— Вообще-то говоря, звук — это странная вещь. Я помню, как однажды, когда я был еще в Кембридже, один из преподавателей Королевского колледжа должен был проводить у нас вечернее занятие. Но не успел он произнести и десяти слов, как раздался грохот, треск, вопли и с потолка посыпалась штукатурка и куски дерева; оказалось, что голос этого человека и архитектоника здания находились в таком соответствии, что он вынужден был замолчать, иначе крыша обрушилась бы на наши головы. Так же вот можно разбить хрустальный бокал, взяв его ноту на скрипке.
На этот раз Чарльз снизошел до ответа:
— Воздействие моего крика не зависит ни от его тона, ни от вибрации голоса — это нечто такое, что объяснить невозможно. Этот крик — просто зло, зло в чистом виде, и вы не найдете ему места ни в одной из гамм. В нем может прозвучать любая нота. Это просто ужас, овеществленный в звуке, и я не стал бы кричать по вашей просьбе, если бы у меня не было на этот счет своих соображений, которыми я не обязан делиться с вами.
Напугать Ричарда было не так уж трудно, а эти новые рассуждения по поводу крика нагнали на него еще большую тревогу. Теперь ему хотелось одного: чтобы Чарльз очутился где-нибудь на другом континенте, а он — дома, в своей постели. И все же он как зачарованный следовал за Чарльзом. Они уже пересекли узкую травянистую полосу; прибитая дождем, спутанная трава колола Ричарду щиколотки, и он чувствовал, как у него промокают носки.
Наконец они поднялись на пустынные дюны. Остановившись на вершине самого высокого песчаного холма, Чарльз огляделся вокруг. Отсюда пляж виден был на две мили, а то и больше. Он был совершенно безлюден. И тут Ричард заметил, что Чарльз вынул что-то из кармана и принялся небрежно играть этим предметом, то перекидывая его с пальца на палец, то крутя между большим пальцем и указательным, то подбрасывая и ловя на тыльную сторону руки. Он забавлялся пряжкой от туфли Рэчел.
Ричард почувствовал, что задыхается, сердце у него бешено заколотилось, тошнота подступила к горлу. Он дрожал от холода и в то же время был весь в поту. Пройдя еще немного, они вышли на открытое место между дюнами почти у самого моря. Берег здесь поднимался довольно высоко над водой, и на нем рос морской падуб и кустики жухлой травы; вокруг валялось много камней, занесенных сюда, как видно, когда-то давно морским прибоем; впереди, подобно крепостному валу, лежала еще одна, первая, гряда дюн, а между ними виднелась ложбина, быть может, пробитая высокой волной, и ветер, вечно задувающий в эту ложбину, очистил ее от песка. Ричард глубоко засунул руки в карманы, чтобы согреться, и нервно крутил в пальцах правой руки кусочек воска — огарок свечи, оставшийся в кармане со вчерашнего вечера, когда он спускался вниз, чтобы запереть входную дверь.
— Вы готовы? — спросил Чарльз.
Ричард кивнул.
На вершину одной из дюн спустилась чайка и, увидев людей, с криком взмыла вверх.
— Вы станьте возле падуба, — сказал Ричард, с трудом ворочая пересохшим языком, — а я останусь здесь, между этих камней. Когда я подниму руку, начинайте кричать, а как только я заткну пальцами уши, тотчас замолчите.
Чарльз отошел шагов на двадцать по направлению к падубу. Ричард видел его широкую спину и край черного шелкового платка, высовывавшийся из кармана. Он снова вспомнил свой сон, и пряжку от туфли, и как перепугалась девочка Элси. Решимость покинула его, он поспешно разломил кусок воска надвое и заткнул себе уши. Чарльз этого не заметил.
Тут Чарльз обернулся, и Ричард дал ему знак, подняв руку.
Чарльз как-то странно изогнулся, наклонясь вперед, выставив подбородок, зубы его обнажились, и Ричард еще никогда не видел, чтобы на лице человека был написан такой испуг. Это поразило его своей неожиданностью. Лицо Чарльза, обычно такое мягкое и подвижное, неуловимо изменчивое, словно облако, внезапно затвердело, превратившись в каменную маску; мертвенно-бледное сначала, оно постепенно начало наливаться краской начиная со скул, пока не стало пунцовым почти до черноты, казалось, он вот-вот задохнется. Рот его открывался все шире и шире, и, когда он совсем разинул его словно пасть, Ричард без чувств повалился ничком, зажав руками уши.
Очнувшись, он увидел, что лежит один среди камней, и сел, тупо стараясь сообразить, долго ли он здесь пролежал. Он чувствовал страшную слабость и тошноту и такой леденящий холод в сердце, что почти не замечал, как сильно продрог. Он никак не мог собраться с мыслями. Стараясь приподняться, он уперся рукой об один из камней, который был побольше остальных. Подняв этот камень, он машинально ощупал его пальцами. Мысли его разбегались. Он стал думать о том, как шьются башмаки, и, хотя ничего не смыслил в этом ремесле, ему вдруг показалось, что он постиг его до самых мелочей.
— Должно быть, я сапожник, — произнес он вслух. Но тут же поправил себя: — Нет, я музыкант. Или я уже схожу с ума?
Он отшвырнул камень прочь; камень стукнулся о другой камень и, подпрыгнув, отлетел в сторону.
Ричард спросил себя: «Почему мне это вдруг взбрело на ум, что я сапожник? Ведь, похоже, минуту назад я действительно знал все, что полагается знать заправскому сапожнику, а сейчас уже абсолютно ничего не помню. Нужно вернуться домой к Рэчел. И зачем я сюда пришел?»
Но тут он увидел Чарльза. Тот стоял на дюне шагах в ста от него и смотрел на море. Ричард вспомнил весь пережитый им страх и проверил, держится ли воск в ушах, затем с трудом поднялся на ноги. Он заметил, что на песке что-то трепыхается, и увидел кролика, который, лежа на боку, корчился в конвульсиях. Ричард шагнул к нему, и кролик затих: он был мертв. Ричард обогнул дюну, стараясь не попасться Чарльзу на глаза, и бегом припустился домой, с трудом вытаскивая ноги, глубоко увязавшие в сыпучем песке. Он пробежал не больше двадцати шагов, как увидел чайку. Она как-то нелепо торчала на дюне и не вспорхнула при его приближении, а повалилась мертвая набок.
Ричард сам не знал, как добрался до дому. Но вот наконец он вошел в дом с черного хода и начал ползком, на четвереньках взбираться по лестнице. Он вытащил воск из ушей.
Рэчел, бледная, дрожащая, сидела на постели.
— Слава тебе господи, наконец-то ты вернулся, — сказала она. — Мне снился какой-то невообразимый кошмар. Это было так страшно, просто чудовищно. Я спала как убитая, таким непробудным сном, как в тот раз. И я была камнем и чувствовала, что ты где-то рядом; а ты был просто ты, такой же, как всегда, хотя я была камнем, и ты был страшно чем-то напуган, но я не могла тебе помочь, а ты все время ждал, что случится что-то ужасное, но это ужасное случилось не с тобой, а со мной. Я не могу объяснить, что это было, казалось, каждый нерв в моем теле внезапно мучительно заныл, словно меня со страшной силой пронизывал насквозь какой-то невыносимо жгучий, злой луч света, и от этого меня выворачивало всю наизнанку. Я проснулась; сердце у меня так колотилось, я думала, что задохнусь. Может быть, у меня был сердечный приступ и перебои в сердце? Говорят, при этом чувствуют нечто подобное. А где ты был, любимый? И где мистер Чарльз?
Ричард опустился на постель и взял Рэчел за руку.
— Со мной тоже было плохо, — сказал он. — Мы с Чарльзом дошли до моря, и, когда он ушел от меня вперед и стал взбираться на самую высокую дюну, я почувствовал дурноту и упал на груду камней, а когда пришел в себя, то был весь в поту от страха и скорее поспешил домой. Прибежал домой бегом, один. Все это произошло примерно полчаса назад, — добавил он.
Больше он ничего не сказал Рэчел. Только спросил, нельзя ли ему лечь в постель и не приготовит ли она ему завтрак. А такого еще не случалось никогда за все время их брака.
— Я не менее больна, чем ты, — сказала Рэчел. Между ними существовало молчаливое соглашение, что Ричард должен быть здоров, если Рэчел больна.
— Нет, ты не больна, — сказал он и снова потерял сознание.
Она, хотя и не слишком заботливо, все же уложила его в постель, оделась и не спеша спустилась с лестницы. В ноздри ей ударил запах кофе и жареной ветчины, и она увидела Чарльза, который уже разжег огонь и поставил два готовых завтрака на поднос. Рэчел почувствовала такое облегчение, оттого что ей не нужно готовить завтрак, и так растерялась, что горячо поблагодарила Чарльза и назвала его «мой дорогой», а Чарльз торжественно поцеловал ей руку и пожал ее. Завтрак он приготовил в точности по ее вкусу: очень крепкий кофе и яичница, поджаренная с обеих сторон.
