«Такова теперь моя жизнь!.. В разъездах-переездах... — думала Лёка. — Но я их даже люблю, так что сильно мучиться не придется... Надо купить квартиру. Хотя пока я на нее не заработала. Это дело будущего».
Лёка сразу позвонила Кириллу. Его телефоны привычно не ответили. И тогда Лёка закрыла дверь и отправилась куда глаза глядят.
Накрапывал мелкий весенний дождь. Было тепло и сыро. Полупустой дневной перегревшийся трамвай, грязный и вонючий, как вокзальный бомж, полз медленно, что Лёку вполне устраивало.
За окнами жил своей жизнью, Лёки не касавшейся, город, который когда-то принял ее, приютил и подарил любовь. Правда, только на время. Теперь эту любовь у нее могли отобрать... Кто?
Музыка и Лёкино пение интересуют Кирилла точно так же, как дождь, постукивающий по стеклам и асфальту. Ему нужна лишь очередная дочка. Он прямо невсебешный и судорожно, отчаянно сейчас пытается найти ей замену... Но Лёка на роль матери не годится. Она вспомнила слова маэстро: тот хотел иметь женщину и ребенка в одном лице. Но Кирилл об этом не мечтал. Ему нужен третий ребенок, настоящий, а не какой-то симбиозный.
Лёка еще раз позвонила Кириллу. Без толку... Трамвай полз себе и полз, лениво позванивая и гремя на поворотах.
А хорошо было бы ехать так всю жизнь, подумала вдруг Лёка, и так и никуда не приехать. Странное, противоестественное желание... У всех людей есть цели... И у нее, кстати, тоже...
Лёка встала и решительно вышла из трамвая. Хватит мучиться дурью! Ей завтра с утра в училище, потом — на репетицию, ну и так далее...
Она стояла на остановке и медленно, автоматически, сама не замечая своего движения, пританцовывала, вспоминая свой репертуар...
Народ на нее оглядывался в недоумении. Думал, либо полоумная, либо под наркотой...
Кирилл переехал на время к ней. Один в пустой квартире он тосковал, метался, не знал, куда себя девать... Он обрадовался Лёкиному возвращению. Без нее Кирилл задерживался на работе допоздна, но дома все равно все напоминало ему о Наташке: следы на полу от колесиков ее детской кроватки, кресло, которое она расцарапала своей заколкой для волос, долго не выветривающийся упорный детский теплый запах в ее комнате...
Кирилл старался туда не входить. Но иногда ноги сами несли его именно туда, и тогда он застывал на пороге, не в силах ступить дальше ни шагу...
Лёка тоже безумно обрадовалась его переезду. Она усердно бегала по магазинам, урывая время между занятиями и репетициями, варила курицу и картошку, жарила котлеты и рыбу, заваривала свежий чай... Кирилл стал отдавать ей часть зарплаты, и эта часть была довольно приличная. Куда он девал остальные деньги, Лёка не спрашивала. Понимала — отправлял Варваре и Галине. Да и любому мужику требуется заначка, он без нее чувствует себя неполноценным.
Казалось, они почти счастливы. Прямо позавидуешь самой себе, думала Лёка.
— Чегой-то глазки у тебя подозрительно блестят? — справился у Лёки Лева. — Поди, от головокружительных успехов? Рановато. Это я тебе говорю!
— Успехи ни при чем, — возразила Лёка.
Слукавила, но несильно. Левка ей не поверил, хмыкнул и строго погрозил пальцем.
Только Лёкино счастье продолжалось недолго.
Однажды ночью она проснулась от неожиданного и неприятного ощущения — Кирилла рядом не было. Куда он мог деться?.. Лёка повозилась на тахте, подумала, приподнялась на локте, сонно вглядываясь в сумрак передней. Но туда не просачивался свет из ванной и туалета. Значит, Кирилл не там... А где?..
Лёка прислушалась. Ей послышался его голос из кухни. Да, все правильно... Он говорил по телефону...
— Галя... — услышала Лёка, — я никак не мог до тебя дозвониться... Все время подходила мама... Ты работаешь?.. Да... Хорошо... Как там Наташка?.. А ты не можешь дать ей трубку?.. Спит?.. Ну ладно... Да... Я понял... Постараюсь приехать в мае... Что привезти?..
Лёка лежала тихо, не шевелясь. Потом не выдержала и выскочила босиком на кухню, разыскивая сигареты. Кирилл сидел возле телефона и глядел застывшими мертвыми глазами в стену. Никогда в жизни Лёка не видела таких глаз... И не нужно ей их видеть!..
— Покурить захотелось... — пробормотала Лёка, оправдываясь. — Извини...
И нечаянно вновь взглянула на него... В глазах Кирилла переливались слезы... Наверное, именно так плачут люди, никогда в жизни еще не плакавшие, подумала Лёка.
Дальше началось самое страшное. Кирилл без конца звонил в Тель-Авив, потом ездил туда. Вернулся угрюмый и подавленный: настроенная матерью и бабушкой Наташка сначала не хотела даже его видеть и с ним говорить. Ей рассказали, что отец отказался ехать с ними, бросил семью... Переубедить ее и что-нибудь объяснить было невозможно. Что можно растолковать трехлетнему ребенку?
И снова продолжались звонки по ночам, бесконечное отчаяние Кирилла, общавшегося с Лёкой уже короткими обрывочными фразами...
Сопьется, думала Лёка. Но Кирилл оставался равнодушным и к вину и к водке.
Повесится, размышляла Лёка. Но пока не замечала за Дольниковым ни малейших поползновений к самоубийству.
— Что с тобой случилось? — орал на нее Левка на репетициях. — Что ты как неродная? Еле-еле двигаешься! Кукла, а не певица! Смотри, у нас летом новые гастроли! Убью, если сорвешь! Это я тебе говорю! А мое слово железное!
Лёка не отвечала. Думала о своем. Она считала себя любимой... Но это прошло. И они вместе никакое не целое, и она не его половинка... Так, фрагмент, эпизод, этюд... Случайный набросок на бумаге...
— По-моему, тебе надо уехать, — наконец, сказала она Кириллу. — Так дальше продолжаться не может! Ты не в состоянии жить без своей Наташки. Или езжай к Варваре, она тебя звала. И вообще — что тебя держит здесь, в этой стране? Родная и родина — это всего-навсего слова! Ну и что тебе здесь, в этой родной? Миллионы людей давным-давно мотанулись за ее кордоны и пределы, и ничего! Отлично живут!
Короткий монолог дался ей с огромным трудом. Но видеть неживые глаза Кирилла она больше не могла.
— Они сами тебе сказали, что отлично? — пробурчал он. — В личной беседе?
— Не иронизируй! Это глупо! Ты сам все прекрасно понимаешь!
— А ты? — Кирилл взглянул на нее слишком пристально. Лёке не понравился этот его взгляд. — Ты все понимаешь?
Иногда Лёка казалась ему прозрачной. Он словно видел под тонкой загорелой кожей ее мерно пульсирующее полудетское сердце, ее беззвучно работающие на вдох и выдох легкие, ее слабо переливающиеся кровью больные сосуды, не желающие доставлять алую жидкость до кончиков слабых пальцев. Он никогда раньше не чувствовал другого человека, даже мать. Жил сам в себе, один, не нуждаясь ни в ком и ни в чем. Разве что в озере... А потом ему вдруг показалось, что он понял эту малышку, проникся ею, ею заполнился, ушел в нее со всеми потрохами, как любила повторять его мать, увидев сына с очередной книгой в руке. Грубо, но точно. Чужие мысли и иная суть стали своими, близкими, родными. Это случилось впервые. И не было на свете никого нужнее этой рыжеватой девочки, случайно найденной им на Минском шоссе.
