Прошло полчаса. Опустели две бутылки кока-колы, мягкий свет лампы освещал фигуры из слоновой кости, которые постепенно сосредоточивались ближе к центру доски.

— Ты на меня сердишься, Скотт?

— Почему я должен на тебя сердиться, Корнелиус?

— За то, что я откладываю свой уход на пенсию.

— Нет. Безусловно, ты хочешь поступить, как лучше для тебя и для банка. Я и не сомневаюсь, что ты так поступишь.

— Хорошо, я все же хочу быть честным. Я все же хочу... Скотт, я собираюсь поступить справедливо и благородно. Я хочу сделать всех счастливыми.

— Что ж, это похвальное намерение!

— Нет, серьезно, Скотт! Я не шучу. Послушай, вот как я это себе представляю: мне пятьдесят два, и пока мое здоровье сильно не ухудшится, я полагаю, что я смогу работать до шестидесяти. Затем я сокращу рабочую нагрузку, уйду из банка и только оставлю за собой работу в Художественном фонде и благотворительную деятельность — это все очень благородные вещи, понимаешь меня...

— Угу.

— ...и передам банк тебе. Когда мне будет шестьдесят, тебе будет только сорок девять. Я сделаю единственную оговорку, что впоследствии ты передашь банк моим внукам, но это совершенно естественно, не правда ли? У тебя нет своего сына, поэтому ты сделаешь их своими наследниками, как я делаю тебя моим наследником. Ты будешь управлять банком в период междуцарствия Ван Зейлов... но ведь это справедливо, не правда ли? Ты одобряешь?

— Одобряю! Твой ход, Корнелиус.

Ходом коня на доске создалась угроза ферзю. Ходом пешки угроза была отведена.

— Правда в том, — сказал Корнелиус, — что, хотя я хотел уйти сразу после смерти Сэма, тогда это не было возможно. Ты понял это? Мне надо было найти подходящего человека, чтобы тот сохранил банк для моих внуков, но когда Сэм умер, образовался вакуум — ведь он был претендентом на это место. И даже когда ты оказался на вершине пирамиды в результате последовавших за этим передвижений среди моих партнеров, у меня были связаны руки, потому что я не видел способа обойти Себастьяна, не нарушив моего нового семейного мира с Алисией. Не было бы проблем, если бы он оказался дураком, но, конечно, мы оба это знаем, он не дурак. Он очень знающий и способный. До настоящего времени я не мог найти предлог, чтобы оставить его без повышения, но теперь... — Корнелиус сделал незначительный ход ладьей, — теперь будет легче.

— Я понимаю.

— Я оставлю Себастьяна в Европе, назначу ему большой счет в банке на расходы и большую свободу действий, и Алисия даже не сможет понять, что его обманули. В конце концов я даже создам иллюзию, что его продвигают, но это со временем, Скотт, и вот почему мне так нужны эти несколько лет. Мне нужно суметь крепко связать Себастьяна, прежде чем я смогу передать управление тебе. Ты будешь терпелив, не правда ли? Это в твоих интересах, так же как и в моих.

— Конечно.

— Тебе придется ловко вести себя с Себастьяном, Скотт. Я заметил, как ты стараешься всегда быть с ним в хороших отношениях. Твой ход.

— Тебя это может удивить, Корнелиус, но мне на самом деле нравится Себастьян.

Корнелиус добродушно рассмеялся после моих слов и сказал с любовью:

— Господи, Скотт, ты ловкий парень! — Я увидел, как его пальцы прижались к ладоням и он терпеливо ждал моей ошибки, чтобы одержать надо мной победу в этой партии.

Прошло еще некоторое время. Над Центральным парком занимался новый день и за плотными занавесями небо из черного стало сначала синим, затем лазоревым и, наконец, серо-голубым. Бледная тонкая кожа Корнелиуса слегка покраснела от возбуждения; его глаза зажглись сияющим светом.

— Мат! Я обыграл тебя, Скотт!

— Черт!

Раздался смех. Король упал на бок на доске.

— Момент истины! — сказал Корнелиус с торжеством.

— Да. «Чайлд Роланд к Темной Башне подошел».

— Я никогда не понимал эту вещь, — сказал Корнелиус, открывая две последние бутылки кока-колы. — Расскажи мне об этом снова. Этот рыцарь Роланд отправился на поиск, говорил ты, однако читателю поэмы неизвестно, что он искал. И это немного неприятно, что мы точно не знаем, что же он искал. Затем он подъезжает к Темной Башне и думает: «Нашел!», и он видит прежних своих товарищей, наблюдающих за ним со склона горы, но все его бывшие друзья мертвы. Это немного мрачновато, на мой взгляд. И вот он подносит свой рог к губам и дует в него, и вот и все. Но почему Браунинг заканчивает свою поэму на этом месте? Я этого совсем не понимаю.

— Поднеся рог к губам, Роланд встретил свою судьбу.

— Но какова была его судьба?

— Жизнь или смерть. Может быть, смерть. Когда Галахад завершает свои поиски, он умирает. Согласно Т. Н. Уайту, когда вы достигаете совершенства, вы умираете, потому что не к чему больше стремиться.

— Ха! Очередная метафизическая чушь! Ты одержим мыслью о смерти, Скотт — вот в чем твоя проблема!

— Но это проблема любого из нас, сознательно или подсознательно. В конечном итоге, как сказал Спенсер: «Все вещи увядают и постепенно приближаются к своему концу».

— Это ужасно печальная вещь! Я не люблю, когда ты говоришь такие вещи — мне все время кажется, что это говоришь не ты, а кто-то позаимствовал твой голос... Боже мой, послушай меня! Что за дикую вещь я сказал — ты, должно быть, меня заразил своими мрачными настроениями! Хорошо, Скотт, нам теперь лучше пойти поспать, но еще раз спасибо за то, что пришел. Я тебе за это очень признателен. Пока.

— Пока, Корнелиус, — ответил я и стал думать о том времени, когда я смог бы снова обращаться к Корнелиусу как президент заново восстановленной империи Салливена, к Корнелиусу — ушедшему на покой старшему партнеру, сидящему в кресле на колесиках, в то время как его внуки обивали бы пороги Уолл-стрит в поисках работы. Он бы сказал мне: «Доброе утро, Скотт», но мысленно он называл бы меня именем моего отца, потому что я буду не кем иным, как живым призраком моего отца, ожидавшим его, чтобы открыть дверь из освещенного зала жизни, и в своем будущем, которому не суждено сбыться, он увидит свое прошлое, переписанное мною, в котором поражение моего отца превратится в мощную победу, а его собственный триумф сгорит в пламени разрушительного огня.

Поток солнечного света врывался в окно больничной палаты и освещал постель, на которой лежала Эмили, выздоравливающая после операции желчного пузыря. Волосы Эмили были уже полностью седыми, лицо морщинистым и осунувшимся от потери веса.

— Скотт, дорогой, как мило с твоей стороны проделать весь этот путь до Веллетрии на уик-энд! Я очень это ценю! Я сожалею, что разговаривала с тобой по телефону таким расстроенным голосом, перед тем как меня взяли в больницу. У меня было предчувствие, что я пришла сюда умирать, но я ненавижу больницы и не должна думать о смерти. Расскажи мне свои новости. Могу ли я спросить, как дела в Нью-Йорке?