Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять это, так как первые два с половиной года нашей совместной жизни были исключительно счастливыми, омраченные только тем, что мне не разрешали видеть сыновей. Но 7 сентября 1933 года (в годовщину этого дня я всегда чувствую себя больной под грузом несчастья), Корнелиус сообщил мне, что он стал бесплодным из-за свинки, которой переболел несколькими годами раньше. Мы ничуть не удивились, что это открытие повлияло на нашу интимную жизнь, и согласились, что должно пройти какое-то время, чтобы можно было приспособиться к этой ситуации, но нам никогда не приходило в голову, что наша совместная жизнь начала разваливаться. Некоторое время мы чувствовали себя неловко. Наконец Корнелиус преодолел свои трудности, но вскоре, непонятно как, Они вернулись. Он обращался к различным врачам, все они говорили, что нет физических причин для нарушения нормальных сексуальных отношений, но этот единодушный диагноз не привел к положительным результатам. Корнелиус становился все более напуганным, я все более нервной, и даже в те редкие моменты, когда мы ухитрялись осуществить брачные отношения, это время всегда было очень коротким и слишком отягощенным беспокойством, чтобы дать ощущение удовольствия, которое считалось само собой разумеющимся в прошлом.

Понимая, что в основе проблемы лежит отсутствие у нас общих детей, мы обсудили возможность усыновления, но эта идея была отвергнута, когда Ральф женился вновь и великодушно разрешил мне общаться с сыновьями. Вскоре после этого Корнелиус добился согласия видеться с Вики, так что мы приглашали всех троих детей на Рождество и Пасху, а также август месяц всегда проводили в Бар-Харборе. В 1938 году, когда я уже убедила себя, что счастлива и что бессмысленно желать видеть мальчиков чаще, Ральф погиб в автомобильной катастрофе в Лейквуде, Нью-Джерси, и Себастьян и Эндрю в возрасте девяти и семи лет стали жить с нами постоянно.

Сразу же дела улучшились до неузнаваемости. Я была так счастлива, что получила наконец возможность все время быть с детьми, и Корнелиус, чувствуя, вероятно, что я больше не страдаю от того, что у нас нет общих детей, временно преодолел свои трудности. Мы никогда не достигли совершенства прежних дней, но, во всяком случае, мучительная неловкость между нами исчезла. Затем в 1941 году Корнелиус выиграл процесс и получил право на исключительную опеку своей дочери, так что Вики стала жить с нами.

Я могу привести несколько причин, почему Вики расстраивала нашу супружескую жизнь, но не могу решить, какая из причин верна. Возможно, вред был вызван сочетанием этих причин, но в любом случае единственным неоспоримым фактом было то, что наша супружеская жизнь снова переживала трудные времена.

Вероятно, основная сложность заключалась в том, что я не ожидала, насколько Вики окажется трудной. К тому времени я знала ее хорошо, но, когда она приезжала к нам раньше, она всегда вела себя наилучшим образом. Как только она стала жить с нами, ситуация изменилась. Разумеется, смешно надеяться, чтобы дети вели себя хорошо все время, точно так же наивно думать, что роль мачехи осуществить легко, но я недооценивала, сколько времени, терпения и сил потребуется, чтобы помочь трудному десятилетнему созданию привыкнуть к новому окружению. Вики была дерзка, непослушна и склонна драматизировать свое положение, считая меня злой мачехой. Я же была готова принять во внимание ее характер, поскольку борьба за опеку была ожесточенной, а ее мать, невменяемая нимфоманка, не имела, очевидно, никакого представления, как воспитывать ребенка, но мои нервы не выдержали, и вскоре я обнаружила, что нахожусь на грани нервного истощения.

Я хотела полюбить Вики. Я всегда мечтала о дочери, о маленькой девочке, похожей на Корнелиуса, так что для меня было большим разочарованием, когда оказалось, что Вики так сильно отличается от моего идеала. Естественно, я скрывала свое разочарование; я думала, что скрываю его идеально, но, возможно, Корнелиус догадывался о моих чувствах и обижался на это. Или, возможно, он чувствовал себя виноватым, что, вместо того чтобы дать мне родную дочь, переложил на меня воспитание чужой дочери. А может быть, напряженная атмосфера в семье вызывала в нем подсознательное напряжение. Как я уже сказала, я вижу несколько причин, которые усложняли нашу супружескую жизнь, но, какова бы ни была эта причина, обнаружилось, что разлад в семье не был временным, а стал особенностью нашей семейной жизни.

С этим было трудно смириться. Моей единственной заботой было скрыть от детей истинное положение вещей, чтобы их не касались наши проблемы, но в 1945 году произошел случай, который едва не разрушил наш брак. Вики было четырнадцать с половиной лет, Себастьяну — шестнадцать. Я не могу описать этот инцидент, но убеждена в невинности Себастьяна. У Вики было искаженное представление о сексе из-за ее постыдной матери и, хотя я пыталась говорить с ней о поведении мужчины при определенных обстоятельствах, она была слишком истерична, чтобы слушать. Корнелиус не способен вести себя разумно, когда это касается Вики, и моментально встал на ее сторону, когда я пыталась защищать Себастьяна. Так как я не могла простить ему некоторые вещи, которые он говорил о моем сыне, а он не мог простить некоторых моих высказываний о его дочери, неудивительно было, что мы отдалились друг от друга и в течение целого года ни разу не пытались спать вместе.

Но затем он вернулся ко мне. Он сказал, что был настолько несчастен, что попросил Джейка Рейшмана одолжить ему одну из его любовниц (у Джейка их целый выбор), но эпизод был так отвратителен, что он не смог его повторить. Он сказал, что любит меня и хочет, чтобы я вернулась к нему. Я и вернулась.

Некоторое время мы были счастливы, но это продолжалось недолго, мы оба понимали, что это не может продолжаться Долго. Я больше не могла быть холодной и бесстрастной, это выше моих сил, я была так несчастна. Я не могу описать ту боль, какую испытала, и, когда не смогла больше переносить ее, я пошла к врачу и сказала: «Пожалуйста, дайте мне немного успокаивающего средства». Он спросил, почему я так встревожена, а я не смогла сказать: «Мой муж едва ли сможет когда-нибудь любить меня»; вместо этого я сказала: «У нас с мужем нет детей». «Но миссис Ван Зейл! — воскликнул он удивленно. — У вас трое детей — два сына и падчерица!» — «Я имею в виду общих детей», — сказала я. Я не могла рассказать ему, что мы с Корнелиусом мечтали иметь семь детей, да, семь, одну дочь и шесть сыновей («на одного больше, чем у Рокфеллеров», — говорили мы часто, смеясь), и мы планировали их дни рождения, давали им имена и намечали их будущее. «О, это была просто игра, — сказала я первому психиатру, — просто способ чувствовать себя лучше, потому что я так сильно скучала по моим мальчикам». — «Нет, это не было игрой, — сказала я второму психиатру. — Это было реально, я знала, как они выглядели, и затем однажды они ушли, и я не знаю, — как перенести эту потерю, я все еще очень сильно скучаю по ним, когда бы я ни думала о них, я не могу вынести, что их не существует...»

Психиатр был добр, но на самом деле он ничего не понял.

— Мне было так хорошо, когда у меня были дети, — сказала я, наблюдая, как он выписывает новый рецепт успокаивающего. — Я обыкновенная, не умная и не одаренная, но когда я родила Себастьяна, то почувствовала впервые в жизни, что я — личность. Алисия Блейс Фоксуорс, талантливая, блестящая, преуспевающая... Я чувствовала себя так же, когда родился Эндрю, несмотря на то, что собиралась оставить его, поэтому я упорно пыталась скрывать истинные чувства. Но не могла. Я все плакала и плакала, когда у меня забрали Эндрю, но я должна была взять себя в руки, поскольку не хотела, чтобы Корнелиус об этом знал. Я должна была скрыть горе и притворяться спокойной. Иногда я думаю, что все эти годы я только и делала что скрывала горе и притворялась, притворялась, притворялась... Я не хотела тревожить Корнелиуса, потому что это причинило бы ему сильную боль, а я люблю Корнелиуса, я не могу выносить, когда причиняю ему боль. Я бы предпочла умереть, чем дала ему понять, как беспокоит меня бездетность...