Гребенщиков заходил; сейчас кажется, что как будто случайно, но ему тут же находилось дело. Например, под его влиянием сделана вещь «Сегодня ночью». Майк помогал мне в полный рост. Имея опыт работы звукооператором в Большом Театре Кукол, он сразу расставлял микрофоны, цокая настраивал магнитофоны. Вообще, обстановка была самая рабочая, не как сейчас - приходят музыканты в студию, и вокруг них все начинают бегать. Потом во время записи никто не думал, что мы делаем что-то такое этакое. Никто не знал, например, сколько песен войдет в альбом.

Еще у него была твердая идея сделать именно сольник. Если большинство было ориентировано на группы, и слово «ЗООПАРК» уже существовало, он хотел именно сольник, наверное, потому что любимый Лу Рид, Дилан и в какой-то степени Болан были соло-артистами. И у него была концепция - в процессе записи он придумывал оформление, что и где будет написано, и как все будет выглядеть и звучать. Например, майковской идеей было вступление к «Увертюре». Он сказал, что хочет вставить в начало что-нибудь из классики. С классикой у всех дела обстояли не очень. А фонотека была у меня, и у меня возникла мысль о кусочке из «Половецких плясок», где барабаны. Майк послушал и сказал, что это не то, он не хочет барабанов, а хочет, чтобы это выглядело, как настройка оркестра перед игрой. А альбом был уже весь записан, и это произошло уже на сведении, на оригинал это вообще не легло, почему это и пропало на виниле. И я вспомнил про Вагнера, которого режиссеры использовали на своих дурацких учебных мини-спектаклях. Мы ее достали, поставили, и Майк сказал: «То, что надо!». И он сам сел за пульт и стал двигать ручку ввода «Валькирий», а я убирал гитары. То, что мы попали в такт - с первого раза - это чистая случайность, и радовались этому как дети. Таких оригиналов было два, мой украли в ЛДМе, а майковский куда-то пропал у него.

«Белая ночь, белое тепло» была тяжелой для записи - там много наложений. Шурина гитара, бас и, может, поэтому она мне не нравилась. Равно, как и «Гуру из Бобруйска» - я не понимал, как Майк, такой мягкий человек, мог написать такую песню. А вот «Растафара» - это было очень здорово, хотя Майк считал это стебаловым. Он вообще негров не очень любил и всегда приводил перевод какой-то песни реггей-группы. Суть там в том, что пришел растафара в бар, переколотил всю посуду, побил бутылки, подрался как следует, а белые полицейские повязали его. Припев: «Вот как плохо живется нефам на Ямайке».

Еще я очень люблю «Песню для Свина» - потому что чистый панк-рок. Майк делал ее один с начала до конца. А история с ней была замечательная. Все, песня записана, осталось наложить только соло - соло с дюшиной педалью - ужасное, как будто человек мычит. Майк берет гитару, начинает, и тут появляется муха и садится Майку на нос. Я смотрю, он мотает головой, в конце концов смахивает ее и, естественно, сбивается с ритма! Мы записывали это соло четыре раза! Мы пытались убить эту муху, но пойди убей - старое здание с пятиметровыми потолками! И четко, как только начиналось соло, так прилетала эта чертова муха! Каждый раз он сбивался по-разному, а один раз доиграл почти до конца, и тут она села ему на палец! Я кричал, я был в истерике! И когда мы наконец записали, я просто заплясал от радости!

«Лето» записалось очень легко. Там был Гребенщиков, который пальцами на этой драм-машине наигрывал всякие колокольчики, еще чего-то. Вообще атмосфера записи была очень легкая, если были пререкательства, то по конкретным вопросам, а уж когда приходил Гребенщиков, наступало всеобщее умиротворение. Что удивительно, в студии мы напились всего один раз и то по весьма специальному поводу. Мы должны были идти к кому- то на веселье, и у нас с собой было. А институт вечером закрыли, а мы на пятом этаже. Вот и пришлось провести ночь в студии.

«Шесть утра» тогда для Майка особого значения не имела, соло там наложил Юлик из группы «АМАЛЬГАМА», который случайно зашел в студию. Почему он переписал ее на «Музыку из фильма», я не знаю.

Сейчас для меня это время, запись «LV», является воспоминанием о лучшей поре моей жизни, когда проблем было мало, мы все были моложе, и мне тогда очень нравилось этим заниматься. А если говорить о творчестве Майка, то на меня повлияло не творчество, наверное, а сам Майк. В том, что я стал таким, а не другим, - заслуга, а может быть, вина, это кто как ко мне относится - именно Майка. Март, 1994