— Вот люди! — с восхищением говорил Петька. — К ним бы попасть, а, Фомка?

Но Фома почему-то на все попытки Петьки всерьез поговорить о партизанах отвечал до странности равнодушно. Правда, он с восхищеньем отзывался о партизанах, но, как только Петька начинал строить планы — как пробраться в лес и встретиться с этими героями, Фомка начинал строить рожи, посвистывать и вообще вести себя крайне несолидно. Фома был очень хорошим парнем, но житье в Пскове было для него явно дороже, чем поиски партизан, и это очень огорчало Петьку, для которого его друг во многом был примером.

Каждый раз при встречах с Сергеем Андреевичем Фомка оживленно рассказывал ему о своем друге, хвалил Петькину верность и сдержанность и предлагал привести его познакомиться, но каждый раз Чернов отклонял это предложение.

— Подождем, Фома, посмотрим, — говорил он в таких случаях. — Пока еще не время. Знаешь, брат, ты здесь везде уже примелькался, и в твоей осторожности я уверен. А начнут бегать другие мальчики — могут поинтересоваться, что им здесь понадобилось. Проверить надо как следует, на деле.

И Фома решил проверить Петьку на деле. Первый раз, когда он попросил приятеля сходить посмотреть, правда ли, что на вокзал пришел новый воинский эшелон, Петька удивленно посмотрел на друга и спросил:

— А тебе это зачем?

— Так, интересно знать, — небрежно ответил Фома. — А меня, видишь, у вокзала уже приметили. Неравно, опять друг-полицай поймает. К тебе-то он не так пригляделся. У меня, видишь, волосы заметные.

— Да, правда, — Петька бросил взгляд на огненные вихры приятеля. — Так и не лазай туда. Охота на этих гадов любоваться! И без того их в городе достаточно.

Фома с досадой поглядел на друга и, не ответив, начал собираться.

— Ты куда? — поднял голову Петька.

— Куда? На вокзал, — как можно равнодушнее ответил Фомка. — Просил тебя, как человека, но если ты трусишь…

— Я?.. — Петька рывком метнулся к дверям, но остановился на пороге. — Фома, ты мне скажи по-настоящему. Тебе, это правда, надо знать?

— Да! Очень надо, — без тени обычной улыбки ответил Фома.

Петька молча исчез за дверью. Вернувшись и рассказывая о том, что видел на вокзале, он внимательно поглядывал на товарища, но тот слушал как будто равнодушно и быстро перевел разговор на очередные домашние дела, а вскоре куда-то надолго ушел… Куда и зачем, — Петька решил не спрашивать.

Так и пошло. Внешне жизнь текла по-прежнему, но разговоры о партизанах между мальчиками почему-то заглохли, и Петька уже не предлагал Фоме отправиться в лес на поиски.

Зимние холода разогнали всех по домам. С Белоголовым, Васькой Гусем, Пашкой Кривым мальчики встречались лишь изредка, от случая к случаю, а Зозуля вообще исчез, как будто в воду канул.

Однажды Фома с Петькой решили зайти к нему домой. Не заболел ли? Время зимнее. Зозуля с матерью жил в большом доме, на одной из лучших улиц города. Вскоре после своего прихода оккупанты выселили из этого дома всех прежних жильцов. Сейчас удобные, уютные квартиры были заняты немецкими офицерами. Мать Зозули почему-то осталась жить в этом доме. В ее квартиру даже никого не вселили, хотя она занимала целых три комнаты.

— А что, если нам навстречу какой-нибудь фриц выйдет? — сказал Петька, когда Фомка уже постучался в двери.

— Тогда убежим, — просто решил Фома. — И если его мать дома, тоже сразу уйдем.

Но дверь открыл сам Зозуля, и, на счастье, он был дома один.

— А мать где? — спросил Фома.

— Нету… Уже два дня, — прибавил Зозуля, помолчав. — Она так часто, на несколько дней… Где-нибудь с фрицами гуляет…

Он отвернулся, опустил голову, подталкивая носком ботинка валявшийся в передней нарядный женский ботик. Мальчики сочувственно молчали.

— Как же ты один? — спросил Петька.

— Ничего. Мне лучше, когда никого нет, — ответил Зозуля. — Да что же мы здесь стоим! — встрепенулся он. — Вы проходите, посидим. У меня своя комната. Я сейчас печку топлю, чай грею.

В комнате было чисто. Из открытой печной дверцы лилось тепло. На столе стояла открытая, но нетронутая большая коробка конфет. Глаза Фомки удивленно остановились на ней.

— Ого! Роскошно живешь! Это откуда?

— Это она… принесла. Вы ешьте. Мне не хочется.

Протянувшаяся было к коробке рука Фомы повисла в воздухе.

— Да мы с Петькой тоже не любители сладкого, — равнодушно отодвинул он нарядную коробку. — Правда, Петь? Ты нам лучше чаю. Так, без ничего. Не голодные.

Петька понимающе глянул на Фому, кивнул и направился к этажерке с книгами. В совместной жизни с Фомой было у него одно огорченье — в комнатке на колокольне книг не было. Полный энергии Фома предпочитал жить в действии и честно признавался, что до чтения он небольшой охотник, да и читать ему теперь некогда. Вот если бы радио или кино…

Протянув руку, Петька взял с полки первую попавшуюся книгу в красной обложке, на которой красивыми буквами было вытиснено: «Как закалялась сталь». Он радостно раскрыл ее. С фотографии на первой странице глянуло знакомое, большелобое лицо. Точно такая же фотография, только больше, висела на стене гатчинской школы, в классе, где у самого окна стояла Петькина парта. Сейчас писатель открытым взглядом смотрел на Петьку, будто говоря ему: «Держись, Петя. Я рассказал тебе, каким нужно быть. Только сильный духом побеждает в борьбе».

Быть, как Павка Корчагин! Петька прижал книгу к груди.

— Смотри, — сказал он, подойдя к Фоме и протягивая ему книгу. — Узнаешь?

— О! Хорошая книга! — одобрительно воскликнул Фомка. — Нам ее вслух читали в детдоме. А потом еще в пионерском лагере перечитывали. И любили ее все ребята. Как ты ее сохранил? — спросил он Зозулю.

— Да так просто, — ответил тот. — Лежит на этажерке — и всё. Сюда ведь никто не заходит.

— А если… Ну, если фриц зайдет, который к ней приходит? — решился спросить Фома.

— Он сюда не заглядывает, — коротко бросил Зозуля.

— А вдруг вздумает? — настаивал Фомка. — Эти чертовы фашисты всюду нос суют. Ты ее спрячь. Такие книги беречь надо, — строго приказал он — По ним люди жить учатся. Чтобы такими, как Павка Корчагин, быть, настоящими!

— И мне у него учиться? — вдруг впервые прямо взглянул на Фому Зозуля.

— Еще бы.

— А зачем?

— Как зачем? — не понял Фома.

— Так. Зачем? Думаешь, если я как Павка буду или еще лучше, мне люди поверят? Уважать будут? Да пусть я десять, пусть сто подвигов совершу, всё равно будут звать «фрицев сын».

Обычно всегда слегка равнодушное, словно сонное, лицо Зозули покрылась пятнами, в глазах блестели слезы. Он говорил непривычно быстро, почти кричал, срываясь на визг.

— Да ты что?.. Какой же ты «фрицев сын»? — схватил его за руку Фома.

— Пусти, — вырвался Зозуля. — Все знают. Весь город знает. Я иду по улице, а навстречу Мироновна. Она в нашем доме жила. «Ну, что, деточка, — говорит, — как твой новый папа?» — «Какой еще папа?» — спрашиваю. — «Да что к твоей маме ходит, немецкий папа»… И смеется. Убежал я тогда от нее… И мальчишки из соседнего дома, как иду, — «фрицев сын», «фрицев сын»… У меня папа в Красной Армии, а она… Вот конфеты принесла. Я не ем, так и стоят, и вы не взяли. Все знают, все… Куда я теперь?

И, повернувшись, он уткнулся лбом в стенку.

Мальчики молча переглянулись.

— Ты вот что… — осторожно начал Петька, подойдя к Зозуле. — Я бы ушел от нее.

Зозуля повернулся.

— И уйду. Обязательно уйду. Вот только чуть теплее станет. К дядьке на остров Белов. К папиному брату. Рыбак он. Не буду я с нею жить. Ходят тут разные… Сперва офицер-кавалерист. Потом фельдфебель такой, с горбатым носом. Теперь жандарм вот. И сама дома не бывает. Жалко мне ее иногда, — признался он. — Плачет ночами, когда одна. Раньше, до войны, она ведь у нас хорошая была… А всё-таки уйду к дядьке!

— Ну и толково, — одобрил Петька,

— А если папа раньше вернется, с ним в Красную Армию пойду, — добавил Зозуля. — Вот он.

И мальчик бережно вынул из-под матраца завернутую в тонкую бумагу фотографию.