– Останься, – говорит Лиза, – прошу тебя.

– Не могу.

На сердце тяжело от непосильного груза жалости. Она мне нравится. Действительно нравится. Она милая девочка, которая раньше мечтала о чудесном будущем. Теперь самое большее, на что она может рассчитывать, – это остаться в живых. О благополучии думать не приходится – оно слишком маловероятно.

– Пожалуйста. Хорошо, когда рядом с тобой женщина. Так лучше.

Меня поражает отчаяние в ее голосе. Она не хочет оставаться здесь с этими мужчинами. Они, конечно, заботятся о ней как о члене своей семьи, но дело не только в кровном родстве. Я вдруг понимаю, что они смотрят на нее как на свою собственность. Способ скрасить себе ожидание того часа, когда человечество, сделав последний судорожный вдох, прекратит свое существование. Мне бы стоило догадаться об этом раньше, но я была так занята собственной повесткой дня, что ничего не замечала вокруг.

– Прости, – говорю я. – Я не знала. Должна была бы знать, но не знала.

Бледно-розовый румянец выступает на ее белой коже: я отгадала тайну Лизы. Хотя она не видит меня, я отвожу взгляд в сторону, давая ей возможность вернуть себе самообладание. Мне очень стыдно.

Я тороплюсь, и затянувшееся молчание подталкивает меня к необдуманному шагу.

– Да, ты не можешь оставаться здесь без меня. Пойдем со мной.

Мне бы пожалеть о своих словах, но этого нет. Если она согласится, то, кто знает, сколько дней прибавится к моему путешествию. Время бесценно, когда неизвестно, сколько еще его осталось. Но в этом мире и так уже осталось слишком мало человечности, доброта превратилась в редкость. Я должна беречь то, что меня пока еще отличает от зверя.

– Правда? Ты позволишь мне пойти с тобой?

– Я настаиваю на этом.

Она быстро оглядывается через плечо в сторону дома.

– Они мне не разрешат уйти. Они никогда на это не согласятся.

«Что они с тобой делают, девочка?» – хочу я спросить у нее. Что бы она ни сказала, это не изменит моего решения. Она уйдет со мной.

– Иди в свою комнату и собери вещи. Не забудь взять что-нибудь теплое и удобное.

– Но…

Я вижу, что она волнуется из-за мужчин.

– Я сама об этом позабочусь.

Мы заходим в дом и невольно наслаждаемся временным укрытием. Так приятно, когда на голову не льет дождь. Затем мы киваем друг другу, и она осторожно пробирается по лестнице наверх, а я отправляюсь в кухню.

Если сравнивать это помещение с другими кухнями, а я их немного повидала, то оно отличается малыми размерами. Не эффективной компактностью, а какой-то скудостью, как чрезмерно костлявая женщина, озабоченная достижением неестественной стройности. Пол в комнате просел. Ее, конечно, можно было бы привести в порядок, если бы здесь появился человек, который любит готовку и склонен к уюту. Эта кухня нуждается в хозяйке.

В кухне только один из мужчин – дядя Лизы. Его кожа едва не лопается от жира, свесившегося с краев стула. Старая прочная мебель, вероятно, служила верой и правдой многим поколениям. Древесина потемнела от времени; сиденье, сплетенное из толстых прутьев типа ивовых, медового цвета. Еще семь его незанятых собратьев стоят рядом.

Толстяк поднял глаза, изучая меня на предмет слабых мест, которые он мог бы обернуть себе на пользу. Я задерживаю дыхание, расправляю плечи и поднимаю подбородок, чтобы выглядеть настолько сильной, насколько вообще позволяет нынешнее состояние моего тела. Он не находит ничего такого, что мог бы получить, не приложив хоть каких-то усилий, и продолжает жевать хлеб, который я испекла два дня тому назад, выбрав жучков-долгоносиков из муки, найденной в изобилии в кладовке. Изо рта его летят крошки, усеивая стол влажными крупинками, которые прилипнут и отвердеют, если их не убрать в ближайшее время. Но ни меня, ни Лизы тут уже не будет. Очень скоро эти мужики будут барахтаться в собственной грязи.

– Лиза уходит со мной.

Он невнятно бормочет и глотает, вперив в меня свои крохотные глазки – две изюмины, глубоко вдавленные в сдобное тесто.

– Она остается.

– Это не подлежит обсуждению.

Его грузное тело поднимается со стула, предвещая надвигающуюся бурю.

– Мы – ее семья.

Все это не сулит мне ничего хорошего. Холодное пятно на моем затылке разрастается, пока все тело не охватывает озноб. На что я надеялась? Он значительно крупнее меня. Болезненно ожиревший и медлительный, этот мужчина настолько огромен, что его массы хватит на то, чтобы раздавить меня, навалившись сверху.

Мы стоим, пристально глядя друг на друга. Если бы мы были собаками, впечатленные габаритами игроки ставили бы на него.

Пронзительный вопль разрывает неестественный покой. Там, наверху, Лиза. Я на секунду отключаюсь, вслушиваясь в оглушающую тишину, которая всегда следует за громким криком.

Толстяк бросается на меня. У Лизы проблемы, но и у меня сейчас тоже.

Я уворачиваюсь влево, затем вправо. Он, словно испытываемый в краш-тесте автомобиль, налетает на стену, вокруг его тела белым облаком клубится пыль от штукатурки. Всего мгновение уходит на то, чтобы прийти в себя. Он трясет головой, отгоняя болезненный туман, и вновь кидается на меня.

Мне опять удается уклониться. Теперь мы уперлись друг в друга взглядами через стол. Между нами всего лишь несколько футов[5]. Поблизости ничего, что можно было бы использовать в качестве оружия. Лиза – аккуратная хозяйка, хотя это и не ее дом (для них фермерская усадьба – всего лишь случайное пристанище, как и для меня), и все находится на своих местах.

Снова крик. На этот раз он парит, как пушок одуванчика.

Мое сердце бешено колотится в клетке ребер. Отец Лизы наверху, и я догадываюсь, что там сейчас происходит.

– Я пойду к ней, – говорю я. – И если ты попытаешься остановить меня, ты покойник.

Он хохочет, тряся жирными щеками и подбородком.

– Когда он трахнет ее, мы по очереди трахнем тебя, сука.

– Удивительно, что вы до сих пор не попытались этого сделать.

Он поднял ладони.

– Ну что тебе на это сказать, девочка? Мы ведь агнцы, а не козлы.

Теперь моя очередь засмеяться, только мой смех горче и злее.

– Что такого, черт возьми, смешного? Скажи и мне, сука, я тоже посмеюсь.

Я потихоньку продвигаюсь вдоль стола к открытой двери, где находится стойка для зонтиков. Они уже не в состоянии уберечь тело от дождя, но заостренным концом по-прежнему можно легко выколоть глаз.

– А я тебе никогда не рассказывала, чем я зарабатывала себе на жизнь до того, как все это началось?

Он мычит и двигается параллельно с другой стороны стола, пока мы оба не подходим к его краю.

– Что-то связанное с лабораторными крысами.

Я киваю. Что-то вроде этого.

– Мне приходилось поднимать много тяжестей, так что я довольно сильна для худой женщины. А что ты делал, кроме переключения передач в своем грузовике и опрокидывания в себя по нескольку кружек пива?

Сейчас в моем теле осталось меньше сил, чем было до того, как настал конец света, но мой инстинкт самосохранения возместил мне их недостаток. Я бросаюсь к стойке, однако просчитываюсь: его руки длиннее моих, так что он успевает схватить толстыми пальцами мой хвост. Дернув за волосы, он притягивает меня к себе, пока его раздувшееся от гамбургеров брюхо не упирается мне в спину. Моя шея оказывается захваченной в треугольник между его грудью и согнутой в локте рукой.

Обычно, мечтая о прошлом, я вспоминаю ресторанчики, где изо дня в день подавали одни и те же блюда. И еще я представляю, как это – ощущать себя сухой или чувствовать покалывание в коже, когда долго стоишь под очень горячим душем. Высокие каблуки. Металлические четырехдюймовые[6] шпильки. Ступни моего захватчика в одних носках, и мне не стоило бы большого труда вогнать ему свое женское оружие прямо между костями плюсны.

Но сейчас мои ноги обуты в ботинки на толстой, удобной для ходьбы подошве, а в толстяке больше шести футов роста, и мне придется сильно извернуться, чтобы отдавить каблуками его пальцы. Однако и этого было бы слишком мало.