Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Это всё гроза! – рассмеялся он.

Острота не пришлась по душе Камилле, но первые громовые раскаты отвлекли её внимание. Бросив салфетку, она выбежала на террасу.

– Иди сюда! Полюбуемся молниями!

– Нет, иди ты, – отвечал Ален, не трогаясь с места.

– Куда?

Он подбородком указал на спальню. На лице Камиллы появилось упрямое выражение, столь знакомая ему смесь упрямства и вожделения. Она еще колебалась:

– Может быть, сначала полюбуемся молниями?

Ален отрицательно повёл головой.

– Но почему же, злюка?

– Потому что я боюсь грозы. Выбирай: гроза или я…

– Что ж тут выбирать!..

Она устремилась в спальню с такой готовностью, что душа его преисполнилась гордости, но, последовав за нею, он увидел, как она нарочно зажгла и нарочно же выключила плоский светильник у широкой кровати.

Когда они затихли, в распахнутые окна начал хлестать теплый дождь, благоухающий озоном. Лежа в объятиях Алена, Камилла дала понять, что ей хотелось бы, пока гроза не унеслась, чтобы он ещё раз забыл рядом с ней о своем страхе перед грозой. Но Ален, пугливо считавший широченные плоские сполохи и громадные ветви слепящего огня, выраставшие от земли до неба, отодвинулся от Камиллы. Смирившись, она приподнялась на локте и расчесала пальцами потрескивающие волосы мужа. При мигающих вспышках молний из тьмы возникали два синеватых гипсовых лица и тотчас проваливались во тьму.

– Подождём, когда кончится гроза, – уступила она.

«Вот, пожалуйста! – подумал Ален. – Это всё, что она нашлась сказать после близости, которая, видит Бог, стоила того. Лучше бы уж промолчала. Как выражается Эмиль, молодая хозяйка за словом в карман не лезет…»

С раскатистым треском блеснула длинная, как сон, молния, огненным клинком мелькнула в толстом хрустальном срезе «невидимого» столика.

Камилла прижала к Алену голую ногу.

– Успокаиваешь меня? Ты ведь у нас молний не боишься.

Ему приходилось напрягать голос, чтобы перекричать гулкие раскаты и шум хлещущего по плоской крыше ливня. Он чувствовал усталость и раздражение, с ужасом сознавая, что лишился отныне одиночества. Одним порывом он перенёсся мысленно в свою старую комнату, оклеенную белыми обоями в цветах холодных оттенков, в комнату, которую никто не пытался украсить или обезобразить. Он так истосковался по этому, что вслед за плоскими светлыми букетиками на обоях ему мерещилось теперь тихое бормотание старенького, плохо отрегулированного калорифера, и запах сухого погреба, исходящие от патрубка с медным ободком, вделанного в паркетный пол. Но вот это бормотание слилось с ропотом, звучащим во всём доме, с шелестом голосов слуг, вылощенных многолетней привычкой, по пояс погребённых в своём полуподвале, которых и сад уже не манил… «Слуги говорили «она», разумея мать, а я, едва надев короткие штанишки, уже был для них "господин Ален"…»

Он очнулся от оглушительного удара грома, незаметно погрузившись, утомлённый любовью, в короткое забытьё. Над ним склонилась, опираясь на локоть, молодая жена, – она так и не переменила положения.

– Люблю глядеть на тебя спящего, – промолвила она. – Гроза уходит.

Усмотрев в последних словах напоминание. Ален сел в постели.

– Последую её примеру. Немыслимая духота! Пойду спать на скамью в зале ожидания.

На их языке скамьей назывался узкий диванчик, составлявший всю обстановку несуразной комнатки, своего рода застеклённого коридорчика, где Патрик собирался принимать в лечебных целях солнечные ванны.

– Нет-нет! Прошу тебя! – взмолилась Камилла. – Останься!

Но он уже слезал с кровати. Яркая вспышка сполохов осветила суровый лик оскорблённой Камиллы.

– У-у-у, бяка!

С этими словами Камилла дёрнула его за нос. Рука Алена занеслась сама собою, и он, не изведав раскаяния, резко опустил непочтительную ладонь. Ветер и дождь стихли на время, и они остались вдвоем среди тишины, словно оглохнув от неё. Камилла потирала ушибленную руку.

– Да ты… – проговорила наконец Камилла, – да ты… Ты просто хам…

– Возможно, – признал Ален. – Но я не люблю, чтобы касались моего лица. Тебе мало остального? Никогда не касайся моего лица.

– Ну конечно, – медленно продолжала Камилла, – ты хам.

– Может быть, хватит? Впрочем, я не сержусь на тебя, но впредь будь осмотрительнее.

Он подобрал под себя спущенную с кровати голую ногу.

– Видишь этот большой серый прямоугольник на ковре? Светает. Давай спать?

– Да… конечно… – проговорила она тем же неуверенным голосом.

– Ну, иди сюда!

Он откинул левую руку, чтобы она положила на неё голову, и Камилла покорно придвинулась, настороженная и почтительная. Довольный собою Ален дружески подпихнул её, привлёк к себе, обняв за плечи, но на всякий случай оставив между ними известное расстояние, немного выставив колени, и быстро уснул. Проснувшись, Камилла осторожно дышала, обратив взгляд к белевшему посреди ковра пятну. Она слушала щебетанье птиц, радующихся окончанию грозы среди листвы трёх тополей, шумящей, как ливень. Поворачиваясь во сне, Ален высвободил из-под Камиллы руку и бессознательным движением трижды ласково провел по её голове ладонью, привыкшей гладить шёрстку более нежную, чем её мягкие чёрные волосы.

Отношения несовместимости установились между ними к концу июля – наступила как бы новая пора жизни со своими неожиданностями и своими удовольствиями. Ален принял её, как если бы в разгаре лета вдруг водворилась неуютная весна. Свое нежелание делить родительский кров с молодой чужачкой он уносил с собой, без усилий скрывал его, ворочал в себе и тайно бередил мысленным и неодобрительным созерцанием нового супружеского жилища. Однажды в знойный день, серый и безветренный, изнемогающая Камилла воскликнула, стоя на их капитанском мостике:

– Давай плюнем на всё, а? Сядем в коляску и закатимся куда-нибудь к воде! Давай, Ален?

– Не возражаю, – ответствовал он с настороженно-хитрой готовностью. – Куда поедем?

Пользуясь передышкой, пока она перечисляла пляжи и гостиницы, он глядел на бессильно распластавшуюся Саху, неторопливо размышлял и делал выводы: «Я не хочу ехать с ней. Я… я не могу. С удовольствием буду гулять с ней, как у нас теперь заведено, возвращаться вечером, возвращаться за полночь, но не более того. Я не желаю проводить вечера в гостиничном номере, в казино, в…» Он затрепетал. «Мне нужно время. Готов признать, что медленно привыкаю, что у меня трудный характер, что… Но ехать с ней я не хочу». Он устыдился, поймав себя на том, что мысленно называет Камиллу «она», подобно Эмилю и Адели, которые также пользовались этим местоимением, толкуя о «хозяйке».

Камилла накупила дорожных карт, и они совершали воображаемые путешествия по Франции, разъятой на прямоугольные доли и разложенной на полированной столешнице чёрного дерева, где смутно отражались их опрокинутые лица.

Они считали километры, поносили свой автомобиль, со вкусом переругивались и чувствовали, как воскресает под действием вновь обретённого дружества и почти готово вернуться прежнее. Тропические ливни, обрушивавшиеся при полном безветрии, затопили последние июньские дни и террасы Скворечни. Устроившись под защитой стеклянной стенки, Саха наблюдала, как змеятся по мозаичному полу плоские язычки воды. Камилла промокала их, возя ногами салфетки. Небо, город, хлещущая вода приобрели цвет туч, разбухших от неиссякающей влаги.

– Может быть, поедем поездом? – вкрадчиво предлагал Ален.

Он знал заранее, что, заслышав ненавистное слово, Камилла взовьётся. И она-таки взъярилась и изрыгнула богохульство.

– Я опасаюсь, что ты будешь скучать, – гнул своё Ален. – Бее эти путешествия, о которых мы с тобой толковали…

– Все эти летние гостиницы… Все эти засиженные мухами столовки… Все эти усеянные телами пляжи… – жалобным голоском продолжала она. – Понимаешь, мы оба привыкли ездить, но единственное, что мы умеем делать, так это накручивать километры, но не путешествовать.

10
{"b":"170637","o":1}