– Зараза! – пробурчал Илья себе под нос, обернулся на охранника в дверях, прикидывая, не привлек ли он своим пируэтом ненужного внимания. Нет, дядю в дверях неустойчивые посетители не интересовали, Илья видел только «шестеркин» затылок и обтянутые серой курткой лопатки. Вот и славненько, люди Меркушева видеть спиной еще не научились, надо сматываться…
– Вам больно?
Илья повернул голову на голос. Тонкий, требовательный, чуть капризный, голос ребенка лет шести, не старше, – и не смог произнести ни слова. Перед ним стояла дочь. Лизка, Лизавета – серьезная, сосредоточенная белокурая барышня с куклой в руках. Эта кукла поначалу и сбила его с толку, моментально вспомнил, как, выполняя просьбу, изложенную в письме дочери к Дедушке Морозу, рыскал по магазинам перед прошлым Новым годом в поисках этой синеглазой бестии с презрительно-невинным выражением на пластиковой мордашке. А Мишка в тот же год снегокат заказал и через месяц с небольшим на скорости благополучно грохнул его о березу. Ну да, в феврале, в том проклятом феврале, когда их жизнь разлетелась в куски.
И замелькали, как детали пазлов, складываясь в поганую, со всеми цветами и оттенками мерзости, крови и денег картинку. Подброшенный гайцами героин в багажнике его машины, разбитая витрина магазина и мятый «Матиз» жены, а ее саму, в хлам пьяную, еще не выпустившую из рук бутылку коньяка, по-хозяйски обнимает лицо нетолерантной национальности по имени Ахмат. Тетки из опеки, уводившие детей от отца-наркоторговца и матери-алкоголички, свое бессилие и невозможность противопоставить чиновницам хоть что-то, кроме хорошо поставленного удара, – а нельзя, ибо сам на волоске держится, сиди под подпиской о невыезде за распространение наркотиков и не чирикай. У Лизки точно такое же выражение лица тогда было, не напуганное – растерянное, дочь так толком и не поняла, что происходит, зато Мишка все просек и сразу понял, куда его «добрые тети» сейчас увезут, а сам только-только забывать начал свое детдомовское прошлое. «Не бросай ее», – помнит он, о чем мальчишку тогда отец просил, пусть не родной – приемный? И не узнать никак, и спросить не у кого. И Ольга… «Я не знаю, честное слово. Я ее родителям звонил, ее мать меня послала куда подальше – и весь разговор», – словно сам отец сейчас произнес эти слова, со своей чуть наставительной интонацией, с готовностью пресечь любую попытку возразить или опровергнуть их. А что тут возражать – «не знаю», и слава богу, что он не знает, не видел, как выглядит полная ванна воды, смешанной с кровью, как выглядит родной, близкий человек, дважды за час с небольшим попытавшийся свести счеты с жизнью и не остановившийся после первой неудачной попытки. «В состоянии аффекта» – вот как это по-медицински звучит. Да не аффект это был, Ольга все продумала и для себя решила, даже способ верный выбрала – ножом вдоль по венам, только одного не учла – дверь в ванную хлипкой оказалась. «Кровопотеря тридцать процентов и повреждено сухожилие на левой руке, понадобится повторная операция», – бросил тогда сквозь зубы невыспавшийся врач в приемном отделении и предложил Илье пойти на все четыре стороны. Он и пошел, а что ему оставалось – дети в приюте, жена в реанимации, отцовский дом волки обложили, да и квартиру «наркокурьера» стороной не обошли. Да так там и подохли, как и положено падальщикам, бог помог, рука не дрогнула. И потом благодатью своей не оставил, на следователя продажного вывел, за школьную любовь, Наталью Гришину, после того как ее тело на рельсах нашли, помог поквитаться, и на выродка, так детей любившего, что их по кускам собирали и неопознанными, как собак, хоронили, указал. А заодно и тварь, их жизнь сломавшую, да вот дальше на небесах сбойнуло что-то, два последних месяца впустую. Ничего, теперь он сам разберется, без участия высших сил.
– Вам больно? – повторила девочка уже без страха, смотрела на Илью, как на раненого или больного пса. И жалко, и подойти страшно – кто знает, что у него на уме, вдруг цапнет?
– Пойдем, – раздался недовольный женский голос, оплывшая, с равнодушной физиономией тетка бросила в пакет мокрый зонт, взяла девочку за руку и потащила ее в харчевню. Девчонка топала за матерью и оглядывалась, Илья улыбнулся ей, поднялся на ноги, помотал головой.
– Нет, все в порядке, – произнес он вполголоса, но девочка то ли расслышала его, то ли догадалась по движению губ. Подхватила под мышку свою норовившую выпасть роскошную куклу, кивнула важно и потопала следом за матерью.
На него давно перестали обращать внимание, Илья спокойно вышел на улицу и уже через огромное стекло стены увидел, что обе «шестерки» взяли в оборот администратора ресторана и куда-то ведут его, поддерживая под локотки с двух сторон. Ухмыльнулся себе под нос, потер все еще нывшее колено и побежал к метро, ежась под холодными каплями апрельского дождя. После дивных солнечных дней природа, словно обидевшись на что-то, резко сдала назад, и по утрам несколько раз шел снег, днем переходящий в дождь. Он не прекратился и через полчаса, когда Илья вышел на своей станции и направился к дому. По дороге сделал хороший крюк в сторону, обошел забор детского сада и оказался перед старой одноподъездной девятиэтажкой. Единственная дверь настежь, на стене останки не прижившегося здесь домофона, из сумрака попахивает сыростью и кошками. И груда шприцев под лоджией первого этажа, окна задернуты плотной темной тканью, из-за них доносится музыка. Илья постоял, прислушался, осмотрелся и шагнул в темноту подъезда. Одна ступенька вверх, две, три – и вокруг едва разбавленная мутным светом из-за стекла на площадке выше тьма. Он прошел вдоль стены, касаясь ее кончиками пальцев, потом глаза привыкли к темноте, и он отлично видел ряд старых почтовых ящиков и груду рекламной макулатуры на полу под ними. Нашел в кармане маленький ключ, выждал еще немного и открыл предпоследний в нижнем ряду ящик с пустым квадратом вместо номера квартиры, запустил руку внутрь. Пальцы коснулись холодной рукояти «ТТ», спрятанного за кипой рекламных листовок и газет, пакет из плотного черного пластика тоже никуда не делся. Оружие, как и компромат, в съемной квартире Илья держать не решился: чужое жилье – оно и есть чужое, да и мало ли как жизнь повернется. Вот и пришлось собранный Тарасовым компромат на хранение банку доверить, арендовав ячейку, а оружие и часть денег в нычку прибрать. Суммы внутри хватит, чтобы спокойно покинуть страну, но это на самый на черный день, на случай конца света, Армагеддона или Третьей мировой. И место для «сейфа» удобное, до съемного жилья рукой подать, а порядок в этом подъезде и не ночевал: на первом этаже наркоманы, дальше одинокие, наполовину выжившие из ума старики, еще выше, под крышей – таджико-узбекский интернационал. И свинарник внизу такой, что душа радуется, на него глядя, ибо ни один здравомыслящий человек к этакой грязной груде и близко не подойдет, а уж тем более в ничейный ящик не сунется. О братьях меньших можно вовсе не волноваться, они и читать-то не умеют, если только на растопку бумажки утащат…
Грохнула входная дверь на первом этаже, зазвенели ключи. Илья закрыл ящик на собственноручно установленный неделю назад небольшой замок и повернулся к нему спиной. Навстречу вразвалочку топала всклокоченная бабка, волокла за собой пустую клетчатую сумку на колесиках. Кое-как сползла по ступенькам вниз, отпихнула носком тапки брошенную нерадивым разносчиком макулатуры рекламную газетку и проворчала, подозрительно глядя на Илью:
– Житья от вас нет, весь дом бумажками своими закидали, деваться от них некуда…
– Извините! – Илья подхватил с пола газету и несколько листовок почище, скомкал их и принялся заталкивать в почтовый ящик поверх «ТТ» и пакета с деньгами. Утрамбовал, подобрал новую порцию, отправил следом за первой. Выждал, пока старуха выкатится из подъезда и утопает по направлению к магазину, и направился к своему дому. На подходе, у соседней многоэтажки, постоял немного, словно в раздумьях глядя на экран мобильника, а сам поглядывал по сторонам. Нет, пока можно не шарахаться от каждого шороха и собственной тени, его еще не нашли, не провожают, не следят из машин или из окон дома напротив. Но ключевое слово здесь – «пока», после сегодняшнего письма СБ господина Меркушева будет в полном составе носом Москву перепахивать, и появление здесь спокойных сонных ребят в сером – это вопрос времени, скоро от форы не останется и следа, нужно спешить.
