Дубяга развернул треугольник, повертел перед глазами — письмо было написано по-туркменски, и сел, расчёсывая пальцами спутанные чёрные волосы.

— О чём ему пишут, как ты думаешь? — спросил он Бутина, возвращая ему письмо.

Держа перед собой исписанный листок, Бутин заговорил, словно читая:

— Во-первых, она, конечно, жалуется, что он редко пишет. Потом рассказывает, как беспокоится о нём и как соскучились по нему детишки. Пишет, что хлопок хорошо созревает… Наверно, пишет, что тяжело в колхозе без мужчин…

— Надо ответить, — сказал Дубяга, серьёзно выслушав его. Он достал из полевой сумки блокнот, самопишущую ручку и, положив их на стол, сказал Бутину: «Садись», а сам, не обуваясь, принялся ходить по комнате.

За окном вдалеке высокая тёмная ель зубчатой макушкой уходила в небо; в небе паслись серые, бесплотные облака, то сталкиваясь, то разбегаясь.

«Здравствуйте, уважаемая жена Хасымкули!» — продиктовал, наконец, Дубяга, и Бутик, брызгая чернилами, старательно заскрипел пером.

— Лучше — «многоуважаемая», — поправил он; Дубяга согласился.

«Бойцы и командиры воинской части подполковника Ярунина шлют вам сердечный привет. Ваш муж, Хасымкули, находится на выполнении специального задания и временно не сможет писать вам».

Бутин, подняв лицо с потемневшими глазами, задумался на минуту.

— А поймут ли там, что значит «специальное задание»? — спросил он.

Эти два слова, вмещающие в себя представление о боевых делах разведчиков, звучали для них торжественно и волнующе. Между собой разведчики обычно говорили просто: «Задание», «Ушел на задание».

— Поймут, — убеждённо сказал Дубяга. — «Специальное задание», — повторил он вслед за Бутиным, как бы взвешивая слова.

Когда письмо в далёкий туркменский колхоз с пожеланиями собрать хороший урожай, с обещанием гнать беспощадно врага с родной советской земли, не щадя в бою своей жизни, было окончено, Бути и, аккуратно сложив исписанный листок, спрятал его в карман. Он ушёл, а Дубяга сидел на постели задумавшись.

Понадобились героические усилия многих людей, выполнявших специальное задание, чтобы добыть и доставить через линию фронта сведения о диверсантах, а он, Дубяга, пропустил диверсантов, а потом чего-то недоучёл, когда отдал распоряжение скрывшихся диверсантов при обнаружении задержать, и вот вторые сутки тянется позорный арест. Доискиваясь, в чём же совершил он ошибку, Дубяга понял: второй диверсант, убедившись, что его напарник не явился в условленное место, мог скрыться, замести следы. Значит, надо было, выследив диверсанта, временно оставить его на свободе.

«Прошу вас, сбросьте меня в тыл противника в глубокую разведку», — сочинял он короткий рапорт подполковнику. У него созревало решение — он должен отличиться, чтобы смыть позор наложенного на него взыскания.

День клонился к концу; непривычная тишина на хуторе угнетала Дубягу. Хоть бы Белоухов зашел, сообщил, как здоровье подполковника, Сидя на постели, он видел в окно, как въехал на хутор «газик», как выскочил из него, сильно хлопнув дверцей, капитан Довганюк и быстро исчез из виду.

Неожиданно с шумом распахнулась дверь, и Довганюк, приложив руку к фуражке, громко сообщил:

— Подполковник распорядился, чтобы вы, товарищ капитан, приступили к допросу второго задержанного диверсанта, — он запыхался и умолк, чтобы отдышаться.

А Дубяга вскочил на ноги, высунулся в окно и кликнул бойца. Протянув стоявшую на подоконнике кружку, он наказал ему бежать на кухню за кипятком для бритья. Он выкладывал из полевой сумки на стол бритву, мыло. Довганюк тем временем рассказывал: разведчики дивизии выследили второго диверсанта и неотступно шли по его следу; диверсант пришёл к шофёру, к тому самому, который подозревался в шпионаже и был отпущен за недоказанностью преступления.

Дубяга пристально посмотрел поверх лица арестованного. Бутин понял его взгляд, он сорвал с головы диверсанта пилотку, вырвал красноармейскую звёздочку, спрятал её в карман и бросил тому пилотку назад.

— Подойди, — приказал Дубяга.

Прибалтийский немец, высокий, сильный, лицо белесое, тяжёлая нижняя челюсть.

— Задание?

— Никакого задания, — ответил тот на чистом русском языке.

— Спрашиваю, задание? — повторил Дубяга.

Немец едва пожал плечами.

— Где собирался обосноваться с рацией?

— Где придётся.

— Приведите второго-, — сказал Дубяга Бутану.

Шофёр вошёл, не смея разогнуть спину. Пойманный с поличным враг. Лоб низкий, глубокий шрам между бровей. Этот теперь во всём признается.

— Почему он пришёл к тебе?

Арестованный шофёр растерянно поглядел на немца и, видимо, соображая, что тот ему больше не хозяин, что жизнь его теперь в руках Дубяги, не мигая уставился на него.

— Он знал… — нерешительно сказал он.

— Что он знал?

Арестованный молчал, опустив голову.

На лицо Дубяги легла тень.

— Знал, что ты струсил, изменил родине, сдался в плен, продался врагу, а фашисты погнали тебя назад сюда на них работать. Твои хозяева растолковали ему, где ты находишься».

Шофёр развёл руками.

— Зачем ты понадобился ему? — спросил капитан Довганюк; он сидел у стола рядом с Дубягой.

— Выходит, хотел удобно устроиться с рацией, — Дубяга усмехнулся.

Лицо диверсанта ни разу не дрогнуло, ни единым мускулом не выдало заинтересованности его в происходящем. «Матёрая собака», — мелькнуло у Дубяги.

— Уведите его, — приказал он.

Диверсант вытянулся, приложил к голове руку на немецкий манер, круто повернулся кругом, и, споткнувшись у порога блиндажа, вышел.

— Какое задание принёс тебе фашист? — спросил Дубяга. В голосе его появились незнакомые нотки.

— Я, гражданин начальник, не хотел этого…

— Не мямли, — оборвал его Дубяга, — расстрелять тебя, шкуру, мало, — тихо, со злым бешенством проговорил он.

Шофёр испуганно заморгал глазами, оцепенело повёл головой по сторонам, на посеревших щеках его проступили пятна.

— Немец этот пока мне ничего не поручал…

— Пока у тебя уже было поручение, — не выдержал Довганюк.

— Он только передал мне, что если русские войдут в Ржев… Если русские войдут в Ржев, чтобы я отстал от части, спрятался и явился в дом на Речную улицу.

— А что там на Речной?

— Он ничего не сказал.

Дубяга взял чистый лист бумаги, пометил «Речная улица». Значит, на Речной улице в Ржеве есть дом, в котором после освобождения города Красной Армией останется какая-то группа фашистов. С какой целью?

Подполковник Ярунин вернулся из госпиталя, заночевал в деревне, где разместились его разведчики, а рано поутру, оставив машину, пешком отправился в штаб соединения.

Он шёл по деревне; кое-где еще не раскрыли ставни; в прозрачном утреннем воздухе еле приметным дымком курились избы; через улицу, нагоняя поросёнка, пробежала высокая женщина, босая, в овчинном тулупе; у крайнего дома по стене были выстроены конопляные снопы. Часовой у шлагбаума, присев на корточки, грел руки над тлеющим костром: когда Ярунин поравнялся с ним, он выпрямился:

— С выздоровлением, товарищ подполковник!

— Ох, Бутин, давненько я тебя не видел!

— С самой контузии, товарищ подполковник.

Ярунин с удовольствием рассматривал Бутина: солдатские ботинки с обмотками и шинель, хотя и побуревшая под дождями, спалённая у огня, ни на ком не сидит так складно. Бутин пошёл открывать путь, но подполковник, пригнувшись, уже пролез под шлагбаум. Он задержался ещё, оглянулся на деревню: стройными рядами весело убегали вдаль крестьянские избы; где-то возбуждённо заблеяла овца, словно её согнали с согретого места; женский голос сонно тянул песню; кто-то шёл огородами к ручью, слышно было, как на коромысле повизгивали пустые вёдра. Бесконечно приятны были эти звуки человеческого жилья.

— Одна во всем районе уцелела. В стороне лежит. Мы с капитаном Дубягой квартирьерами были, знали, что выбирать, — хвастливо пояснил Бутин. Тоненький солнечный луч упал ему на лицо.