь. Она открыла рот и поцелуй их становился все глубже, а она прижималась к мужу все теснее. Но тут поцелуй закончился так же внезапно, как и начался.

— Никто не стал бы скучать без нас, если бы мы и опоздали на несколько минут, — тоном предложения сказала она.

Амадо улыбнулся и крепко сжал ее в объятиях.

— Где-то когда-то я, видимо, сделал нечто удивительное, чтобы заслужить тебя. Только твои терпение и понимание поддерживают меня.

Но это была признательность вместо чего-то совершенно иного, чего она хотела от него.

— Амадо, я скучаю без тебя.

— Я всегда буду здесь, всегда с тобой. Столько, сколько я буду тебе нужен.

— Значит, ты будешь здесь вечно.

Он прижался губами к ее лбу.

— От твоих губ и до могилы, моя дорогая.

ГЛАВА 17

На безлунном небе было трудно различить линию горизонта и определить, где кончаются звезды и начинаются огни в долине. Стояла глубокая ночь. Элизабет засучила рукава легкого свитерка и, опершись на перила, бездумно смотрела в густую темноту. Затем она пересекла террасу, подумав, что, быть может, прогулка развеет грустные мысли, утомит и тогда захочется спать. Но тут она вспомнила, что в коттедже «гости». В половине третьего ночи они, несомненно, уже спали, но Элизабет не хотелось рисковать: если Элана или Эдгар увидят ее в саду, сплетен не избежать. Поэтому она отказалась от прогулки, уселась в одно из кресел на террасе и стала слушать сверчков. Спустя некоторое время Элизабет подтянула колени и положила на них голову.

Все гости сошлись на том, что прием удался на славу. Амадо не поскупился на расходы: белужья икра, семга с Аляски, мясо из Небраски, кондитер из «Стэнфорд-Корт» и струнный квартет из симфонического оркестра Сан-Франциско. Элизабет содрогнулась при мысли, во сколько это обошлось в расчете на одного гостя. А ведь потом надо еще и помножить эту сумму на три сотни, ведь именно столько гостей они принимали сегодня.

Но не цена беспокоила ее, а ужасающая беспечность и чрезмерность траты. В их кругу человека ценили не за то, какие шикарные приемы он закатывал.

Если этот прием давался исключительно ради того, чтобы доставить ей удовольствие, то ей был бы куда милее интимный обед при свечах. Один лишь намек, что Амадо с радостью примет ее в своей постели в эту ночь, взволновал бы ее несравненно больше, чем его обещание о двухнедельном отдыхе во Франции.

Весь вечер Амадо не сводил с нее глаз, восхищенных, горевших желанием. Она таяла под его взглядом, ощущение счастья заставляло сердце биться быстрей. Но вечер закончился. Амадо проводил Элизабет до дверей ее спальни и по-отечески поцеловал в лоб. Элизабет напомнила, что им надо поговорить. Однако он сказал, что утром у него назначена встреча и ему, мол, нужно выспаться.

Она расстроилась и обиделась, и пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не устроить ему сцену. Нет, не то чтобы она не могла разыграть хорошенький скандал, если бы считала, что от этого будет какой-то прок. Она боялась, что эмоциональный взрыв лишь оттолкнет его еще дальше. Только это и удержало Элизабет.

Однако в эту ночь над обидой, горечью, страхом верх взяла ее проснувшаяся гордость. Почему она, его жена, должна скрывать свои чувства? Она вышла за него замуж не для того, чтобы слоняться одной по ночам или ворочаться с боку на бок в холодной постели. Вот она сейчас пойдет и скажет ему все это. Вдруг он смягчится, попытается... и снова потерпит неудачу? Нет, это будет конец всему, крах иллюзии, что со временем все войдет в норму.

Элизабет встала и подошла к перилам. От нервного переутомления ее бросало то в жар, го в холод. Она прохаживалась по террасе, всматриваясь в темные окна дома.

Что же все-таки стряслось? Нет, причина не в том, что у них не будет детей. Здесь что-то другое... Она сделала все, чтобы приноровиться к его миру, к его жизни. Он разукрасил ее, как рождественскую елку. Говорил, что любит. Временами, например, сегодня вечером, ей даже казалось, что он по-прежнему любит ее... Но он не мог или не хотел видеть ее в своей постели.

А ей так недоставало этой интимной близости...

Она чувствовала себя такой одинокой...

Майкл, выплывая из глубокого сна, ощутил, как кто-то легонько толкает его подбородок. Он простонал и перекатил голову на другой бок. Котенок последовал за ним.

— Я же только что накормил тебя, — проворчал он. — Отправляйся обратно спать.

— Да он совсем не еду ищет, — сказала Элизабет.

Его глаза мигом открылись. Черный котенок стоял, опершись передними лапками о его щеку.

— Элизабет? — спросил Майкл, щурясь и пытаясь сосредоточиться. Шерстяной комочек он переложил на подушку.

— Да, это я, — сказала она.

И тут Майкл встряхнул головой и увидел Элизабет у двери. На ней был старенький тренировочный костюм, правда, на несколько размеров больше, чем следовало бы. Коробку с котятами она держала под мышкой.