Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Егоров оттолкнул от себя тяжелое тело и, на ходу пряча нож, бросился к двери. Кровь билась в висках.

Внизу, в подъезде, он разминулся с тем высоким человеком в черном пальто с каракулевым воротником, которого встретил на углу. Человек держал в руках булку и сверток с колбасой. Он удивленно посторонился, а затем, пропустив Егорова, внимательно посмотрел ему вслед.

Завернув за угол, Геннадий вспомнил о ноже и метнул его в развалины сгоревшего дома. Скорее бы дойти до следующего угла. Но бежать нельзя… Идти, спокойно идти!.. Никто не должен его заметить… Вот возвращается словоохотливая старуха. Она наверняка остановит. Быстрее!.. Свернуть за угол раньше, чем она начнет пересекать улицу.

Удалось! Как хорошо, что следующий поворот совсем близко! На углу — полицейский. Спокойнее, спокойнее!

Вдалеке, за домами, прогремел выстрел. Полицейский, топтавшийся на перекрестке, всполошился, огляделся по сторонам и рысцой бросился бежать в ту сторону, где стреляли.

Через несколько минут, узнав, в чем дело, полицейский вернется, — он наверняка запомнил приметы.

Скорее бы добраться до какого-нибудь оживленного места…

Через полчаса он наконец почувствовал себя в относительной безопасности. Переулки привели его к парку Шевченко.

Приближался комендантский час. Парк быстро пустел. Но Егоров прошел по его аллеям, свернул в кусты, долго пробирался по ним, пока не нашел старый окоп. Он забился в темный угол и стал прислушиваться к отдаленным шумам ночного города. А над головой в черном небе шарили прожектора, и где-то вдалеке били зенитки, и с моря доносились хрипловатые гудки кораблей.

Так провел он самую тягостную, самую длинную и жестокую ночь в своей жизни.

Тоня тихо ахнула:

— Геня! Не может быть!..

В измазанном пальто, из рваного плеча которого торчал клок пепельно-серой ваты, Егоров стоял на площадке перед дверью. А Тоня, позабыв обо всех правилах конспирации, бросилась ему на шею.

Покачиваясь от усталости, Геннадий повторял:

— Ну вот, я пришел… Я пришел…

— Снимай пальто! Быстрее!..

Он покорно разрешил ей снять с себя пальто. Молча выпил рюмку вина. Потом как-то странно посмотрел на нее сосредоточенным, невидящим взглядом и тяжело оперся грудью о стол.

Тоня решила, что он ранен, что он потерял сознание, но, вглядевшись в бледное лицо с подрагивающими веками, поняла, что у Геннадия просто иссякли силы и он мгновенно заснул…

— Другого выхода нет, — сказал он на другое утро, когда они сидели за завтраком. — Предложение Штуммера надо принять.

— Я так и решила, Генечка!

Он сидел в расстегнутой рубашке, и, взглянув на его грудь, еще темную от летнего загара, Тоня вспомнила, как они купались в Керченском заливе и она едва не подорвалась на всплывшей мине. Егоров оттолкнул мину таким спокойным, ленивым движением, словно ее короткие, начиненные смертью отростки были рогами глупой коровы, которой вдруг захотелось пободаться. А потом они, захватив одежду, взобрались на высокий обрыв, и Геня, внимательно оглядев кромку пустынного берега, зарядил винтовку. Он растратил почти всю обойму, пока метров с двухсот пятидесяти все же не угодил в мину. Ну и взрыв! Земля дрогнула и загудела. Кверху взлетел такой могучий столб воды, земли и дыма, что казалось, внезапно открылся вулкан и глубокие недра, миллионы лет сжатые толщами, наконец-то смогли перевести дыхание.

Утром, когда они уже обо всем переговорили, Егоров обратил внимание на бутылку дорогого вина, торчащую посреди стола, как пограничный столб. В ней было что-то нагловатое, она словно напоминала своим присутствием, что он, Егоров, не единственный, кто имеет право приходить сюда, сидеть за этим столом с глазу на глаз с Тоней. Подавив тяжелый вздох, он провел ладонью по шершавым щекам.

— Побриться бы… В этом городе можно купить бритву?

Тоня взглянула на часы.

— Можно. На Дерибасовской.

— Пойдешь купишь.

— Ну, как с десантом? — спросила она. — Уже район разведали.

— С десантом? Ты о нем командарма спроси. Вообще-то, наверно, десант будет, но не так скоро… Наступление задерживается… — Он помолчал, рассматривая ее с тем хитрым, испытующим выражением, за которым — она уже знала — последует нечто важное. И действительно, Егоров сказал: — По приказу Савицкого ты поступаешь в мое распоряжение. Мы должны создать группу. Ты пойдешь на явку к Федору Михайловичу и договоришься о нашей с ним встрече.

— А какое задание?

— Любопытство хорошо, когда ты будешь заниматься тем делом, которое нам нужно.

— Чем я должна заниматься?

— Придет время — скажу. А пока вот что: не можешь ли ты через этого румына познакомиться с одним немецким полковником? Его фамилия Фолькенец.

— Фолькенец?

Он заметил, как дрогнули Тонины губы.

— Ты его знаешь?

— Знаю! Ведь это он меня первым допрашивал… И потом…

— Что — потом?

— Леон сказал мне, что Фолькенец хочет меня завербовать.

— Не называй румына Леоном! — вдруг яростно воскликнул Егоров. — Тоже дружка себе нашла! Называй, как положено, Петреску, еще лучше дадим ему кличку: «Лобастый».

— Он, скорее, кудрявый.

— Пусть будет «Кудрявый», — сердито усмехнулся Егоров, — но чтоб я больше его имени не слышал. Мы тут дело делаем, а не… — С его губ едва не слетело бранное слово, но он вовремя удержался.

— Егоров! — За секунду до этого она даже не подозревала, что когда-нибудь сможет возвысить на него голос. — Ты думаешь, что перед тобой девчонка, которую можно обижать, когда вздумается, говорить ей все, что угодно, а она все стерпит?

— Я совсем этого и не думаю.

— Нет, думаешь! Ты мне еще не муж, Егоров!

Он никогда не мог даже за минуту предугадать, какое его неосторожное слово вызовет внезапный удар. Переход от, казалось бы, беспредельного послушания к ожесточенному и бурному протесту всегда мгновенен.

Егоров уже привык к тому, что постоянно ходил по минному полю и, как бы расчетливо, с внутренней опаской ни двигался по нему, время от времени подрывался, и все вокруг летело к черту. Его преданность и самоотверженность, постоянное желание добра, мужская забота, только что ценившиеся, мгновенно превращались в тлен, и он, Егоров, для нее уже не самый близкий и дорогой человек на свете, а чужой и неприятный, разрыв с которым давно назрел и неизбежен. Он смотрел в ее потемневшие глаза, и ему показалось, что вспышка угасла и она поняла, что сейчас не время ссориться.

— Ах, Генечка, — проговорила она уже спокойно и с сожалением, — неужели ты не понимаешь, что здесь ты не сможешь меня ни от чего уберечь… Сейчас я сильнее тебя, хотя бы потому, что у меня есть «Кудрявый», — она произнесла это слово с легкой усмешкой, — и неизвестно, что еще будет с тобой! Ты прожил в городе только одну ночь…

— У меня надежные документы.

— Но это еще не все! Мне придется пойти в комендатуру, и может так случиться, что мы с тобой не сумеем видеться… часто видеться, — уточнила она, заметив его протестующий жест.

Быстрым движением он налил из ненавистной бутылки рюмку, выпил одним глотком и резко поднялся.

— Что бы с тобой ни случилось, я за тебя в ответе, — сказал он, желая все же утвердить свое право старшего, — я должен знать о каждом твоем поступке.

— Это невозможно!

— Почему?

— Да потому, что мы не сможем часто видеться. Не сможем! Ты будешь ходить ко мне не на свидания, на явку…

Он медленно потер ладонью лоб и встряхнул головой, точно желая освободиться от мучительных мыслей.

— Ты права, — проговорил он. — Мне просто очень трудно.

— И мне тоже!..

— Подойди, — сказал он.

Она встала и обняла его. Никогда еще, кажется, Егорова не охватывало столь острое ощущение потери, как сейчас.

— Я рвался сюда, я так хотел быть рядом с тобою, — говорил он, стараясь подавить смятение. — Тоня! Нам надо пережить войну… Надо! А ты такая… такая хрупкая, незащищенная…

Внезапно она вздрогнула и отпрянула от него. Еще не понимая, что случилось, он попытался удержать ее, но тут же услышал стук в дверь.

38
{"b":"171524","o":1}