В надежде не заснуть я смотрел в окно. За несколько дней авеню Трюден полностью изменила свой вид. Толстый слой снега покрывал тротуары и автомобили на стоянке, уличные фонари создавали светлые пятна, неспособные победить темноту. За исключением редких машин, медленно ехавших по дороге, и мужчины, прислонившегося к стене лицея Жак-Декур, улица была пустынной. Мое внимание переключилось на этого человека. Я уже встречал его раньше. Он говорил, что его зовут Герострат, и появился он в квартале несколько недель назад. С тех пор дня не проходило, чтобы его не видели бесцельно шатающимся, в старой куртке и морской фуражке добытой, вероятно, в «Эммаусе». [1]Когда он видел меня, то бросался навстречу, чтобы узнать последние новости или пуститься в скучные рассуждения о суровости морозов, психиатрии или еще чем-нибудь, что приходило ему в голову. Хотя он и стал примелькавшимся лицом – некоторые сказали бы примечательным – квартала, я находил его докучливым. Нередко я посылал его к черту, но он не обижался и использовал любую возможность, чтобы снова вступить со мной в разговор.

Вскоре холод и снег сломили его сопротивление. Бросив последний взгляд в направлении моего кабинета, он удалился к площади д'Анвер, волоча за собой довольно поношенную сумку на колесиках, которая, должно быть, вмещала все его достояние.

А я остался один с Ольгой. Она хотела, чтобы я обозвал ее мерзавкой и ударил.

Я дал грозе пройти, не споря с ней.

Она плача вернулась к своей ссоре с Максом:

– Я пересекла вестибюль первого этажа настолько быстро, насколько могла, но, когда достигла двора, ворота были закрыты. Обычно они открыты, у меня было чувство, что Макс нарочно их закрыл, чтобы помешать мне сбежать. Несмотря на все мои старания открыть их, мне это не удавалось, и Макс догонял меня, он приближался и собирался меня схватить. Я изо всех сил потянула на себя дверцы, но они не сдвинулись с места. Это было похоже на кошмар, я хотела убежать, но не могла пошевелиться. Я зря старалась, Макс приближался.

Выволочка, вероятно, тоже.

– Больше чем история у Бернштейна, его гнев провоцировало то, что он думал, что я украла его…

Что она у него украла? Сон не оставил мне времени узнать это. Снаружи бесконечно медленно падал снег. Снежинки вырисовывались так четко, что можно было проследить их путь через стекло. Я сопровождал их в падении, оно увлекало меня в тихую и безмятежную вечность. Вскоре меня окружил какой-то туман, белизна которого слилась по цвету со снегом. Слова Ольги растворились в нем. Внезапно падение ускорилось, и я понял, что сопровождал не снег, а Ольгу в ее бегстве. В последнем усилии я попытался выпрямиться в кресле. Напрасно, я уже спал.

Однако, ничего, казалось, не изменилось вокруг меня.

Я был на своем рабочем месте в кресле, и, если не считать бормотания Ольги, тишина была полной. Этот покой был мне хорошо знаком. Иногда он нарушался гулом пациентов, которые ожидали приема в соседней комнате. Слабый шум, недостаточный для того, чтобы нарушить словесный поток, лившийся с кушетки. Они отличались образцовой сдержанностью, эти пациенты. Входили в зал ожидания, окидывали чуть требовательным взглядом тех, кто там уже находился и после быстрого приветствия, великолепно имитирующего беспристрастие психоаналитика, усаживались на стул и покидали его, только дождавшись своей очереди. Их присутствие угадывалось по шуршанию газеты, скрипу паркета или быстро подавляемому кашлю – они редко позволяли себе больше. Но сегодня вечером никто не ждал в соседней комнате. Только Май Ли пылесосила салон, в то время как этажом выше низкий женский голос пел: «Это торжественный час». [2]Эти звуки были такими же тихими, как пациенты, и совершенно не нарушали покой, парящий в кабинете. Напротив, они подчеркивали его напряженность, как настольная лампа, что объединяла своим светом мое кресло, кушетку, «Двадцать четвертый день»Эрика Дора, выступающий из темноты подобно картине Кватроченто, и остальную часть комнаты. В этом Богом забытом месте имели право на существование только сон психоаналитика и шепот пациентки.

– Затем Макс заставил меня подняться в мою спальню, – продолжила Ольга. – Он был пугающе спокоен. Его взгляд был устремлен сквозь меня, он меня не видел. Я почувствовала, что сейчас произойдет что-то ужасное. Он бросил меня на канапе, вытянулся на мне. Я поняла, что он хочет заняться со мной любовью. Я старалась высвободиться, но мне это не удавалось. Чтобы прогнать страх, я осыпала его бранью, произносила все ругательства, которые только приходили мне в голову. Но этот негодяй не слышал. В то время как он старался меня изнасиловать, его руки сдавливали мое горло, сжимая все сильнее и сильнее.

Именно тогда я заметил Макса Монтиньяка, сидящего рядом со своей женой.

Каждый раз, когда видел его, я задавал себе вопрос, как он проник в мой кабинет. В зале ожидания его не было, когда я выходил за Ольгой. Откуда он взялся? Какую дверь взломал? Загадка оставалась нерешенной. Внезапно я увидел его перед собой, тогда как мгновением раньше его не было. Но я не мог получить от него даже малейшее разъяснение, самое большее – пожатие плечами, означающее: «Вы должны были бы это знать, это вы спите». Причины его неожиданного вторжения тоже не были ясны. Зачем он явился сюда? Опровергнуть слова Ольги? Исправить некоторые ее утверждения? Это была странная выходка, нисколько не сообразная с аналитическим складом ума.

Я хотел сказать ему, чтобы он ушел, но никакой звук не вылетел из моего рта. Равно как мне не удалось поднять руку, чтобы указать ему на дверь. И я в который раз понял, что должен смириться с его присутствием, и, оставаясь в своем кресле, быть бессильным свидетелем грубого обращения, которому он подвергал свою супругу.

По своей привычке, он повернулся, чтобы приветствовать меня. За то время, что он приходил, мы уже начинали понимать друг друга. То он соответствовал описанию, которое мне давала Ольга, или образу, который ему приписывала пресса (высокий, брюнет, говорящий громко и резко, любящий выставлять напоказ свое богатство, безудержный игрок по-крупному, для которого главным было создание видимости: «Ролекс» на запястье, ботинки «Вестон», костюм от Черутти или Сен-Лорана, чтобы поразить публику, – в двух словах, человек производящий впечатление),то он походил на меня самого до такой степени, что мне казалось, будто я смотрюсь в зеркало. Сейчас был как раз тот самый случай. Мужчина, который был рядом с Ольгой, во всем походил на меня: среднего роста, немного сутулая спина, голубые глаза, светлые волосы (которые он отбрасывал назад этим бессознательным жестом, который так выводил из себя Флоранс), темно-серый костюм, скроенный как и мой, который он носил без особого франтовства. Мой собственный клон. Если только не наоборот. Как бы то ни было, когда его взгляд остановился на мне, у меня возникло впечатление, как и во время его предыдущих визитов, что я вижу его глазами. Я обнаружил себя удобно сидящим в своем кресле, с полузакрытыми глазами, приоткрытым ртом, откуда вырывалось легкое сопение, в то время как мои руки, уцепившись в подлокотники, свидетельствовали о бесполезной борьбе со сном.

После того как он поприветствовал меня, сеанс принял свой обычный оборот. Ольга описывала выходки Макса, а он воплощал их в действии. Вместо того чтобы защищаться или убежать, она участвовала в игре с необыкновенной убедительностью. Удары беззвучно обрушивались на нее. Я догадывался об их силе по тому, как они отбрасывали ее на другой конец кушетки. Она не пыталась уклониться, выгибала спину, подставляла ему лицо, чтобы не пропустить ни одну из предназначавшихся ей пощечин, и в то же время комментировала их.

Я тоже не пропускал ничего из этой сцены. Когда Макс исчезал и я просыпался, все еще оглушенный тем, что мне снилось, мне нужно было вспомнить каждую деталь, чтобы отчитаться перед Злибовиком.