— Как пройти в горницу? Отведи лошадей в конюшню. Молодой господин нетерпеливо переступал с ноги на ногу,
желая скорее попасть в теплое помещение.
— Быстрей отведи лошадей. Разве ты здесь один? Некому, что ли, проводить нас в избу? — продолжал слуга.
Старик обернулся и, увидев на завалинке мальчика, которого до сих пор никто не заметил, подозвал его.
— Проведи господ в комнату, зажги там свет, а потом и мне в конюшню принеси лучину.
Слуга попросил пана пойти с мальчиком, сказав, что ему самому еще нужно присмотреть за лошадьми. Взяв под уздцы господского коня, он последовал за крестьянином в хлев, отделенный от горницы лишь сенями. Через минуту мальчик вернулся, держа в руке горящую сосновую лучину, которая осветила темное помещение и людей, стоявших с лошадьми у входа. Крестьянин осторожно ввел в хлев усталых рысаков, привязал их и расседлал. За всем наблюдал провожатый его светлости.
Воткнув в щель деревянной стены горящую лучину, мальчик с любопытством разглядывал незнакомца в темном плаще, коней, седла и украшенную серебром сбрую. На смуглом исхудалом лице ребенка ярко блестели глаза, темные волосы падали на лоб. Он был бос, в одной грубой рубашке и порыжевших кожаных штанах. Неожиданно раздалось глухое мычание. Приезжий только теперь заметил лежавшую в углу тощую корову с взъерошенной шерстью.
— Так,—сказал он, когда крестьянин расседлал коней.—Теперь подстели соломки да засыпь овса.
— Нечего подстилать, милостивый пан.
— А это что? —и слуга указал на кучу соломы в другом углу хлева.
— Этим мы кормим нашу Рыжуху. Последняя солома, и ее уже немного.
— Врешь! Живо подстели, а не то…
— Милостивый пан, только одна корова у нас и осталась, остальных позабирали, либо они подохли, и этой недолго… пока хоть немного молока дает. Худо приходится, добрый пан.
— Довольно болтать, старая лиса! Пойдешь, или я тебя…— и приезжий замахнулся на крестьянина плеткой, которую держал в руке.
Старик медленно повернулся и, вздохнув, пошел.
— Не смейте брать солому нашей Рыжухи! — раздался звонкий детский голос.
Мужчины с удивлением посмотрели на мальчика, загородившего солому. Крестьянин испугался, но незнакомец быстро пришел в себя и замахнулся плеткой на парнишку.
— Милостивый пан, ведь он еще глупый! —взмолился старик и заговорил с внуком, стараясь казаться строгим: —Пусти, Иржик, не то проучу тебя.
Понурив голову, мальчик молча отошел.
Старик нагнулся над соломой, потом выпрямился и снова взглянул на незнакомца. В его глазах он прочел неумолимый приказ и стал безропотно стелить солому господским лошадям.
— Еще, еще, гуще стели! —покрикивал незнакомец. Мальчик вышел из хлева. Он не мог спокойно смотреть, как
бросают под ноги лошадям корм бедной Рыжухи, а она уныло глядит на них большими мутными глазами.
— А теперь засыпь корма, напои лошадей!
— Дать-то нечего, милостивый пан, только и было, что соломы для Рыжухи, да и ту пришлось…
— Будет тебе врать, старый мошенник. Да я и сам все найду.—И, выдернув лучину, приезжий быстро прошел в сени, к деревянному ларю, стоявшему у стены. Подняв крышку, он отбросил несколько пустых мешков и обнаружил под ними небольшую кучку отрубей, а в углу, в плетенке, немного грубой черной муки, походившей на пыль.
— А это что? —спросил приезжий у подошедшего крестьянина и указал на отруби и муку. Глаза его сверкнули, на губах появилась злорадная усмешка.
Старик поднял седую голову, его глаза под белыми бровями загорелись гневом, но, сохраняя внешнее спокойствие, он только глухо сказал:
— Это мы сами едим, милостивый пан, это наши последние запасы. Когда они кончатся, нам нечего будет есть.
— Не выкручивайся! Не хочешь кормить господских коней. А ну-ка собери все это да засыпь им.
— Милостивый пан, это последнее, что у нас осталось. Но милостивый пан повелительно взмахнул рукой, при
этом плащ его откинулся и на темной куртке блеснули серебряные галуны.
— Солдаты у нас все позабирали: и скот, и хлеб, и корм; ничего не осталось, милостивый пан, плохо нам приходится, голодаем…
Но все возражения были напрасны, и старому крестьянину пришлось выполнить волю пана, которого он принял за офицера. Всякое сопротивление было бесполезно — что мог сделать старик против двух вооруженных людей?
Вскоре приезжий отправился в горницу, предупредив, что вернется и проверит, все ли сделано как следует. А мальчик медленно пошел в хлев к деду, который кормил господских лошадей, и стал гладить тощую Рыжуху. Никогда раньше он I не видел таких красивых лошадей, такой сбруи, и на. первый взгляд они ему так понравились, что у него даже глаза заискрились,—теперь же он отвернулся от них и грустно смотрел на корову, которая жадно слизывала остатки соломы, рассыпанные вокруг кормушки.
— Ступай, Иржик, ступай,—взволнованно сказал старик внуку, закончив тягостный труд.—Боже! Боже! —вздохнул он и поднял глаза к небу.
Когда они вышли в сени, вслед им донеслось слабое мычание Рыжухи. Мальчик вздрогнул и посмотрел на деда, опустившего голову.
— Иди к Марии,— шепнул старик внуку,— скажи ей, чтоб не показывалась, а сам возвращайся сюда.
И он вошел в горницу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА
Усадьбу, где всадники нашли пристанище, в селе и округе называли «На скале». Усадьба, обращенная лицом к узкой горной дороге, размещалась на скале. Шагах в двадцати позади двора скала почти отвесно спускалась к стремительной горной речке, это был крутой обрыв, густо заросший кустарником и невысокими деревьями.
Теперь все было покрыто снегом, и лишь темная скала выделялась на белом фоне; молодая ель, вросшая корнями в скалу, склоняла свои ветви под тяжестью снега. От дома к речке, извиваясь змейкой, сбегала узкая тропинка, по которой ходили только обитатели усадьбы. Летом ветви деревьев и кустов прикрывали ее зеленым навесом. В окрестности мало кто знал об этой тропинке.
Внизу под обрывом, на маленькой лужайке, у излучины реки примостилась убогая лачуга. Старый клен и темные ольхи прятали ее в своей густой листве. Покосившиеся от старости стены не белели среди темной зелени, и золотые лучи солнца не отражались в ее окнах. Слежавшуюся соломенную крышу зеленым ковром покрывал мох. Тут было хорошо только весной и летом, когда ласточки вили гнезда, шелестела листва на деревьях, лужайка покрывалась цветами и весело журчала речка. Теперь здесь было пустынно. Занесенная снегом лачуга была заброшена; обитатели усадьбы, которым она принадлежала, не заботились о ней. Да и сама усадьба «На скале» тоже часто пустовала. В Чехии крестьяне нередко вынуждены были покидать свои хозяйства. Преследование евангелического, или чешско-братского, вероисповедания, насилие чужеземных войск и своих солдат — императорских регулярных и дворянских наемных —вынуждало крестьян бросать дома и поля отцов и с оружием в руках подниматься против своих угнетателей.
В 1627 году усадьба «На скале» опустела. Владелец ее не смог выполнить крепостные повинности, ему не на что было содержать жену и детей и нечем было кормить скотину. На следующую осень в усадьбе все же появился хозяин. Вначале никто не знал, откуда он пришел.
— Этот тоже скоро уйдет,—поговаривали немногочисленные жители, еще оставшиеся в некогда многолюдном селе. Однако новый хозяин не ушел. И над скалой по-прежнему подымался дымок, а в окнах вечерами мерцал свет.
Новый хозяин проявил большое мужество, поселившись в запущенной, покинутой крестьянской усадьбе. В те времена самый бедный крестьянин, получив большой участок от помещика, считал это несчастьем и умолял своего господина сжалиться над ним и отдать хозяйство кому-нибудь другому.
Нового обитателя усадьбы «На скале» звали Ира Скалак. Однако вскоре стало известно, что имя это не настоящее, и вначале Скалаку не доверяли. Но постепенно он завоевал доверие и уважение односельчан и стал одним из первых людей на селе. Не осталось тайной и то, что в начале 1628 года Ира Скалак участвовал в опоченском крестьянском восстании. Необученные и плохо вооруженные повстанцы были быстро разбиты дворянами, которые призвали на помощь императорского генерала, жестокого Дона Мартина де Хуэрта. Он овладел городом Нове Место на реке Метуе и замком, в котором забаррикадировались восставшие, и разогнал их. Вожаки были схвачены и жестоко наказаны.
