— Я ничего не предполагаю, — спокойно ответил старик. — У меня не осталось ничего, кроме одной нерушимой клятвы. Эта клятва подразумевает, что я должен говорить. — Примарх обернулся и выпрямился, так что Круз вынужден был смотреть ему прямо в лицо. — Даже вам, лорд.

— Ты должен сказать еще что-нибудь? — проворчал Дорн.

— Да. Я должен напомнить вам, что враг хитер и у него есть разное оружие. Мы можем защитить себя лишь подозрительностью. Быть может, Соломон Восс точно такой, каким вы его помните. Быть может… — Круз выделил эти слова. — Но, возможно, этого недостаточно.

— Ты веришь его словам? Что все это время он был с Хорусом?

— Я верю фактам. Восс был у врагов, добровольно либо в качестве пленника. Он находился на корабле, подчинявшемся Хорусу и несущем опознавательные знаки врага. Все остальное может быть…

— …выдумкой. — Дорн угрюмо кивнул. — Он был лучшим рассказчиком из всех, кого я знал. Миллиарды жителей Империума знают о наших делах только благодаря его рассказам. Думаешь, он и теперь сочиняет?

Круз покачал головой.

— Не знаю, лорд. Сейчас мое дело не судить, а задавать вопросы.

— Тогда исполняй свой долг и спрашивай.

Круз вздохнул и начал перечислять, загибая пальцы:

— Если он не изменник, зачем отправился к Хорусу? Когда тот проводил зачистку в легионах, он уничтожил всех летописцев. Почему оставил в живых этого? — Дорн слушал, не перебивая, и Круз продолжал. — И вражеский корабль с единственным уцелевшим человеком на борту не сам по себе прилетел в Солнечную систему. — Он помедлил, думая о том, что беспокоило больше всего. Дорн смотрел на него, молча обдумывая услышанное. — Это не было случайностью. Его вернули нам.

Дорн кивнул, облекая тревогу Круза в слова.

— Если так, то зачем?

*

— Почему ты отправился к Хорусу? — спросил Рогал Дорн.

Они вновь находились в камере. Соломон Восс сидел за своим столом, Рогал Дорн напротив него, а Круз стоял у двери. Восс отхлебнул из помятой железной кружки чая со специями (он попросил об этой малости Дорна, и примарх разрешил.) Летописец неспешно проглотил напиток и облизнул губы, прежде чем заговорить.

— Я был на Хаттузе с Восемьсот семнадцатым флотом, когда услышал, что Хорус поднял мятеж против Императора. И сначала не мог в это поверить: пытался выяснить причины, найти контекст, уяснить суть происходящего. И когда понял, что не могу ее постичь, догадался, что нужно сделать — увидеть правду своими глазами, стать очевидцем, а затем облечь увиденное в слова и поделиться своим знанием с другими.

Дорн нахмурился.

— Ты сомневался в том, что Хорус — изменник?

— Нет. Но я был величайшим летописцем. И мой долг — осмыслить грандиознейшие события с помощью искусства. Я знал, что другие начнут сомневаться или просто не поверят, что ярчайший из сынов Империума мог выступить против него. Если это было правдой, я хотел, чтобы она кричала из работ как можно большего числа летописцев.

Круз заметил, каким страстным и оживленным сделалось лицо Восса. На мгновение усталость исчезла, и от человека повеяло убежденностью.

— Ты слишком много на себя берешь, — заметил Дорн, пытаясь понять смысл бессмысленного.

— Летописцы сделали реальностью то, что произошло во времена Великого крестового похода. Если бы не мы, кто помнил бы о нем хоть что-нибудь?

Дорн мягко покачал головой.

— Война между легионами — не место для художников.

— А другие войны, описанные нами? Разве они были более подходящими? Когда все, построенное тобой, нами, стало подвергаться сомнению, где еще мне надлежало быть? Я — летописец, и мой долг состоит в том, чтобы засвидетельствовать эту войну. — Восс поставил кружку с чаем на стол. — Я уже начал строить планы, как попасть на Исстваан-пять при помощи связей и знакомств. — Восс скривился, будто эти слова имели горький вкус. — И тут появился «Эдикт о роспуске». По распоряжению Совета Терры летописцы больше не существовали. Нас убирали из войск и возвращали в гражданское общество. Тем, кто находился в боевых частях, запрещалось писать о происходящем вокруг.

Круз почувствовал горечь в его словах. После известия об измене Хоруса в Империуме многое изменилось. И одним из изменений стала отмена государственной поддержки летописцев. Росчерком пера их просто упразднили.

«Лучше так, чем то, что могло с ними случиться», — подумал Круз. В мозгу промелькнули образы мужчин и женщин, погибших под выстрелами его бывших братьев целую вечность назад, но кажется, что это было вчера. Он моргнул и возвратился в грубую реальность тюремной камеры.

— Но ты не подчинился, — вставил Дорн.

— Я был зол, — огрызнулся Восс. — Я был основателем ордена летописцев и засвидетельствовал Крестовый поход с самого его начала на Терре. Я видел полубогов и кровь, пролившуюся среди звезд и ознаменовавшую рождение Империума. — Он воздел руку над головой, словно указывая на звезды и планеты над ними. — Я сделал эти события реальными для тех, кто никогда их не видел. Я облек их в слова, чтобы эхо этих войн прозвучало в будущем. Тысячелетия спустя дети услышат, прочтут и почувствуют величие былых времен благодаря моим словам. — Он фыркнул. — Мы, летописцы, служили просвещению и истине, а не прихоти совета бюрократов. — Восс покачал головой; на мгновение его губы скривились, потом он моргнул. — Со мной была Аскарид, — тихо сказал он. — Она сказала, что это немыслимая и опасная затея, продиктованная моим эго. «Паломничество гордыни» — так она это назвала. — Он улыбнулся и на миг прикрыл глаза, погружаясь в былое счастье.

Крузу было известно имя Аскарид Ша — иллюстратора и каллиграфиста. Она переписывала труды Восса в свитки и фолианты, столь же прекрасные, как и его слова.

— Твоя помощница? — спросил Круз. Вопрос невольно сорвался с его губ. Дорн метнул на помощника суровый взгляд.

— Да, она была моей помощницей во всех смыслах этого слова. — Восс вздохнул и уставился на остатки чая в чашке. — Мы целыми днями спорили, — негромко продолжал он. — До тех пор, пока не стало ясно, что я не намерен менять свое решение. Я знал, что попасть на Исстваан-пять возможно: у меня были знакомые на флотах по обе стороны фронта.

Восс умолк, глядя в пространство, словно там стоял и смотрел на него кто-то из далекого прошлого. Дорн молча ждал. Несколько мгновений спустя Восс снова заговорил, уже более сдержанно:

— Аскарид отправилась со мной, хотя, полагаю, и боялась того, чем все могло закончиться.

— И чем это закончилось? — спросил Дорн. Восс перевел взгляд на примарха. Его глаза все еще были широко раскрыты от воспоминаний.

— Разве ты здесь не для того, чтобы решить это, Рогал Дорн?

*

— Насчет «Эдикта о роспуске» он прав, — сказал Дорн.

Восс попросил разрешения поспать, и примарх позволил ему. Они с Крузом возвратились в хрустальный купол под звездным небом. Круз чувствовал тягостное настроение Дорна, разглядывавшего звезды.

— Конец летописцев? — Круз приподнял бровь и заглянул в лицо Дорну. — Вы полагаете, что следовало позволить им болтаться на войне? Засвидетельствовать наш позор в картинах и песнях? — Повисла пауза. Круз ожидал очередного гневного выговора, но примарх лишь медленно выдохнул через нос, ничем более не выдав своих эмоций.

— У меня были сомнения, когда Совет утвердил этот эдикт, — сказал Дорн. — Его тогдашняя позиция была совершенно логичной. Мы воюем сами с собой и не знаем, насколько далеко простирается вероломство моего брата. Теперь не время позволять целой ораве творцов беспрепятственно слоняться среди наших войск. Это не та война, которую нужно описывать в стихах. Я понимаю, что…

— Но вопреки логике вы испытывали сомнения, — договорил за него Круз. Ему показалось, что он вдруг понял, почему Рогал Дорн, Защитник Терры, явился в тюремную камеру повидаться со старым летописцем.

— Не сомнения, а печаль. — Дорн отвернулся, указывая на звезды за хрустальным стеклом. — Мы явились на эти звезды, неся с собой войну во имя просвещенного будущего. Мы взяли с собой лучших творцов, чтобы они могли запечатлеть эту правду. Теперь наши сражения забыты и не воспеты. О чем это говорит? — Рука Дорна упала.