При этих словах Мануэл вздрогнул. Ему вспомнилась не до конца рассказанная история с разбитым зеркалом.

– Почему осколки зеркала приносят несчастье?

– Это чушь. Для Николая Кузанского разбитое зеркало являлось прямо-таки ключом к познанию мира. И в осколках отражается все лицо, целиком.

– Или задница дьявола!

– Или тщеславие мира. Мы можем продолжать, – сказал Рибейро, забавляясь, – ты, похоже, в этом разбираешься.

Мануэл ничего не сказал, но через некоторое время пробормотал:

– Вздор!

– Что «вздор»?

– Я знаю, это бессмыслица, но, положим, у хрусталя есть душа. Таким образом, зеркало тоже может смотреть на мир, обладать знаниями и чувствами, реагировать на соответствующего визави.

– Почему «бессмыслица»? Горный ли хрусталь или спокойный горный источник, как в случае с злополучным, томящимся от любви к своему собственному лику Нарциссом, где безграничное тщеславие оказалось для него роковым…

– Именно потому, что между глазами зеркала и глазами отражаемого возникает взаимодействие взглядов, все более ускоряющаяся цепная реакция, от которой нет спасения. Она ведет к обману чувств, к головокружению и в конце концов к разрушению.

– И Нарцисс попадает в свое зеркальное отражение…

– …или лев в источник.

– Расскажи!

– Охотясь за зайцем, лев загнал его настолько, что у того больше не было сил бежать от преследователя. Попавший в беду заяц попросил разрешения задать ему свой последний вопрос.

«Я удовлетворяю твою просьбу», – великодушно заявил царь зверей.

«Сколько царей может быть в пустыне?»

«Что за вопрос? Один, кроме меня никто, почему ты спрашиваешь?»

«Потому что я встретил второго, другого льва, неподалеку отсюда. И так как мой царь – ты, я бы хотел тебя предостеречь».

Сначала лев посмотрел на него с явным недоверием, потом почувствовал себя польщенным, потом впал в ярость:

«Что это значит? Что он здесь потерял? Где прячется незваный пришелец?»

«Я бы мог указать путь вашему величеству…»

«Прекрати болтовню и веди меня!»

Длинноухий послушно потрусил вперед, привел льва к выложенному кирпичом источнику и с невинной миной заявил:

«Он прячется внутри».

Лев тотчас же бросился вперед, наклонился над краем и вытаращил глаза на себя, точнее, на свое отражение в воде. Яростно рявкая, он прыгнул на бортик источника – в ответ оттуда зарычало эхо, – повернулся к зайцу и с царственным пафосом в голосе произнес:

«Царь может быть только один, и это я».

Громко рыча, он бросился на мнимого соперника, то есть на самого себя, ушел под воду – и утонул.

Рибейро выслушал рассказ с явным удовольствием, некоторое время помолчал, раздумывая, а потом сказал:

– Моя любимая поговорка – подобное стремится к подобному – относится и к гибели, здесь в прямом смысле слова. И кое-что еще: заяц, первоначально бывший в тупиковом положении, в конце концов побеждает своего минотавра, заманивая его в зеркальную ловушку. Триумфальный исход.

– Для льва не совсем триумфальный, – возразил Мануэл. – И возможно, не всегда в конце должна быть смерть.

– Но ведь жить – это значит или есть, или быть съеденным. Все остальное – нянюшкины сказки.

– Я думаю по-другому. Взгляд в зеркало, может быть, таит в себе большие опасности, чем просто смерть, иные разрушения, которые разъедают и изнуряют душу.

– А что это за история? – Рибейро с любопытством посмотрел на своего визави.

– Это наполовину… – Мануэл замялся. – В общем, эта история осталась незаконченной.

– У арифметика не бывает нерешенных задач, – заявил Рибейро и настойчиво повторил свой вопрос.

– Да что я знаю, – ответил Мануэл подавленно. – Это всего лишь сказка, сон, выдумка. Мой дед никогда раньше ее не рассказывал, и я почти забыл ее.

В голосе Мануэла вдруг зазвучало упрямство. Он знал, что лжет, и знал также, что его учитель заметил это.

«Пожалуй, – подумал Рибейро, – тут сердечная рана». И потянулся к трубке. Голубовато-лиловое табачное облако повисло в тишине предсумеречных часов.

– Начались каникулы. Ты собираешься на все это время остаться в Коимбре? – спросил он, чтобы сменить тему. – Что ты будешь делать?

Мануэл пожал плечами.

– Понятия не имею, – пробормотал он печальным голосом.

– Я думаю уехать на некоторое время, – сказал Рибейро, – хочу навестить одного из старых знакомых. Он тоже профессор математики, несколько лет преподавал в Париже, а теперь живет в Порту.

Мануэл прислушался.

– Вы поедете в Порту?

– Да, – ответил Рибейро и подивился смущению в голосе Мануэла, – я уеду на следующей неделе.

– Мне очень жаль, – сказал Мануэл, – но Порту пробуждает во мне смешанные чувства.

– А не хочешь ли ты сказать, кто виноват в этом? – задал Рибейро встречный вопрос.

– Никто, – ответствовал Мануэл, – и это тоже не тайна. Тем не менее до сегодняшнего дня никто не знает об этом.

– Старая любовь…

– В известной мере. – Мануэл печально улыбнулся, не мог не подумать о Марии и своем деде, а потом сказал: – За несколько дней до смерти Мигел Торреш да Силва отправился на паруснике вниз по Дору к Порту, чтобы продать там несколько бочек своего лучшего вина.

Рибейро молчал. Затем через некоторое время осведомился:

– А ты, когда ты в последний раз был в Порту?

– Много лет назад.

– Тогда поехали вместе, если хочешь. Я знаю маленький постоялый двор, где ты сможешь жить за умеренную плату.

Мануэл ошеломленно посмотрел на него. На это он не рассчитывал. Его чувства колебались между благодарностью и сомнением.

– Ответь мне завтра. Я буду рад, если мне не придется путешествовать в одиночку.

– Я поеду с вами, – внезапно твердо сказал Мануэл. – Благодарю вас за приглашение.

Мануэл записал все, что ему пришло на ум. Потом с досадой смял бумажный листок, сунул его куда-то и отправился бродить по ночным переулкам.

Заметив бредущую навстречу парочку пьяных, с трудом держащихся на ногах, он спрятался в темноту подъезда какого-то дома. «Не поддаваться ничему, что обрушивается на меня, и прежде всего досаде». И он пошел дальше, но теперь уже домой.

– Такое впечатление, что у тебя в университете сверхурочные занятия. Что можно изучать вплоть до глубокой ночи? – с иронией спросила Мария, когда Мануэл вошел в комнату. Как громом пораженный, застыл он в проеме двери. Она, улыбаясь, пошла ему навстречу, закрыла дверь и бросилась ему на шею. Оцепенение, охватившее Мануэла, постепенно отпустило. Оба долго стояли молча, крепко обнявшись.

– Но… как ты вошла сюда?

– Не бери в голову. Ночью все кошки серы. А что делал ты?

– Профессор Рибейро пригласил меня на шахматную партию на свою «охотничью вышку». А кроме того, я не особенно торопился…

– Не торопился, когда я тебя здесь ждала?

Мануэл нежно прижал Марию к себе и тихо прошептал:

– Если бы я знал, что ты придешь…

– Сюрприз удался?

– Ущипни меня! Скажи, что это не сон!

– Я не щипцы, – сказала Мария и поцеловала его.

Они сели на кровать. Мануэл захотел все знать, и Мария рассказала: как они прибыли в Порту, как Жозефа внезапно начала кашлять и вызванный врач определил тяжелое воспаление легких. Не прошло и недели, как ее уже несли к могиле. Всех охватила великая печаль – Жозефа была членом семьи, почти тридцать лет она верно служила нам. Она была доброй, а иной раз и строгой душой дома.