Чего творили-то — разве сейчас, на нас глядючи, ска­жешь? Дурь пройдет. Важно, чтобы призвание было, мечта.

—   Мечта у него есть,— вздыхает мама.— Да лучше бы ее не было. В прошлом году начал шапки с прохо­жих срывать — ну и втянулся.

—   Мне это нравится,— нервно подтверждает Сережа.

—   У него, видишь ли, стартовая скорость хорошая,— объясняет папа.— Мне лично школьный тренер говорил.

—   В этом деле бегать надо уметь,— соглашается Воровацкий.

—   Ужас какой-то! — восклицает мама.— На улице мороз, а он носится в курточке, без кашне, вечные хри­пы, кашель. Когда-нибудь до пневмонии добегаешься, вот увидишь.

—   Вообще-то, шапки сейчас в цене,— замечает Воровацкий,— Так что дело стоящее.

—   Стоящее,— подтверждает папа.— Но не на всю жизнь. Это временно, в молодости можно побаловаться. А представь, вырастет он, семью заведет. У самого дети появятся. Сын поинтересуется, какая у папы работа. А папа, как мальчишка, по улицам бегает, шапки срывает. Смех, да и только.

—   А ты в его годы? — ехидно щурится Воровацкий.

—   Да понимаю я, все понимаю, вопрос непростой. Кто из нас сразу правильную дорогу нашел? Никто. Я, например, в детстве карманником мечтал стать. Ей-богу.

—   А я — гангстером,— улыбается мама.— Помните? Тогда мода была: «Девушки! Овладевайте мужскими профессиями!»

Все, кроме Сережи, смеются.

—   Ладно! Давайте говорить серьезно,— наконец предлагает Воровацкий.— Хороших профессий, Сережа, много. На любой характер. Есть романтические, есть спокойные. Есть умеренно опасные, есть жутко риско­вые. В каждой свое очарование, свои доходы. Как там, помнишь: «Все работы хороши, выбирай на вкус». Ты молодой, сильный, перед тобой тысяча дорог. Квартирки брать, машинки угонять, железнодорожные платформочки чистить, куколку всучивать — знаешь, такие бу­маженции стриженые, под вид денежек. Интереснейшее занятие! Но крепких нервов требует. Или там купля-продажа, дефицит, иконы, книги, монеты. Тут в первую очередь ум, нахальство, обаяние. Но в любом случае, Сереженька, сначала надо долго учиться, а чтобы хо­рошо учиться, будущую профессию надо любить. Как ты, скажем, насчет автомобильчиков?

—   Нет,— мотает головой Растаскаев-старший.— Он техникой не интересуется.

—   Тогда, может, искусством займется? Театраль­ными билетиками? Вечная профессия.

—   Не его это дело,— говорит мама.— В перепродаже аккуратность нужна, система, знание бухгалтерии. А он, сами видите,— весь порыв, весь романтика, по математике двойки.

—   Ну, если романтика — тогда, может, иконки? Старина, религия, путешествия, музеи, монастыри...

—   Нет уж, давай без религии,— говорит папа.— Еще втянется, попом станет. Это у них теперь бывает.

—   Был бы я сейчас молодым,— вздыхает Воровац­кий,— с большим удовольствием подключился бы к же­лезной дороге. Какие теперь контейнеры в тупиках от­стаиваются! Мы в наши годы об этом и мечтать не могли.

—   Нет-нет,— возражает мама.— Нельзя на открытом воздухе. Я же вам объясняю, у него приверженность к катарам дыхательных путей.

—   Что ж, тогда, может, по квартиркам пойдет?

Сережа, так ничего и не сказав, утыкается лбом в стекло.

—   Терпеть не может чужие квартиры,— поясняет папа.— Удивительно привязан к дому.

Возникает молчание.

Сережа напряженно смотрит в окно. Внезапно он спрыгивает с подоконника и бежит в прихожую.

—   Это что еще такое? — строго спрашивает отец.— Люди ради тебя собрались, а ты куда?!

—   Ну, сейчас, сейчас вернусь,— бормочет Сережа и хлопает дверью.

—   Парень с характером,— одобрительно замечает Воровацкий.— Я и сам такой. Куда меня только не зва­ли! И вы в свое дело сколько раз едва не на аркане тащили. И зарабатываю не так уж много, не миллионер. А прикипело сердце к пересортице, и ни к чему другому душа не лежит.

—   Был Сережка малышом — игрушки из садика тас­кал,— вспоминает папа.— Всего и хлопот было — дезин­фицировать после общего употребления. Маленькие дети — маленькие заботы, большие дети — большие хлопоты...

Долго, с подъемом гремит дверной звонок. Мама идет открывать. Вбегает Сережа. Глаза горят, в руках шапка. Ходуном ходит сильная молодая грудь.

—   Так и знала! Опять приволок!

—   Много вы понимаете, мама,— возбужденно, одо­левая сбитое дыхание, произносит Сережа.— Это же настоящий пыжик.

Он нежно дует, по меху перебегают рыжие искорки.

—   Глядите, какие у него глаза счастливые,— говорит Воровацкий.— А что — может, действительно призвание?

Уважаемая редакция!

К вам обращается унифицированный цветной теле­визионный приемник «Горизонт», модель 736. В этом письме мне хочется поднять вопрос о качестве передач. Несколько слов о себе: вырос на конвейере, детство провел на колесах, юность — на складах и, пройдя торго­вую сеть, был подарен неким Степановым по случаю их свадьбы. В бытовом отношении устроен нормально. Есть свой угол. Питание приличное, через автотрансфор­матор. Живу прямо на рабочем месте. Это удобно: здесь работаю, здесь и отдыхаю. Здесь показываю, здесь и смотрю. Что я им показываю — об этом в другой раз, а вот что они мне... Хочу быть правильно понятым: в техническом отношении у Степановых все в порядке. Изображение широкоформатное, цветное и даже объем­ное. Четкость — поразительная. Звук — стереофониче­ский. Но идейно-художественный уровень всего, что они мне показывают, недопустимо низок! О том и пишу.

Первое: все передачи ведутся из одной студии. Оформление банальное: «стенка», тахта, стол, стулья, детская кроватка. Собачья подстилка. Жена, правда, неоднократно ставит вопрос о перемене декораций, но муж неизменно отвечает, что ему якобы на это никто не выделяет средств.

Что же они показывают мне в этом осточертевшем интерьере? Ну, справедливости ради, есть неплохие передачи. Рубрики, кстати, такие же, как у меня. Напри­мер, «Очевидное и невероятное». Только у них вместо профессора Капицы — жена. Бывают довольно остроум­ные сюжеты. Муж возвращается поздно ночью, в квартире горит свет. «Добрый вечер!» — «По-моему, уже ночь — это же очевидно».— «Как — ночь?! Невероят­но!» — «Ты просто пьян — это же очевидно».— «Как ты догадалась?! Невероятно!» Удаются некоторые выпуски под рубрикой «Вокруг смеха». Только у них вместо Иванова — Степанов. «Что ты на себя надела? Это же пародия!» Смешно. Хорошо ведется передача «В мире животных». Это рассказы о собаке. Как она ест и пьет. Как ее подстригают. За одни лапы ее держит Степанов, за другие — сынишка. Мама стрижет. Собака вырывает­ся и, недостриженная, забивается под тахту, откуда ее вытаскивают весь вечер.

Очень нравится мне пантомима, которую иногда пока­зывают в конце передач. Называется «Спящий человек». Исполняет Степанов. Оказывается, смотреть на спящего очень интересно, когда это исполняют талантливо. А мой Степанов вообще незаурядный актер. Да и жена не без способностей. Но никакие таланты не спасут, если слаб сценарий и практически нет режиссуры. Я имею в виду идущий день за днем и год за годом многосерийный фильм «Семейные дела». Казалось бы, в искусстве есть простые и четкие законы художественного воссоздания действительности. В творчестве Степановых они грубо нарушены. Бесконечные повторы, из серии в серию кочуют одни и те же эпизоды: отправка ребенка в детский сад, уход на работу, возвращение с нее, ужин, смотрение на меня. То непомерно растянутые диалоги, то тягостные паузы. Каждый год повторяют серию «Шуба», сюжет знаю наизусть: жена будет кричать, что она раздета, и когда у нее появится настоящая

шуба,

неужели в старости, а муж будет кричать, что у него, кроме зарплаты, ничего нет, и значит, шубы нет и быть не может... Понимаю, все это довольно правдиво, но это какая-то мелкая, бескрылая правда. Что значит — ничего нет, кроме зарплаты? Это психология маленького челове­ка. В фильмах Степановых нет сильного героя, который ставил бы перед собой большие цели, как это бывает в картинах, которые показываю им я. В то же время их фильмы не отредактированы: сплошь и рядом звучат грубые словечки, которых никогда не услышишь в моих художественных лентах.