— Здесь прямо как в раю, — ответила миссис Харрис. — Я бы не поверила, если бы не видела это своими глазами.

Она взглянула на огромный сосуд с упругими белыми лилиями и другой, с ещё не распустившимися гладиолусами — только лёгкие мазки розовато-лилового, алого, лимонно-жёлтого или розового на зеленых бутонах намекали на будущеё великолепие цветов. На стеблях, листьях и бутонах сверкали капли воды.

— Ох, господи боже, — вздохнула миссис Харрис, — надеюсь, миссис Баттерфилд не забывает поливать мою герань…

— О, мадам, так вы разводите герань? — вежливо поинтересовался маркиз.

— Два ящика на окне и ещё с дюжину горшочков, где только найдется для них место. Можно сказать, мое хобби.

— Эпатан!..[10] — пробормотал маркиз себе под нос и спросил:

— Да, а платье — платье, за которым вы приехали; вы подобрали себе что-нибудь?

Миссис Харрис ухмыльнулась, как хитрый бесёнок.

— Ещё бы! Я выбрала «Искушение» — помните? Черный бархат, по нему большие чёрные бусы, а наверху такое мягкое, розовое, вроде пены из кружев.

Маркиз на мгновение задумался и затем кивнул.

— Ах да, помню. В нем ещё вышла та великолепная девушка…

— Наташа, — завершила миссис Харрис. — Мы с ней теперь друзья. А платье мне сейчас шьют, оно будет готово через три дня.

— И, разумеется, вы, обладая действительно хорошим вкусом, знакомитесь с истинными достопримечательностями нашего города.

— А вы… — начала миссис Харрис — и замолчала, потому что интуитивно угадала ответ на вопрос, который хотела было задать

Маркиз, однако, не выказал никакого раздражения и лишь заметил печально:

— Да, вы угадали. Мне недолго осталось любоваться красотой этого мира. Пойдемте, присядем вот на эту скамью, что на солнышке, и поговорим.

Они сели рядом на зеленой деревянной скамейке посреди моря цвета и запаха — аристократ и уборщица, и начали беседу. Они были на разных полюсах во всем, кроме простоты души — а значит, их на самом деле ничто не разделяло. Невзирая на свой титул и важный пост, маркиз был одиноким вдовцом, чьи дети разъехались кто куда; миссис Харрис была такой же одинокой вдовой, хотя ей достало мужества пуститься в удивительное приключение в стремлении к красоте. Да, у них двоих было много общего.

Миссис Харрис поведала, что кроме герани она время от времени украшала свою квартирку срезанными цветами, полученными от клиентов, которые проводили уикенд за городом или получали цветы в подарок — и отдавали их, уже полуувядшие, миссис Харрис.

— Я тогда несу их домой так быстро, как могу, — объяснила она, — подрезаю стебли и ставлю в свежую воду, а в вазу бросаю пенсовик.

Это сообщение удивило маркиза.

— А вы разве не знали? — удивилась миссис Харрис. — Если положить медь в воду с подвядшими цветами, они опять оживут.

Маркиз был чрезвычайно заинтересован.

— Вот уж точно сказано — век живи, век учись. — Он затем перешёл к другому предмету, интересовавшему его. — Так вы говорите, мадемуазель Наташа стала вашим другом?

— Она прелесть, — сообщила миссис Харрис, — совсем не такая неприступная, как можно бы ожидать со всем этим шумом вокруг неё. Она такая неиспорченная, какой могла бы быть ваша дочка. Они все мои друзья теперь — и этот молодой мсье Фовель, это их кассир, — я, кстати, живу сейчас в его доме; и бедная мадам Кольбер…

— Э-э… — перебил маркиз, — простите, а кто такая эта мадам Кольбер? Теперь удивилась миссис Харрис.

— Да вы же её знаете! Мадам Кольбер — это менеджер, она ещё говорит, можно ли вам придти. Она такая славная, добрая. Это она посадила старушку Аду Харрис со всеми этими господами…

— А, да, — вспомнил маркиз, и его интерес усилился, — помню. Дама редкого мужества и достоинства. Но почему она бедная?

— Миссис Харрис поёрзала, устраиваясь поудобнее, чтобы всласть посплетничать. Право, этот французский джентльмен был такой же, как соотечественники в том, что касается проблем и несчастий ближних. Она легонько похлопала маркиза по руке и, понизив голос, доверительно (какое удовольствие!) сказала:

— Да, вы же не знаете о её бедном муже…

— О, — ответил маркиз, — значит, она замужем. И что же с её мужем? Он болен?

— Не то чтобы болен, — ответила миссис Харрис. — Мадам Кольбер, разумеется, сама об этом никому не расскажет, но мне-то она, конечно, сказала. Если женщина похоронила мужа, как я, она многое понимает. Вот представьте, он двадцать пять лет работал на одном месте, а…

— Кто, ваш муж?

— Да нет же, муж мадам Кольбер. Он — мозг своей конторы. Но как только он должен идти на повышение, они отдают новое место не ему, а какому-нибудь графу или сыночку богача — и теперь его сердце совсем разбито, и сердце мадам Кольбер тоже.

Маркиз ощутил как бы легкую щекотку в затылке — он, кажется, припоминал что-то. А миссис Харрис продолжала, причем в её голосе прозвучали нотки, напомнившие интонации мадам Кольбер:

— Как раз сейчас там опять вакансия, но никто не хочет ему помочь. Мадам Кольбер выплакала все глаза…

Почти мальчишеская улыбка раздвинула сжатые губы маркиза.

— Скажите, а мужа мадам Кольбер зовут случайно не Жюль?

Миссис Харрис в изумлении уставилась на него, словно бы перед ней сидел волшебник.

— Надо же! — воскликнула она. — Откуда вы узнали? Точно, его звать Жюль — вы что, его знаете? Мадам Кольбер говорит, что в одном его мизинце больше мозгов, чем у всех прочих в его конторе — в этих их штанах с лампасами.

Маркиз, подавив смешок, ответил:

— Что ж, возможно, мадам Кольбер и права. Во всяком случае, трудно сомневаться в разуме человека, женившегося на такой женщине.

Он немного подумал, а затем достал из внутреннего кармана визитницу, из неё извлек превосходно исполненную гравированную карточку и написал что-то на обороте старомодной перьевой авторучкой. Помахав карточкой, чтобы высохли чернила, он вручил её миссис Харрис.

— Прошу вас, при встрече передайте вот это мадам Кольбер.

Миссис Харрис рассмотрела карточку со вполне беззастенчивым интересом. Изящно напечатанный текст выглядел так:

Это для неё ничего не значило, кроме того, что её новый знакомый — аристократ с пышным титулом. Она перевернула карточку, но записка тоже была написана по-французски, а для миссис Харрис это было всё равно что по-гречески или по-китайски.

— Договорились, — сказала она. — У меня, правда, память что решето, но я передам.

Тут куранты на соборе пробили одиннадцать.

— Господи! — воскликнула она, — я не следила за временем — я опоздаю на примерку!

Она подскочила и, крикнув на прощанье:

— Прощайте, голубчик — и не забудьте класть пенсовик в вазу с цветами! — была такова. Маркиз же остался сидеть на лавочке. Он глядел вслед миссис Харрис. На его лице читалось глубокое восхищение.

Мадам Кольбер забежала в примерочную кабинку — посмотреть, как и что, дала швеям и гладильщицам пару советов. Вдруг миссис Харрис охнула.

— Господи! Чуть не забыла. Он же велел передать это вам… — Она порылась в своей ветхой сумочке, выудила наконец карточку и вручила её мадам Кольбер.

Та покраснела, затем побелела, как мел, читая карточку и записку на обороте. Её пальцы слегка задрожали.

— Откуда это у вас?.. — прошептала она. — Кто вам это дал?..

Миссис Харрис приняла озабоченный вид.

— Да пожилой джентльмен. Вот тот, что сидел возле меня на этой вашей коллекции. У него ещё была такая красненькая штучка в петлице. Я его встретила на Цветочном рынке и немного с ним поболтала. А что? Надеюсь, там ничего плохого?

— О, нет, нет, нет… — прошептала мадам Кольбер. Её голос дрожал, она едва сдерживалась, чтобы не расплакаться. Внезапно она бросилась к миссис Харрис, заключила её в объятия и крепко прижала к себе на минуту.