В будущем не понадобятся даже нейлоновые клетки. Заводскую территорию можно будет оградить ультразвуком или дырчатыми трубами, которые создадут «стены» из мелких пузырьков воздуха.

Охрану рыбных стад можно поручить и дельфинам. «Подводные овчарки», как показали многочисленные опыты, хорошо понимают, что хочет от них человек.

Вероятно, в ближайшие десять лет люди освоят прибрежные районы, ограниченные глубинами в сто метров, и создадут опорные пункты на глубине не менее трехсот метров. Такое расширение обитаемой зоны плюс аквакультура действительно превратят океанское дно в фабрику изобилия.

Как не похожи эти бегло набросанные картины на голубую пустыню, куда навсегда ушел Ихтиандр! Даже жемчуг, который должен был добывать для хищника Зу-риты человек-рыба, выращивают теперь искусственным способом! Но странное дело! Это ничуть не мешает нам наслаждаться пленительной историей юноши, которому рыбьи жабры подарили необозримый причудливый мир. В чем тут секрет? Почему ни изменившиеся научные представления, ни само всевластное время оказались не в силах разрушить очарование беляевского вымысла? Что заставляет нас вновь и вновь возвращаться к роману?

Для ответа на этот очень непростой вопрос нам придется поговорить о специфической роли научной фантастики и о том месте, которое занимал в ней Александр Беляев.

Научная фантастика недаром является порождением научно-технической революции. От науки фантастика унаследовала любовь к логическому мышлению. У фантастики есть свои «вечные» темы: море, о котором мы ведем разговор, и космические путешествия, разумные машины, пертурбации со временем и пространством, всевозможные пришельцы. Но генеральная идея, движущая фабулой подлинного научно-фантастического произведения, всегда оригинальна и неповторима. Суть в том, что для фантастики характерна своего рода игра в элементы мира. Она либо придумывает нечто совершенно новое, либо убирает из нашей жизни привычное и обыденное. А потом с некоторым любопытством смотрит, что, дескать, из всего этого получится. Как справится герой с новой ситуацией, как будет реагировать на неожиданно свалившееся на него чудо? Как скоро, наконец, сумеет компенсировать внезапную пропажу, исчезновение привычных для него предметов и явлений?

Петер Шлемиль — герой немецкого романтика Ша-миссо — продает свою тень черту, а потом пробует продолжить нормальную жизнь в обыденном филистерском обществе. Понятно, что у него из этого ничего не выходит. Затхлый мирок не может простить Шлемилю утрату пусть с виду не очень важного, но все же непременного компонента мира — тени. Уэллс же, напротив, обогащает своих героев новой мировой реалией — кейвори-том. Это экранирующее тяготение Земли вещество вторгается в почти столь же затхлую атмосферу тогдашней Англии и вносит в нее известную сумятицу. Но необходимое равновесие восстанавливается, следствием чего и является прогулка на Луну. Уэллс буквально забросал своих героев такими вот новыми сущностями. Здесь и невидимость, и легендарный плод с древа познания, и зеленый порошок, способный перенести провинциального учителя в зеркально отраженный мир, и машина времени.

Итак, два противоположных пути, дающие в итоге одинаковые результаты. Но писатель-фантаст может пойти и третьим путем, так сказать, компромиссным. Ничего не добавляя и ничего не унося из окружающего мира, он может просто изменить его составляющие. Именно этот, третий, самый сложный путь и избрал для своих фантазий Александр Беляев. Он не придумал «акульи жабры», а «взял» существующие и пересадил их мальчику. В результате появился оригинальный роман, блистательно выдержавший испытание временем. Ничего не изменив в окружающей действительности, Беляев решился «только» уменьшить скорость света (рассказ «Светопреставление»), и мир неузнаваемо изменился. Это был уже иной, беляевский мир.

Роль Беляева в развитии нашей научно-фантастической литературы трудно переоценить. Кажется, не было такой научной проблемы, которая не привлекла бы его внимание. Он писал о передаче мысли на расстояние («Властелин мира»), о космических путешествиях («Прыжок в ничто»), об искусственных спутниках («Звезда КЭЦ»), о проблемах синтетической пищи («Вечный хлеб»), о роковой для фантастов Атлантиде («Последний человек из Атлантиды»), левитации («Ариэль»), радио («Борьба в эфире»), переделке человеческой природы («Человек-амфибия»). Его интересовало, что будет, если замедлится скорость света, если человеческая индивидуальность будет перенесена в организм слона, если глаза обретут способность видеть электрический ток…

Далеко не все его произведения равноценны. Время во многом опередило самые смелые его прогнозы. Но на лучших книгах Беляева воспитывались миллионы советских детей. Его творчество — одна из наиболее заметных вех в развитии советской фантастики.

Беляев уступал А. Толстому в литературном мастерстве и, может быть, в оригинальности идей. Но по широте разработки темы, по глубине писательской «эксплуатации» научной выдумки с ним мало кто мог сравниться. Неповторимая муза Александра Грина оказала слабое влияние на советскую научную фантастику. Зато влияние А. Беляева было колоссальным.

Советская фантастика родилась вместе с советским государством. Еще не отгремели бои гражданской войны, когда издательства стали выпускать научно-фантастическую литературу. Это были трудные годы, но какой простор давали они мечтам! «Мы наш, мы новый мир построим» — это стало делом каждого. Молодые красноармейцы, рабочие, рабфаковцы торопили время.

Как хотелось хоть одним глазком заглянуть в тот прекрасный сверкающий мир, который они взялись строить! Эту молодую, ненасытную жажду нового, горячее счастливое нетерпение, очевидно, ясно ощущали писатели. Они писали о яростной борьбе со старым миром и о том мире, который грядет за этой борьбой. Так определилось основное содержание научной фантастики тех лет. Классические произведения того времени — «Аэлита» и «Гиперболоид инженера Гарина» — полностью отвечают короткой формуле: борьба, полная напряжения и приключений, победа и вновь борьба за построение социализма.

Конечно, не все произведения выдержали проверку временем. Было много подражательных, иногда и беспомощных в литературном отношении книг. Фантастика тогда только нащупывала путь. И все же она росла, крепла, совершенствовалась и была очень разнообразной.

Александр Грин создал при Советской власти свои лучшие произведения, взволнованные, романтические. «Блистающий мир», «Дорога никуда», «Золотая цепь» — эти прекрасные книги трудно уложить в прокрустово ложе жанровых специфик. Но вряд ли кто может сказать, что они не фантастичны. Конечно, левитация, свободное парение в эфире над цветущей землей у Грина («Блистающий мир») и у Беляева («Ариэль») имеют различное значение. В первом случае это скорее символ, потребность и способность души, во втором — фантастиче-ческое свойство, результат тех или иных совершенно рациональных манипуляций. Просто Грин — фантаст, а Беляев — научный фантаст. Различные ветви одного литературного течения. Грин создает глубоко символическую и таинственную «Бегущую по волнам», а Беляев — «Голову профессора Доуэля», о которой известный хирург и писатель-фантаст Амосов сказал, что описываемые в ней операции сегодня уже вопрос морали, а не науки и хирургической техники.

И Грин и Беляев одинаково страстно были влюблены в море. Для Грина оно было средоточием чудес, где веяли свежие ветры приключений и мечты, для Беляева — символом тайны («Последний человек из Атлантиды», «Остров Погибших Кораблей») и необозримым полем, жаждущим прикосновения рабочих рук («Подводные земледельцы»). Умиравшему от истощения и жестокой болезни Грину мерещились шумные красочные порты Зурбаган и Гель-Гью, а Беляев, скованный ортопедическим корсетом, рвался в бескрайний простор, который открылся Ихтиандру. Не случайно писатель часто рассказывал друзьям, видимо импровизируя на ходу, различные варианты продолжения «Человека-амфибии».