— О, боже мой, — рявкает Кевин, — почему, черт возьми, ты не работаешь театральным критиком в «Нью-Йорк таймс»!

Актер смеется, но Кевин, блистательный, как всегда, только и восклицает:

— Не обращай на него внимания! Он, вероятно, думает, что Джон Донн был одним из тех, кто подписал Декларацию независимости, или, возможно, был родственником Томаса Джефферсона по женской линии! Послушайте, ради Бога, присоединяйтесь к нам, выпьем что-нибудь! Вики, уговори Себастьяна!

— Мы просим перенести приглашение на другой день, — улыбаясь ему, говорю я, — потому что мы идем ужинать. Но все равно, спасибо тебе, Кевин, за приглашение.

— Тогда как-нибудь приходите навестить меня в Виллидж, — настойчиво через плечо говорит Кевин, и актер выглядит раздраженным, но он не понимает. Актер как Эльза. Он никогда не поймет, насколько захватывающе для Кевина, когда его сравнивают с поэтом, который умер более трехсот лет тому назад.

Мы попрощались.

— Кевин такой привлекательный! — вздыхает Вики. — Какая ошибка природы!

— Важна сама любовь, — говорю я, — не важно, как ты любишь и кого ты любишь, лишь бы ты был способен любить, потому что, если ты не способен на любовь, ты умираешь. Эта тема Ингмара Бергмана. Ты видела какой-нибудь из фильмов Бергмана?

— Нет, Сэму нравились только вестерны и триллеры.

Мы направляемся в «Ле Шантеклер» на Ист-49-стрит и заказываем луковый суп, телятину с рисом и бутылку белого бургундского.

— Так приятно выпить французского вина, — говорит Вики, вспоминая о своих годах, когда она пила белое немецкое вино с Сэмом и калифорнийский самогон с Корнелиусом.

Мы говорим о наших родителях.

— Как ты думаешь, что произошло?

— Мы никогда этого не узнаем.

— Разве это не странно?

— Может быть, это не так странно, — говорю я, — мы так мало знаем о том, что происходит в жизни других людей.

— Верно, — вдруг она заволновалась.

— Каждый выставляет на обозрение некий фасад.

— Да, — говорит она, и глаза ее темнеют от воспоминания. — Так обычно и делают.

Я быстро перевожу разговор снова на пьесу, и скоро мне становится ясно, что она поняла каждую строку. Это замечательно, когда есть возможность побеседовать с женщиной, которая может говорить не только о своем доме, детях и норковой шубке, которую она недавно прибрела в «Бергдорф Гудмен».

Я отвожу ее домой. Я не притрагиваюсь к ней.

— Послушай, Вики, давай снова куда-нибудь сходим. Было так весело.

— Ну, я... Себастьян, это был просто замечательный вечер, такое разнообразие в моей жизни, но...

— Ничего особенного в этом нет, — беззаботно говорю я, — я просто твой сводный брат, который благополучно женат. Ты беременная вдова. Если Корнелиусу почудится в этом что-то, как тогда, в Бар-Харборе, значит ему нужно выдать справку о психическом заболевании.

— О... — Она смущена. — Ладно.

— Конечно, я готов биться об заклад, что теперь ты не осуждаешь меня за то, что произошло много лет тому назад, — поспешно говорю я. — Ты жила с мужчиной девять лет и знаешь, как быстро возбуждаются мужчины при виде хорошеньких девушек в купальниках. И ты, так же как и я, знаешь, что не ты конкретно возбудила меня, а вид полуобнаженного женского тела. В этом, конечно, нет ничего особенного, все равно как если бы толстая дама сглатывала слюну перед витриной кондитерского магазина, и все это такая чепуха.

Внезапно с ее лица исчезает напряженное выражение. Она смеется.

— Ты хочешь сказать, что я была для тебя не важнее, чем посыпанный сахаром пончик?

— Нет, ты всегда очень много для меня значила, Вики. Тот случай был чрезвычайно незначительным.

Она тщательно обдумывает это. Она, вероятно, серьезно не задумывалась над этим с тех пор. Я жду. Я не тороплю ее. Это очень важно.

— Да, я думаю ты прав, — наконец небрежно говорит она. Ей не удается заставить себя смотреть мне в лицо, но у нее спокойный голос. — Сколько было шума из ничего, а?

Это смелые слова, великолепная похоронная речь над трупом, который мы теперь можем должным образом похоронить, а могилу щедро украсить цветами. Я по-прежнему не притрагиваюсь к ней, но я очень хочу этого. Я хочу дать ей понять, что единственное мое желание в настоящий момент — это раздеть ее и всю ночь заниматься с ней любовью.

Вики нужно время, и я готов ждать. Я хочу, чтобы она знала, что у меня хватит терпения.

— Ну ладно, Вики, — небрежно говорю я, оставляя ее у дома Корнелиуса. — До свидания. Я тебе позвоню.

За небрежностью этих слов на самом деле скрыто очень многое: я забил сваи в гранитное основание моей мечты и теперь, наконец, отчетливо представляю себе то здание, которое я так долго хотел построить.

Дома Эльза, сгорбившись, сидит в постели, олицетворяя Божий гнев — ее Бога, который всегда был так жесток, который насылал на египтян чуму десять лет подряд, чтобы сделать их жизнь адом. Чем я становлюсь старше, тем больше жалею фараона.

— Итак, где ты был? — говорит она, уставившись на меня своими тусклыми, как у отца, глазами. — Что произошло?

— Где же интересно, по-твоему, я мог быть? В постели, трахал беременную женщину?

— Ты только о сексе и думаешь, — говорит она, утирая слезу.

— Секс — это единственное, о чем ты хочешь, чтобы я думал, — говорю я и удираю, пока она снова не обрела дар речи и не продолжила свое нытье.

— О, Себастьян! — прижимаясь ко мне, говорит она позже. — Извини, я была так сердита на тебя.

Мне нравится Эльза. Она теплая, мягкая и уютная. Больше всего она мне нравится, когда я с ней в постели, и ей, вероятно, я тоже больше всего нравлюсь в постели. Я говорю не о сексе и не о любви, а только о приятном комфорте, который возникает, когда ты с кем-то в близких, дружеских отношениях.

Эльза засыпает, ее пышное тело все еще прижимается к моему, напоминая мне, насколько она мягкая, теплая и женственная. Я лежу, бодрствуя в темноте. Я не вижу никакого конфликта в будущем. Меня не интересует женитьба на Вики. Брак — это только часть фасада, который вы выставляете на общее обозрение. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять это, Корнелиус помог мне.

— Я не выбираю себе партнеров из числа плохо приспособленных к жизни неврастеников, неспособных вести нормальный образ жизни, — сказал он. Я понял содержащийся в этом намек. Чтобы преуспевать в жизни, нужно заставить всех поверить в то, что ты нормальный и хорошо приспособленный. Конечно, практически нормальных людей нет, особенно на Уолл-стрит, но не в этом дело. Дело в том, что все должны притворяться, что все за пределами психушек — это своего рода работы со штампом «нормален» на лбу. Когда человек женится, то надпись мигает, говоря: «Нормален, Нормален!», и все перестают волноваться за тебя. Ты обустраиваешься, обеспечиваешь свою жену домом, заводишь детей и на каждую годовщину свадьбы заказываешь шампанское и цветы. «Нормален, нормален!» — тоненькие сигналы сообщают миру, что ты обычный парень.