Подобного рода суждения о педагогической системе, педагогических методах заведующего школой имени Достоевского, сделанные лишь на основании «Республики Шкид», звучали и в более поздних критических отзывах, вплоть до конца 50-х годов. По существу, лишь один Горький сумел угадать и увидеть за художественным вымыслом правду большой жизни и замечательной деятельности.

Знал ли об этих отзывах В. Н. Сорока-Росинский, читал ли он «Республику Шкид»? Повесть он прочел сразу, и в статье «Школа имени Достоевского» с большим тактом и пониманием отделил то, что было на самом деле в школе, от того, что прозвучало художественном произведении. По его мнению, авторы «вовсе не претендовали на роль летописцев школы имени Достоевского» и смело соединили «факты с вымыслом и прозаическую действительность с поэтической фантазией»[7]. Книга ему понравилась.

Теперь мы знаем: он читал и знал все отзывы, но то ли был слишком занят текущей работой, то ли не хотел участвовать в журнальной полемике, готовился к ответу более серьезному и обстоятельному, — выступление его было единственным.

Среди фотографий, документов и других материалов в доме у сына педагога, Константина Викторовича Россинского, находилась вещь бесценная — написанная карандашом рукопись книги «Школа Достоевского». Рукопись эта обрывается на полуслове. Но и сто пятнадцать ее страниц, и те статьи и материалы, которые сейчас стали известны, воспоминания учеников и коллег — все это дает достаточное основание, чтобы определить значительный вклад В. Н. Сороки-Росинского — практика и теоретика — в развитие советской педагогической науки.

В книге «Школа Достоевского» он полно и глубоко рассказал о своем педагогическом методе, о своей системе и — шире — обо всей своей жизни педагога.

В. Н. Сорока-Росинский (1882–1960) родился в украинском городе Новгород-Северском, в семье офицера. В детстве его няньками, дядьками, братьями и друзьями были солдаты, любимым героем был Суворов.

Он мечтал о военном поприще, но по просьбе родителей поступил в Санкт-Петербургский университет, на историко-филологический факультет, собираясь после его окончания все равно пойти в военное училище. «Но военным я так и не стал, — пишет Виктор Николаевич, — по вполне понятной причине: я кончил университет в 1906 году». К. В. Россинский, с которым отец не раз говорил на эту тему, поясняет: отец не мог служить потому, что «эту армию заставили в 1905–1906 годах повернуть штыки против своего народа»[8].

И тогда привлекла к себе другая профессия, другая работа — педагогическая. Ведь и в военную службу «тянула не ее романтика, не ее мишура, а то, что там были… друзья-солдаты». Там, казалось, можно было «работать над формированием души человеческой». теперь понятно, почему, занимаясь на историко-филологическом факультете, он все время испытывал глубокий интерес к проблемам педагогики и психологии. После окончания университета он в течение года слушал курс психопатологии у академика Бехтерева. Еще до революции опубликовал ряд серьезных работ по вопросам школы, обучения и воспитания детей.

В 1920 году Сорока-Росинский стал заведующим школой имени Достоевского. Руководство этим интернатом для трудных детей было, вероятно, самым значительным делом его жизни. С чувством глубокой благодарности вспоминает он и о своих коллегах по школе. «Никогда еще, — пишет он, — не работали ленинградские учителя с таким подъемом, так вдохновенно и плодотворно, невзирая ни на что — ни на голод, ни на разруху, ни на всеобщее обнищание».

Став во главе Шкиды, Сорока-Росинский не только принялся снова «штудировать сочинения по педагогике и методике», но и обратился к любимому герою своей юности Суворову, к его «Науке побеждать». Знаменитые правила: «глазомер», «быстрота и натиск», «тяжело в учении, легко в походе» — и главную заповедь полководца — уважение к личности солдата — хотелось положить в основу методики работы с трудными детьми.

Мечтая о том, чтобы его питомцы стали полноправными гражданами, В. Н. Сорока-Росинский пришел к убеждению о необходимости сформировать, прежде всего, настоящий коллектив, а для этого «найти и поставить перед… ребятами какую-нибудь единую цель, общую, для всех понятную, всеми желанную и требующую для своего осуществления непрестанно ведущейся деятельности» (разрядка моя. — Е.П.).

В здании на Старо-Петергофском проспекте не было никаких возможностей организовать трудовое воспитание ребят, и В. Н. Сорока-Росинский выдвинул другую общую цель и задачу: учиться! Учиться, чтобы добыть себе путевку в жизнь. Учиться, чтобы «выйти в люди»! Это стало девизом шкидцев, это вошло в их гимн. Двенадцать уроков в день! Это могло бы показаться неправдоподобным.

Но предоставим слово Л. Пантелееву:

«А было нас пятнадцать или шестнадцать человек, босоногих огольцов, бывших беспризорников (речь идет здесь об одном, старшем отделении. — Е.П.). Народ мы были отчаянный, у редкого из нас за спиной не числились тюрьмы и судимости, но в школе из нас к тому времени успели сколотить неплохой коллектив, мы много и с удовольствием учились, много читали, писали стихи, выпускали рукописные газеты, журналы…»

И еще конкретнее:

«В Шкиде мы зимой и летом проводили за партами по десять и больше часов и не чувствовали при этом никакой усталости, ни малейшего переутомления. Наоборот, учеба была для нас высочайшей радостью».

Заглянем только в оглавление книги Сороки-Росинского, в названия разделов: «Всякое знание превращать в деяние», «Игра и труд», «Игра и учеба», «учеба и перевоспитание»… Серьезная учеба, культивирование литературных игр, инсценировок и учетов, поощрение любви к книге, к изучению иностранных языков, выпуск своих газет и журналов — все это позволило С. Маршаку в его выступлении на I съезде писателей сопоставить эту школу полутюремного режима с Царскосельским пушкинским Лицеем.

Об одном учете хочется рассказать. Связан он был с поисками шефа, а мечтала Шкида заполучить в качестве шефа Торговый порт. Но как было пробиться к этому богатому шефу, который и так имел уже множество подшефных? Оставалось одно — пригласить портовых работников на шкидский учет.

И вот наконец выступает шкидец с докладом: «Морские порты и их значение»; портовики встрепенулись и уже не томились от скуки. Следующим объявляется доклад: «история Петроградского порта». Портовики вытаскивают блокноты и что-то заносят в них.

…Идут сцены-диалоги на немецком языке, математические турниры, доклад по естествознанию с демонстрацией коллекций.

И наконец вышел на сцену Еонин и объявил «Монолог Бориса Годунова». Сначала послышались смешки: уж очень тщедушен, очень мал был этот артист (один их самых талантливых ребят в Шкиде). но он читал так, что, как вспоминает Сорока-Росинский, «какой-то клубок подкатился к горлу и понадобилось напряжение воли, чтобы сдержаться». Но не только он — весь зал замер, все аплодируют и кричат, и не только шкидцы.

Учет закончен. Гости разъезжаются. Портовики проходят в кабинет заведующего. Они молчат, курят. Молчит и Сорока-Росинский.

Наконец один из них вынимает блокнот и говорит: «Ну, а теперь диктуйте, что вам надо».

С каким напряжением, с какой отдачей сил работал Виктор Николаевич, сколько души и надежд вкладывал он в своих питомцев! Приведем, к примеру, одну страницу (глава «Мечты и грезы»), описывающую редкую минуту отдыха шкидского президента.

Дело происходит в порту на Канонерском острове летом. Ребята купаются, загорают, ловят рыбу… Я тоже отдыхал, как солдат, который после долгого и трудного похода может, наконец, скинуть тяжелые сапоги расстегнуть ворот и распустить тугой ремень. Здесь я мог себе позволить на время такую роскошь. Я чувствовал, как закрученная до отказа пружина постоянного, и днем и ночью, волевого напряжения блаженно расслабляется, и не надо все время прислушиваться, как гудит наш неугомонный улей».