— Спокойно, спокойно, я тебе сейчас помогу! — Эдер протянул руку к маленькому существу, но тут же отдёрнул её.

— Боюсь, сломаю тебе что-нибудь своими огромными руками.

— Вздор! Домовые не ломаются!

— Это ты, что ли, домовой?

— Ну конечно! Освободи меня, в конце концов! — приказал паренёк, топнув ножкой. Это выглядело так потешно, что столяра нисколько не обидел дерзкий тон.

Кончиками пальцев Эдер отцепил домовёнка от клейкого горшка.

— Не знаю, верить своим глазам или нет, — проговорил мастер.

— Я могу тебя ущипнуть, тогда ты сразу поверишь!

Не успел рыжик договорить, как Эдер уже почувствовал это.

— Ай! — вскрикнул он больше от неожиданности, чем от боли.

Домовёнок вскочил на ящик с инструментами и запел, перескакивая с одной ноги на другую:

— Ха-ха-ха! Теперь он знает, как Пумукль ловко щипает!

Эдер невольно засмеялся.

— Прекрати смеяться! Иначе я спрячу твоё сверло! И ты его никогда больше не найдёшь!

Пумукль тотчас прыгнул с ящика на стол, кряхтя поднял сверло, и оно, описав в воздухе большой круг, грохнулось возле верстака. Тут столяра осенило: вот почему он всё утро искал свои инструменты! Это вовсе не его рассеянность!

— Скажи-ка, дружок, это ты прячешь мои вещи?

Пумукль снова запрыгал с одной ноги на другую.

— Пумукль скачет, все вещи прячет. Эдер найдёт, ничего не поймёт. Плечами пожимает и дальше работает.

— Не работает, а работает! — поправил Эдер.

— Я знаю. Но тогда будет не в рифму, а я так люблю говорить стихами!

— Теперь я понял, чьих это рук дело!

Пумукль прекратил прыгать, лицо его сделалось сердитым.

— Ты бы ничего не понял, если бы я не стал видимым. Дурацкий горшок! Я готов был волосы на голове рвать!

— Мог бы и вырвать маленько, у тебя их чересчур много. Слушай, ты когда-нибудь причёсываешься?

Домовёнок презрительно сощурился.

— Причёсываться — фу! Быть видимым — фу!

И тут он начал потихоньку всхлипывать:

— Я — видимый, какой позор! Какой позор для домового!

Столяр принялся его успокаивать:

— Из-за этого не стоит плакать! Меня тоже все видят. Я же не плачу!

— Да-а-а, ты и должен быть видимым, а я… — продолжал всхлипывать Пумукль.

— Я не совсем понимаю, с тобой это впервые? — удивился Эдер.

— Конечно! И всё только потому, что я приклеился к этому проклятому горшку! — снова рассердился Пумукль и добавил твёрдым, почти торжественным голосом:

— Если человек притронется к домовому, или домовой зацепится за предмет, принадлежащий человеку, то домовой становится видимым! — Глаза Пумукля стали большими и тёмными. — Это закон домовых!

У мастера побежали мурашки по спине.

— Если хочешь, можешь снова стать невидимым, я ничего не имею против, — предложил он.

Но маленький человечек потряс взлохмаченной головой.

— Для других я — невидимка, но ты — раз увидел, будешь теперь видеть меня всегда. Закон домовых! Глупо, но ничего не поделаешь.

— А если ты убежишь отсюда. Далеко. И никогда больше не вернёшься. Будешь для всех невидимкой, — не хотел сдаваться Эдер. — И тебе хорошо, и мне!

Глаза у Пумукля снова стали большими и тёмными.

— Я должен остаться у того, кто меня увидел! Закон домовых!

— Я не знаю, хочу ли я этого.

— Я тоже не знаю. Но это так!

— Хорошенькое дело! — на этот раз восклицание, с которого началось знакомство, принадлежало Эдеру. Домовой кивнул.

— Я весь в клею! — вдруг заметил он.

— Я принесу тебе тёплой воды, можешь помыться. — Эдер поднялся, чтобы идти и вдруг замер:

— Слушай, может и хорошо, что ты здесь. Я вспомнил, как мы когда-то в школе учили стихотворение. Я его, правда, забыл, но помню, что в нём шла речь о домовых, живших в одном из домов Кёльна. Ночью, когда все спали, они стряпали и шили, мастерили и красили. Так что к утру все дела были сделаны.

— О, я ничего не хочу слышать про кёльнских домовых! Такой глупый народ! Работа! Фу!

И Пумукль состроил такую презрительную гримасу, что Эдер почувствовал, что сказал что-то совсем неподходящее и смущённо забормотал:

— Да-да, ты ведь не из Кёльна.

У домового покраснели уши от возмущения.

— Ещё чего! Я делаю только то, что доставляет мне удовольствие! Я — Пумукль, потомок славных корабельных домовых!

— Что-о-о? Ну-ка повтори!

— Пумукль — потомок корабельных домовых! — Он тяжело вздохнул. — Да, трудные для нас настали времена. Сейчас так мало парусников, всё больше железных кораблей, а на них мы жить не можем.

— Но моя мастерская — тоже ведь не парусник!

— Не парусник. Но здесь так много дерева! Мы любим дерево! И такие замечательные стру-у-ужки!

Слово «стружки» Пумукль еле выговорил, так ему захотелось зевнуть. Он потряс головой.

— Быть видимым не так-то просто. Я так устал. — Глаза у него стали закрываться. — Извини, но я должен поспать.

И он стал устраиваться на куче стружек в углу.

— Подожди! — воскликнул мастер. — Только не здесь!

— Почему? — раздался из кучи сонный голос.

— Мне надо вымести эти стружки отсюда.

— Нет, не надо.

— Я вымету вместе со стружками и тебя!

— Не выметешь, — доверчиво пробормотал Пумукль и начал тихо посапывать.

Старый столяр стоял перед своим новым маленьким другом, который сладко спал на стружках и не решался потревожить его. Придётся оставить мастерскую неубранной. Он ещё немного постоял, прислушиваясь к тихому посапыванию, и улыбнулся, взглянув на забавную рожицу спящего. Потом, стараясь не шуметь, на цыпочках вернулся к своему ящичку. Но работа не ладилась. Если бы фрау Штайнхаузер знала, что ему помешало закончить работу!

«Ах, я должен кому-то рассказать эту историю и что-нибудь выпить, в горле всё пересохло», — подумал Эдер, тихо вышел из мастерской, тщательно прикрыл дверь и направился к кафе на углу улицы. Так как у Эдера не было ни жены, ни детей, ни ещё кого-нибудь, кто бы мог ему приготовить ужин, он часто после работы приходил в кафе под названием «Золотой родник», где после работы собирались друзья и знакомые из соседних домов.

Вот и сейчас там уже сидели слесарь Бернбахер, механик Бирлейн и жестянщик Шмит.

— Ещё один отработал! — приветствовали они Эдера.

— Нет, я ещё должен кое-что доделать, но… — Эдер не закончил предложение, покачал головой и заказал кружку пива. Он молча сидел, задумчиво глядя перед собой.

— Что с тобой, Эдер? О чём ты думаешь? — почувствовав неладное, поинтересовались приятели.

— У меня есть о чём подумать. В моей мастерской появился домовой.

Его друзья переглянулись.

— Да, домовой. Лежит в стружках и сладко спит, — серьёзно повторил Эдер.

За столом установилась тишина. Не потому, что мужчины верили в домовых, а потому, что все одновременно подумали о том, что не мешало бы вызвать врача.

Слесарь похлопал Эдера по плечу.

— Ничего, это пройдёт! Тебе показалось!

— Нет, не показалось! Вы бы сами могли сходить и посмотреть на него, если бы не этот закон домовых, по которому он для всех, кроме меня, невидим.

— Не рассказывай сказок, мы уже давно не в том возрасте, — сказал механик Бирлейн.

— Я знаю, что вы принимаете меня за сумасшедшего, но я говорю вполне серьёзно. С некоторого времени у меня в мастерской постоянно пропадают инструменты; лежат там, куда я их не клал.

— Со мной тоже это иногда происходит, — проговорил слесарь. — Просто мы стареем, становимся рассеянными.

Эдер снова покачал головой.

— Я тоже сначала так думал. Пока мой маленький Пумукль приклеился к горшочку с клеем.

— Кто?

— Домовой. Его зовут Пумукль.

Механик наклонился к слесарю и прошептал:

— Бедный Эдер! По всей вероятности, он болен.

А жестянщик Шмит приказал:

— Сейчас же прекрати, Эдер! Тебе всё приснилось!

— Нет-нет, не приснилось.

— Я могу тебе доказать, что это лишь сон, — Шмит был твёрдо намерен избавить друга от этого видения. — Над чем ты сегодня работал?