— Это трудно... Видишь ли, к тому времени Корнелиус вернется из Чикаго.

— О, я не собирался предлагать тебе встретиться здесь! У меня есть квартира в восточной части пятидесятых улиц. Почему бы нам не встретиться там через неделю?

— Ну, я... да, мне бы хотелось, но...

— Давай об этом поговорим. Это тебе необходимо.

— Но это не будет тебе неприятно?

— Не говори глупости. — Не ожидая ответа, он написал адрес своей квартиры и дал мне ключ. — В вестибюле есть швейцар, — сказал он, — но если он остановит тебя, скажи, что пришла к мистеру Страусу.

Я взяла ключ и завернула его тщательно в бумагу с написанным на ней адресом. Когда мы пошли к двери, я хотела сказать ему многое, но не могла подобрать слова. Мне даже трудно было произнести просто «благодарю» и «до свидания».

В холле швейцар открыл парадную дверь, мы с Джейком остановились, два актера, играющие вступительную сцену перед своими первыми зрителями.

— Спокойно ночи, Алисия. Благодарю за кофе и сэндвичи.

— Ты очень любезен, Джейк. Спокойной ночи, — сказала я вежливо и стояла, наблюдая, как его автомобиль скользнул в сумерки.

— Я пришла к мистеру Страусу, — сказала я через неделю швейцару в форменной одежде у двери современного дома на Ист-54-стрит. Очевидно, в ежедневной жизни швейцара это было обыкновенное событие. С улыбкой он жестом указал на лифт и сказал: — Квартира шесть, мадам.

Пытаясь вести себя, как будто я привыкла встречаться с мистером Страусом в его квартире, я вошла в лифт, нажала кнопку и задала себе вопрос, сколько женщин держали ключ, который я вытащила сейчас из своей сумочки. Джейк внезапно показался недостижимым, отгороженным от меня десятками связей на стороне. Разумеется, он заинтересовался мной только потому, что я была для него более недостижима, чем женщины, которых он привык соблазнять без усилий, и, чувствуя себя глубоко подавленной, я вставила ключ в замок и открыла дверь.

— Джейк? — позвала я нервно.

Ответа не было.

Закрыв дверь, я прошла на цыпочках через небольшую переднюю в просторную гостиную. Длинные низкие кушетки, обитые тканью унылого малинового цвета, стояли на громадном персидском ковре. На кушетках были разбросаны круглые подушки, покрытые тяжелым материалом с узорами, который соответствовал толстым роскошным портьерам, стены были такого же унылого малинового цвета. Три картины, висевшие в комнате, изображали в деталях венецианские сцены, похоже, это были оригиналы кисти Каналетто, заимствованные из художественной коллекции Рейшмана, в то время как три низких медных стола, добавляющие восточный оттенок к роскошной обстановке комнаты, напомнили, что в жилах американца Джейка, выходца из Германии, текла еврейская кровь.

Почувствовав некоторое отчуждение сильнее, чем когда-либо раньше, я сняла шляпу и пальто и повесила их в пустой стенной шкаф около парадной двери, перед тем как достала из сумочки сигарету. Зажигалка не работала. Я нашла небольшую кухню, но спичек здесь не оказалось; сделав глубокий вдох, я вошла в спальню. Огромная кровать была покрыта громадным малиновым шелковым покрывалом, и снова это мне напомнило не Европу, а Ближний Восток. Пройдя по другому изящному персидскому ковру, я не обратила внимания на обнаженную фигуру во весь рост, в манере французских импрессионистов, — это была единственная картина в комнате, — и открыла выдвижные ящики тумбочек по обеим сторонам кровати. Одна тумбочка была пустая. В другой находился тонкий томик карикатур, перепечатанных из «Нью-Йоркера», книга переведенных поэм Гете и три пакета презервативов.

— Алисия? — позвал Джейк, когда вдалеке открылась парадная дверь.

Виновато закрывая ящик, я поспешила обратно в гостиную.

— Извини, — сказала я бессвязно, — я просто... что ты принес?

Джейк держал большой коричневый бумажный пакет. Мы поцеловались небрежно, как будто встречались каждую неделю в течение двадцати лет, и затем он прошел на кухню.

— Я давно здесь не был, — сказал он. — Я просто зашел в магазин, чтобы пополнить кое-какие запасы. — Открыв пакет, он вынул бутылку «Джонни Уокер» с черной этикеткой, банку с оливками, лимон, четыре бублика, полфунта мягкого сыра и несколько ломтиков копченой лососины. — Здесь есть джин и вермут, — сказал он. — Сделать тебе мартини?

— Ну, я обычно не пью мартини, но, может быть...

— Подожди минутку. — Он стал тщательно осматривать кладовку под полкой. — Последний посетитель этой квартиры, по-видимому, унес две бутылки вермута и полторы бутылки джина. Боже мой, какая дешевка! Ты будешь очень возражать против виски?

— Я никогда раньше не пила виски. У моего отца было старомодное представление о том, что должны пить женщины.

— Я позвоню, чтобы принесли ликер.

— Нет, нет, дай мне попробовать виски! Только сделай его очень слабым.

— Разумеется. — Он начал готовить напитки. — Ты любишь бублики?

— Я...

— Никогда не пробовала? — Он улыбнулся, его глаза сверкали от удовольствия, но в них сквозило некоторое беспокойство: как будто я была такой же незнакомкой для него, как он для меня.

— Конечно, я пробовала бублики раньше, — сказала я дерзко. — Почему бы нет? Для того, чтобы есть бублики, не надо быть евреем!

Он засмеялся, и некоторая напряженность между нами немедленно исчезла.

— Хорошо! Давай поедим позже. Хочешь курить?

Мы прошли в гостиную и сели на одну из малиновых кушеток. Она была очень удобной.

— Что ты думаешь об этой квартире? — спросил Джейк, не давая мне снова разволноваться.

Я не знала, что сказать, так как поняла, что у нас разные вкусы. Мне нравились светлые нарядные комнаты в пастельных тонах с элегантной мебелью, не загроможденные.

— Она замечательная, — произнесла я осторожно.

— Но не соответствует лучшим англосаксонско-протестантским стандартам американской аристократии! — сказал он довольный и, не дав мне ответить, поднял бокал и произнес тост: — За нас, — произнес он. — Я очень рад видеть тебя.

Я все еще чувствовала себя потрясенной нашим несходством, но ухитрилась ответить на его улыбку, подняла бокал, чокнулась с ним и пробормотала: «благодарю». Вкус виски был необычен, но мягче, чем мартини. Поставив свой бокал на стол, я отчаянно пыталась собраться с мыслями и сказать что-нибудь, и как бы ощутив мое паническое состояние, он сразу начал говорить.

— Сейчас считается немодным говорить об аристократии, правда? — сказал он между прочим. — Но ты помнишь, как было в старые дни, когда каждый свободно рассуждал о нашем обществе и вашем? Еврейская и американская аристократия, столпы нью-йоркского общества, параллельные линии, которые никогда не пересекаются!