ГЛАВА XXXIII

В начале марта 1844 года Джеймс Гульд сказал Джону, мужу Ларней, что они вместе поедут на Север.

— Ты и Хорейс нужны здесь, дочка, — сказал он Мэри, упаковывая необходимые документы в переносную конторку с бронзовыми застежками и укладывая в потайной ящичек несколько золотых монет. — Я хочу, чтобы со мной поехал именно Джон. Это не поездка ради удовольствия. Я хочу выздороветь, чтобы снова выезжать в поля. Я прочитал, что в банях в Саратоге лечат новым массажем. Я хочу, чтобы Джон выучился этому массажу, и тогда он сможет массировать меня, когда мы вернемся. Я не собираюсь больше сдаваться этому ревматизму.

Когда его экипаж исчез из вида, и все люди с обеих плантаций, пришедшие проститься, вернулись на работу, Хорейс и Мэри медленно пошли к парадной лестнице Розовой Горки и сели.

— Надеюсь, это поможет ему, — сказал Хорейс.

— О, и я тоже. Бедный папа сильно страдал, — слишком сильно. — Она прислонила голову к дверному косяку. — Я уже начинаю скучать о нем.

— Конечно. Но мы можем о нем не беспокоиться, раз Джон с ним. И, кстати, надо помнить: теперь, раз папа и Джон уехали, мне следует отправиться на поля.

— Подожди еще. Все работают. Мне хочется выяснить, Хорейс. — Она пристально посмотрела на него.

— О чем?

— Ты изменился. Ты что-то замышляешь такое, о чем ты мне не сказал?

— Абсолютно ничего.

Хорейс, ты же не умеешь лгать. Ты не собираешься покинуть нас?

— Нет, — ну, не в ближайшее время.

— Я так и знала! Куда? Куда ты собираешься?

— Я не знаю. И я не лгу. Тебя же не должно удивлять, что мне хочется когда-нибудь завести свой собственный дом. Жить в Блэк-Бэнксе с Джимом — как мне ни жаль его, и как я ни люблю этот дом — это жить, как в кошмаре. Кроме того, мне там нет места.

— Есть, — ты так много работал на этой земле!

— Моя работа не имеет никакого отношения к тому, кто именно владеет землей. Земля принадлежит Джиму и никогда не будет моей; я бы думал, что ты пожелаешь мне поскорее оттуда убраться, прежде чем я еще больше полюблю ее.

— Ты так любишь Блэк-Бэнкс?

— Да. Но не все ли это равно?

— Хорейс, ты думаешь когда-нибудь жениться?

— Кто же захочет выйти за человека, у которого нет земли?

— Я не об этом спросила.

— Ну, ладно, — конечно, думаю.

— Это не мое дело, да?

Хорейс обнял ее.

— Может получиться, что у папы будет холостяк-сын, в пору его незамужней дочери. Ты меня избаловала.

Мэри встала, и ее карие глаза были так серьезны, что он перестал улыбаться.

— Я знаю, с кем бы ты мог быть очень счастлив, сказала она.

— Не шути.

— Я не шучу.

Он тоже встал.

— Знаешь, лучше не говори мне. Какой в этом смысл? У меня нет ничего, что я мог бы предложить жене.

— А я все равно хочу сказать. Маленькая Дебора Эббот.

Хорейс посмотрел на нее раскрытыми глазами, открыл рот, чтобы возразить, но не смог произнести ни одного слова.

— Ты можешь подождать ее, Хорейс. Ты можешь подождать.

На полдороге к южному полю Сент-Клэра, где он собирался присмотреть за севом в этот день, Хорейс изменил решение и поехал в Блэк-Бэнкс. Джим был в полях, Ка варила мыло на заднем дворе, Адам сгребал листья; он мог побыть в доме в одиночестве. У него было чувство, что он делает глупости, он совершенно не разбирался в причинах своего желания вернуться в эти комнаты. Он совершенно не понимал, что он будет делать, когда будет там. Он привязал Долли у парадного крыльца, медленно поднялся, прошел по широкой веранде и повернул ручку двери.

Тихая, просторная гостиная приветствовала его — именно его. Это опять был его дом, единственный дом, где он чувствовал себя на месте. Ему было тридцать два года и он запаздывал во всем. У капитана Чарльза Стивенса был собственный дом и два судна, и он откладывал деньги для покупки еще третьего судна. Он был женат и у него был его первый ребенок.

Хорейс прошел через стеклянные двери, из гостиной на веранду. Сияющий весенний солнечный свет падал на зелень на диких миртах, которые стояли по краю болота, выделял крохотные листики и серебрил их; превращал жесткую коричневую траву и перистую осоку в узоры из стекла, — блестящие полукружья, сложные переплетения рассеянного света. Ка пела на заднем дворе, помешивая мыло деревянной лопаткой; грабли Адама скрипели где-то сбоку; цесарки в птичнике издавали жалобные звуки; пересмешники и кардиналы перелетали с дерева на дерево, отмечая свои владения, объявляя свои права. Весна была временем сделать заявку на владения, начать создавать мечту. После весны будет поздно. Как Мэри поняла то, в чем он не сознавался себе? Он опаздывал. Можно ли ждать? И верно ли, что ему не хватало именно маленькой Деборы Эббот?

Он прислонился к решетке веранды, повернувшись спиной к красоте весеннего болота. Внезапно он тронул грубую, испещренную ракушками стену дома, приложил к ней обе руки. «Дорогой дом, — прошептал он. — Если бы только ты принадлежал мне. Если бы ты принадлежал мне, все бы встало на место».

Всю свою жизнь он говорил о том, чтобы найти себя. А разве человек мог найти себя, если он ждал, чтобы жизнь повела его за руку? Разве человек, если он чего-то стоит, не берет сам жизнь в руки? Тридцать два года он бесцельно скользил, уверяя себя, что впереди его что-то ждет, какое-то особое предназначение, — но всегда впереди, не рядом. Почему он предполагал, что его ожидает что-то особенное, именно для него приготовленное? Разве человек не сам создает план своей жизни? Как он мог довольствоваться той тяжелой работой, которую он выполнял для Джима? Согласиться на жизнь в запасной комнате в доме другого человека? Ждать и ждать, пока появится мечта? Он повернулся назад и посмотрел на широкие пространства болот вдоль реки Блэк-Бэнкс, по направлению к морю. Капитан Чарльз был прав: «Сначала мечтаешь, потом работаешь как черт, чтобы мечта осуществилась». Жизнь не должна быть щедрой по отношению к тем, кто плывет по течению, кто ждет подходящего времени, подходящего места и подходящего человека.

На этот раз он не удовлетворился только принятым решением. Он перешел к действию.

Сидя напротив Мэри Эббот на ее завитом виноградом переднем крыльце, Хорейс должен был сдерживаться, пока она любезно болтала о том о сем. Тщетность его ожидания стала такой реальной, такой мучительной, — ему хотелось сразу выложить этой приятной, веселой даме все, о чем он начал мечтать. Она чинила разорванное место в мягком голубом платье, которое он когда-то видел на Деборе, она не требовала от него участия в разговоре, она была просто довольна его посещением.