– Хорошо живешь, – кашлянув, сказал отец.

– Ничего, – ответила Настя, еще не решив, какой тон взять в разговоре.

– Перестань, – вдруг одернула мужа женщина в костюме. – Ты, Настя, нас хоть помнишь?

Она продолжала сверлить Настю своим ледяным взглядом.

– Татьяна… э-э-э…

– Татьяна Ивановна. Я мать Максима.

– Да я поняла, – тихо ответила Настя и вдруг, к удивлению своему, почувствовала, что краска нахлынула на ее лицо. Она внезапно снова превратилась в маленькую девочку, школьницу, которую сейчас будут распекать рассерженные родители, пусть даже не свои, а чужие, но это все равно… Взрослые…

– Мы пришли сказать тебе, Настя…

Она говорила резко и громко, без запинок, видимо, первая часть речи была много раз отрепетирована и согласована дома, за кухонным столом.

– Сказать тебе, чтобы ты оставила Максима в покое. Он тебе не пара. У него другие интересы, ему нужно учиться, год он из-за тебя уже проворонил, болтается как не пойми что… И вообще…

Настя смотрела на путаный узор ковра, который вдруг начал ассоциироваться у нее с мыслительным процессом этой бедной Татьяны Ивановны. Перед ней сидела женщина лет пятидесяти, с убогой косметикой на лице, в небогатой одежке. Макс говорил, что квартирка у них нищенская и давно нуждается в ремонте и телевизора нет приличного, а у Макса денег не берут, принципиальные, понимаешь… Да он им и предлагать перестал. Пугаются они, когда видят у сына такие деньги. Тысячу долларов как-то засекли, так разговоров было… В конце концов он поклялся, что взял в долг у приятеля, и трижды поклялся, что завтра же отдаст…

Запутались они совсем в этих своих «можно-нельзя», ничего уже не понимают про то, что вокруг них творится, а все по инерции продолжают жизни учить… Какой жизни? Их жизнь ушла в такое далекое прошлое, что и не видно даже, одни сказания остались, былины и байки… Другая жизнь совсем идет, непонятная, страшная, и они ее не видят, живут по-старому, а невозможно уже по-старому, не выходит…

– Чем вы тут занимаетесь, хотела бы я знать? – продолжала Татьяна Ивановна. – Откуда у вас деньжищи такие? Неужели не понимаешь, что это все кончится… кончится… – она не нашлась, что сказать напоследок, уточнить, чем же все «это» все-таки кончится.

– Что – это? – спросила Настя.

– Да то, что ты с бандитами связалась! Тебе нравится, ты с ними и болтайся, а Максима нашего оставь, пожалуйста, в покое!

– А я его и не держу, – улыбнулась Настя. – Он взрослый человек. И почему вы ко мне с этим…

– Взрослый?! Да какой он… Какие вы взрослые?! Ни жизни не знаете, ничего… Обломает вас жизнь еще тысячу раз, вы еще… Сидит тут, пи́салка: «Я – взрослая!..»

Татьяна Ивановна сорвалась, начала кричать, с непонятной злостью вскочила с дивана, заходила по комнате, рассматривая тренажеры, картинки на стенах… Картинки, между прочим, Настя покупала на вернисажах за такие деньги, которых Татьяне Ивановне, наверное, хватило бы лет на десять спокойной растительной жизни… Настя, покупая эти картинки, доставляла себе как бы двойное удовольствие – и самой приятно красивую вещь в доме иметь, и нищие питерские художники свою долю малую получат, будет на что портвейну с друзьями выпить…

– Я вот выясню, девочка моя, чем вы тут занимаетесь, смотри, как бы это тебе не вышло боком… Люди всю жизнь, всю жизнь, не жалея ничего: ни сил, ни здоровья – работают, учатся, а вы… А ты… Откуда это все?! – Она снова обвела комнату взглядом. – Откуда? На какие шиши?! Люди голодают, а здесь соплячка сидит в роскоши, бандитов приваживает… Это что за тип был?!

– Какой тип?

– Который нас встречал. Только не говори, что это родственник…

– А я и не говорю. Это мой телохранитель.

– Как?! Юра, ты слышал?! Телохранитель! Да ты кто такая?!

– А какое, вам, собственно, дело?

Настя даже не злилась на пыхтение Татьяны Ивановны, в которое перешел истеричный поначалу крик. Настин вопрос так возмутил ее, что она и кричать больше не смогла, задохнулась, покраснела даже вся. Жалко было ее Насте, жалко и противно, что нестарая, в общем, тетка гробит себя, забила голову какой-то мутью. Даже не забила, была в ней эта муть, а она ее не хочет выбросить из головы, так и живет с ней, не врубается ни во что…

– Юра! Скажи ты ей! Я больше не могу! Надо же, нарожали детей!..

– А что вы так волнуетесь-то? Не вы же рожали…

Насте стал надоедать этот спектакль. Она не видела в нем ни какого бы то ни было позитивного начала, ни практического смысла. А зачем тогда тратить время на пустую болтовню?..

– Ты похами мне еще!

– Таня, ну что ты, в самом деле, успокойся, – «Юра» встал с дивана и взял жену за руку. – Ты, Настя, извини, она нервничает…

– Ты еще будешь извиняться перед этой… Новая, видите ли, русская! Мы еще извиняться должны!.. Чтобы тебя на дух рядом с Максимом не было! Иначе…

– Знаете, разберитесь вы сами со своим Максимом, ладно? – сказала Настя. – Я все не пойму, чего вы от меня-то хотите?

«Господи, – думала она. – Ну почему нельзя поговорить по-хорошему? Я что, сделала им столько зла, что на меня можно так орать? Эта тетка меня знать не знает. Жалко ее. Денег бы ей дать, так не возьмет. Если уж у Макса не берет, то у меня и подавно… Но ведь так-то наглеть тоже нельзя… Вперлась в чужой дом, орет, обзывает… Тоже мне… взбесившийся пролетарий… Такие вот страну и просрали. Только орать и могут, а сделать что-нибудь – ни фига. Мозгов не хватает. Как те шахтеры, которые на асфальте готовы месяцами сидеть, требовать, чтобы им денег дали…»

– Я вот в милицию пойду, расскажу, чем вы тут занимаетесь. Работать не хотят, бизнес, видите ли, у них. Знаем мы ваш бизнес! Ворюги! Ты еще поплачешь, девочка моя, кровавыми слезами умоешься! Эти вот, – Татьяна Ивановна кивнула в сторону входной двери, – которые к тебе ходят, морды бандитские, они тебя первую и подставят. Им от тебя ведь надо-то чего? Сама знаешь.

– Ну-ка, ну-ка, поясните. – Настя подняла брови. Ей вдруг стало интересно, что же еще может родиться в голове этой несчастной женщины. Какие дикие мысли?

– Пояснить? Так про тебя все знакомые говорят, что ты… Сначала один бандит у тебя жил, продавцы из ночного магазина все тебя лапают, теперь Максима нашего подцепила, а кроме него сколько у тебя мужиков? А? Думаешь, я не знаю? Я из окна вижу, как ты на машине своей приезжаешь с целыми табунами. Ночуют у тебя… Кого ты обмануть пытаешься? У тебя же все на лбу написано.

Если бы эта дамочка не была матерью Макса, Настя давно бы послала ее подальше, но не могла она так поступить с этой Татьяной Ивановной. «Господи, ничего себе, денек начинается», – подумала она.

– Знаете что? – она посмотрела на этот раз не на Татьяну Ивановну, а на ее мужа. – У меня есть немного времени. Пойдемте на кухню, я вас чаем напою, спокойно поговорим. Вы так не нервничайте, Татьяна Ивановна, я ведь не блядь какая-нибудь, в самом деле.

Сказав это, она пристально посмотрела на женщину, следя за ее реакцией на «неприличное» слово. Все вышло так, как она предполагала. Услышав слово «блядь», сказанное просто так, мимоходом, как само собой разумеющееся, Татьяна Ивановна осеклась, поток слов у нее иссяк, и она растерянно посмотрела на мужа, ища у него поддержки.

«Какие же они беззащитные. Слова одного пугаются. А если до дела дойдет?»

– Хм, – кашлянул «Юра». – Хм-кхм. На кухню… Может быть, Таня, в самом деле?..

Татьяна Ивановна, побледнев, молчала. Она стояла посреди комнаты с высоко поднятой головой, всем своим видом выражая крайнюю степень оскорбления.

– Пойдемте, пойдемте, у меня торт есть. Да я и сама еще не завтракала. Легла поздно, знаете ли, сейчас только зарядку сделала, вы пришли…

– Ну разве что немного… – «Юра» снова подхватил супругу под локоток. – Танюша, успокойся, давай действительно поговорим, как люди… А то ты с порога прямо на девочку нападаешь… Не разобравшись, что да как…

Пока грелась вода в электрическом чайнике, Настя быстро накрыла на стол, нарезала круглый кремовый торт на аккуратные ломтики, разложила по блюдечкам, периодически посматривая на Татьяну Ивановну. Та, кажется, потихоньку успокаивалась и с женским любопытством, победившим праведный материнский гнев, рассматривала белые пластмассовые кухонные машины, которыми просторная, ставшая вдвое больше после передвижения стен кухня была заполнена с избытком, трогала невзначай айсберг стиральной машины, косилась на холодильник, высотой превышающий ее совсем не маленький рост.