«Все таки посоветуюсь с ним. — Костика мать села у стола в обитое кожей кресло. — Только о нашем разговоре никто не должен знать…»

— Ну что, кончаем школу? — От улыбки у директора вокруг глаз пошли во все стороны веселые лучики. — А ведь я помню, как вы привели его сюда десять лет назад, этакого малыша. И он показал на меня пальцем и спросил: «Мама, это какой дядя?»

Александра Николаевна рассмеялась.

— А ведь правда, было такое! Но неужели вы помните?

— Как видите, помню. За палец ему тогда досталось от вас. А я ему сказал: «Я директор. Но все-таки детей не ем, не бойся». Да-а… И вот кончаем! И неплохо кончаем. Костя идет на медаль, — Он помолчал и вдруг взглянул внимательно, настороженно: — Вам что-нибудь говорит фамилия Фетисовой? В девятом классе у нас учится девочка…

— Юлька! — Александра Ивановна покраснела. — Эта девочка часто у нас бывает и…

— А, так вы ее знаете? — Директор откинулся на спинку стула. — Я опасался, что вам неизвестно… Она обнаруживает заметное тяготение к вашему сыну. — Он улыбнулся: вот, мол, какая оказия! — Они на переменах проводят все время вместе. То есть она приходит к десятому классу и ждет его. Вероятно, и помимо школы…

«До чего глупо: все всё знают! И что за девчонка — даже у класса сторожит…»

— Что за девочка! — сказала Александра Николаевна вслух. — Но как тут поступить, Алексей Петрович? Ведь неладно все это…

— Видите ли… Не стоит заранее пугаться. Бывают, к сожалению, случаи, когда в этом возрасте совершают… непоправимые глупости. Вопрос это тонкий. В каждом случае иное. Рецептов нет. Вот на днях я беседовал с одной мамашей. Она говорит: «Я ему, — сыну, значит, — каждый день страшные случаи рассказываю, как себе жизнь исковеркали, а он только смеется!» Та мамаша, видите ли, не учитывает одного обстоятельства. Случаи из жизни — это ведь чужой опыт. А в этом возрасте чужому опыту не верят. В шестнадцать-семнадцать лет кажется, что то, что происходит с ним, никогда и ни с кем на свете не происходило.

— Но как же все-таки быть?

«Ну говори же! У тебя сорок лет педагогического стажа. Посоветуй!» — мысленно торопила Александра Николаевна.

Прозвенел звонок. Директор встал. Поднялась с кресла и раскрасневшаяся мать.

— Но вы, оказывается, обо всем знаете, — проговорил директор и с любезной улыбкой подал на прощанье руку.

Вечером, после ужина, Александра Николаевна сказала сыну:

— Послушай, Костя, нам надо поговорить серьезно. Если посмеешь убежать, значит, ты просто не мужчина, а… какой-то трус!

Что-то в ее тоне заставило Костю повернуться и пристально посмотреть на мать. На секунду она поймала его взгляд. И дрогнула от жалости: ребячья растерянность мелькнула в глазах мальчишки. Сейчас же лицо у Кости опять стало замкнутым и подчеркнуто независимым.

— В чем, собственно, дело? — спросил он с насмешливым вызовом.

— Ты что это делаешь с девочкой? — резко сказала мать. — Ты портишь репутацию своей Юльки тем, что позволяешь ей сидеть у тебя часами. — Она говорила взволнованно и быстро, не давая ему опомниться и прервать себя. — Недавно Лариса — знаешь, этажом ниже живет, девятиклассница — потешалась над Юлькой. Пусть Лариса сплетница, но насмешки ее понятны. И теперь она по всей школе ославит Юльку.

— Лариске достанется! — угрожающе сказал Костя.

— Детские разговоры. Я говорю тебе совершенно серьезно: это нехорошо, чтобы девочка так без конца бегала к юноше, сидела бы у него.

— Ты отстала от жизни. Это в твое время не полагалось. Сейчас другие взгляды.

— Это еще что за пошлости? Мае сорок три года, я училась в советской школе и воспитывалась при Советской власти. И при коммунизме настоящим детишкам будет присуща скромность, простая стыдливость. Твоя Юлька, очевидно, просто невоспитанная девочка. Она совсем не думает о собственном достоинстве.

— Да откуда ты знаешь? — Костя стал подниматься со стула с презрительным видом, но невольно сел, потому что Александра Николаевна воскликнула с негодованием:

— А виноват ты! Как ты этого не понимаешь? Ты, именно ты, должен оберегать ее девичье достоинство, раз она сама ничего не соображает! Ты мужчина, это первое. Во-вторых, ты старше ее!

Костя задумался. Потом проговорил неуверенно:

— Все это глупости. Ты… жизни не знаешь…

— Да какие там глупости! — возмутилась Александра Николаевна и понизила невольно дрогнувший голос: — Я… просто боюсь за тебя, Костя!

Снисходительная улыбка показалась на его губах.

— Ты смотришь на меня, как на ребенка.

— Нет, я считаю тебя уже взрослым, — сказала она жестко. — Юльку-то ведь просто жалко. Дурочка она!

Костя бросил свирепый взгляд на мать и демонстративно заткнул пальцами уши, глядя в открытый учебник.

С совещания Александра Николаевна вернулась домой около одиннадцати вечера. В комнате было темно. «Опять где-то шатается!» Но вспыхнувшая под потолком лампа осветила Костю, лежавшего на диване. Он зажмурился от яркого света, не успев притвориться спящим.

— Ты дома? — удивилась и обрадовалась Александра Николаевна. — А почему лежишь? Не заболел ли? Носишься нараспашку, а погода такая предательская. — Она приложила руку ко лбу сына.

Костя дернулся в сторону, плотнее сжал веки:

— Оставь, пожалуйста! Ничем я не болен.

— Но у тебя очень красные щеки. Особенно левая. Все-таки поставь градусник.

Он порывисто сел.

— Ах, градусник? — Усмехнулся криво, притронулся рукой к левой щеке и вдруг выпалил угрюмо: — Просто она дала мне по морде!

— Юлька? Господи! За что же?

— Так ей захотелось.

— Но все-таки ни с того ни с сего не дают по физиономии… — Мать говорила осторожно, безмерно благодарная ему за неожиданную откровенность, прикусив губу, потому что не вовремя ей стало смешно и она боялась, как бы он этого не заметил. — Значит, ты ее обидел чем-нибудь?

Помолчав, Костя брякнул:

— Обнять ее хотел. Подумаешь!

Мать опустила глаза. Потом глянула искоса. Спросила — и вопрос прозвучал глупо-деловито:

— По обеим щекам ударила?

— Нет, только по левой.

— Но у тебя обе красные!

Сын метнул на нее бешеный взгляд:

— Вот и видно, что ты ничего абсолютно не понимаешь! В правую она меня поцеловала. Сама! Крикнула, чтоб я ее и пальцем не касался, и вдруг…

— Да уж где мне что-нибудь понять! — пробормотала Александра Николаевна. — Пойду чай поставлю, поздно уже.

И подумала: «Сам-то наивный теленок!»

Началась четвертая четверть. Преподавательница литературы потребовала у Кости два его домашних сочинения для школьной весенней выставки.

— Но их надо начисто переписать, чтобы было красиво оформлено, — сказала учительница.

— Переписать больше пятидесяти страниц? Сейчас? Когда скоро экзамены? — схватился за голову Костя.

— А вы попросите кого-нибудь из девятого класса это сделать. Пусть займутся перепиской несколько человек. Выставка — общее дело.

Через день Костя сдал оба сочинения.

Веки у Юльки покраснели от бессонной ночи, а лицо выражало гордое удовлетворение. Сережа Кузнецов презрительно фыркнул:

— Эта Люлька дикая собственница! Никому не позволила прикоснуться, а у многих девочек почерк гораздо красивее.

Чем ближе подступало время экзаменов, тем больше были заняты десятиклассники. Кости часто не бывало дома. Иной день Юлька забегала напрасно по нескольку раз. В ее темных глазах вспыхивали искры досады и гнева. Девочка уходила надутая, разочарованная.

И бот однажды Юлька вошла поспешно, в накинутом на плечи пальто, с растрепанными от быстрой ходьбы косами. Тревожно оглядела комнату:

— Как? Он еще не пришел? Но ведь он ушел из школы! Я точно знаю.

Немного прихворнувшая Александра Николаевна была дома.

— Как видишь, еще не пришел. Наверно, с товарищами куда-нибудь отправился.

Юлька стояла, опустив голову, и молчала. Молчание длилось необычно долго. Александра Николаевна заглянула в лицо девочки. Непролившиеся слезы стояли в темных глубоких глазах, и грусть в них была настоящая, живая грусть.