— А к чему вы стремились?

— Не важно.

Он рассеянно гладит ее длинные волосы, лежащие у него на животе, — такие мягкие после всего этого плавания.

— Сегодня к нам заглянула пара ребятишек, — начинает он рассказывать и умолкает. Теперь, когда она перестала его хотеть, у него набух член — горечь отступила, и мускулы наконец расслабились. А Дженис вся расслабилась и заснула, прижавшись лицом к его члену.

— Хочешь, чтоб я вошел? — тихо спрашивает Кролик и не получает ответа.

Он осторожно сдвигает инертное тело со своей груди, переворачивает жену, так что теперь они лежат оба на боку и он может войти в нее сзади. Она все-таки просыпается и вскрикивает, когда он проникает в нее. Войдя в ее влажное нутро, он натягивает простыню над ними обоими и начинает медленно наяривать. На улице еще не настолько жарко, чтобы включить вентилятор или воздушный кондиционер, оба валяются где-то на чердаке под пыльными стропилами, придется напрячь спину, чтобы их оттуда вытащить, а он никогда не любил холод от воздушного кондиционера, даже когда кондиционеры существовали только в кинотеатрах и тебя так и тянуло нырнуть туда с жаркого тротуара, и ты видел слово ПРОХЛАДА, начертанное сине-зелеными буквами со свисающими ледышками на навесе над входом, ему же всегда казалось здоровее жить в том воздухе, который дал нам Господь, каким бы паршивым ни был этот воздух, — пусть тело приспосабливается к нему: природа ведь может приспособиться к чему угодно. И все же иной раз ночью ты весь покрываешься потом, а внизу мчатся машины, шурша по мокрому асфальту, мальчишки и девчонки едут, опустив стекла окошек или верх машины, и радио взрывается, как раз когда ты засыпаешь, и у тебя мурашки бегут по коже, когда до нее дотрагивается простыня, и ты слышишь, как жужжит в комнате один-единственный комар. Член его как камень лежит в спящей женщине, он гладит ее ягодицы, расщелину между ними, прижатую к его животу, надо снова начать бегать, постепенно за эти годы он понял, что Дженис не возражает, когда он гладит эту расщелину между двумя половинками и то, что находится в глубине, ей даже как будто нравится лежать под ним и чувствовать, как его рука поддерживает ее ягодицы. Теперь он гладит себя и проверяет, так же ли тверд его член, а он твердый и толстый, как дерево в том месте, где оно вылезает из травы, две темные луны Дженис впускают его, поглощают с легким всасывающим звуком. Длинный изгиб ее бока — от ребер до бедер — кажется волной под его пальцами, легко касающимися ее кожи, как чайка касается волны. Ее убаюкала любовь, сморило вино. Какое счастье, что существует хмель.

— Дженис, — шепотом спрашивает он, — ты не спишь?

Его не огорчает то, что она его бросила: когда рядом лежит бодрствующий человек, это накладывает определенную ответственность, ставит препятствие на пути твоих мыслей. В журнале дальше помещена статья «Как договариваться о кредите на машину» — надо будет пробежать ее глазами из профессиональных соображений, и хотя подобные вещи его не интересуют, ему не удается выбросить из головы, как это они заметили, что кофейные зерна выскакивают из банки, когда ее протыкают. Дженис храпит — вздыхает с хрипом, точно она под водой на большой глубине и нос ее там превратился в подобие арфы. Ее необъятные, как ночь, бедра вдруг заполняют всю комнату, где свет от уличных фонарей разрезают лопасти вентилятора под потолком. Надо все-таки потрудиться, а то член до боли затвердел. Да и вообще это ведь она его разбередила. Внезапно в памяти Кролика возникает японский жук, которого он сбросил щелчком, — до чего изящен. А ну, держись, соня. Он кладет три пальца на ее бок, приподняв мизинец, словно в карточной игре. Работает осторожно, чтобы не разбудить ее, но целеустремленно и быстро. От оргазма холодом сковывает голову и на миг останавливается сердце — такого с ним не бывало уже давно. Так что же говорит, что он выдыхается?

— По мячу-то я бью о'кей, — изрекает на другой день Кролик, — но будь я проклят, если мне удастся выиграть. — Он сидит в зеленых плавках за белым столиком в «Летящем орле» со своими партнерами в этом раунде и их женами, ну, а у Бадди Инглфингера, правда, не жена, а приятельница. Когда-то у Бадди тоже была жена, но она ушла от него к линейному телефонному монтеру, работающему близ Уэстчестера. Как это могло произойти, более или менее понятно, поскольку все приятельницы Бадди, несомненно, одна хуже другой.

— А ты когда-нибудь выигрывал? — говорит ему Ронни Гаррисон так громко, что в плавательном бассейне все поворачивают голову.

Кролик знает Ронни уже тридцать лет и никогда не любил его — этакий хвастун из тех, кто в раздевалке вечно перед всеми распускал хвост, угощал младших тумаками и затрещинами, а на баскетбольной площадке лез напролом, точно медведь, весь мокрый, усиленно работая локтями и пытаясь восполнить мускульной силой отсутствие стиля. И, однако, когда Гарри и Дженис вступили в «Летящий орел», кого они прежде всего там увидели — старину Ронни с вполне приличным положением в Скулкиллской страховой компании и славной, вполне пристойной женой, которая уже многие годы преподает в третьем классе и, должно быть, очень хороша в постели, ибо в свое время Ронни в раздевалке только об этом и говорил — он был буквально заклинен на этой теме. Его курчавые волосы цвета меди, начавшие редеть сразу после средней школы, сейчас основательно вытерлись на макушке, а годы и респектабельность лишили его щеки былого румянца, теперь кожа на висках и у глаз стала у него тонкая, как бумага, и голубоватая, и Кролик что-то не помнит, чтобы у Ронни были белесые ресницы. Кролик любит играть с ним в гольф потому, что ему нравится обыгрывать Ронни, что не так уж трудно. Ронни из тех приземистых крепких ребят, что судорожно взмахивают клюшкой, когда волнуются, он бьет наотмашь, и мяч летит прямо в чащу.

— А я слышала, что Гарри лихо забивает, — тихо произносит жена Ронни Тельма.

У нее узкое неприметное лицо, и она все еще носит этакий чудной допотопный купальный костюм с коротенькой плиссированной юбочкой. Она часто набрасывает на плечи или на щиколотки полотенце, словно стремясь защитить кожу от солнца; вся она, за исключением обожженного носа, какая-то землистая. А в волнистых тусклых волосах попадаются седые пряди. Глядя на нее, Кролик всякий раз задается вопросом: как это она умудряется ублажать Гаррисона? Он чувствует, что она неглупа, но ум в женщинах никогда особенно не привлекал его.

— В пятьдесят первом я установил рекорд по забитым мячам в лиге «Б» нашего округа, — говорит он, обороняясь, и, обороняясь дальше, добавляет: — Не шутки.

— Твой рекорд уже давно перекрыт, — считает нужным пояснить Ронни. — Черными.

— Все рекорды перекрываются, — примирительно вставляет Уэбб Мэркетт. — Не знаю, в чем дело, а только такое впечатление, будто мили у наших бегунов стали короче. Да и в плаванье они не в состоянии удержать рекорд.

Уэбб — самый старший из их постоянной четверки, ему за пятьдесят: сухощавый задумчивый господин, подрядчик, занимающийся кровельными работами и наружной обшивкой домов, с убаюкивающим низким голосом, длинным лицом, исполосованным продольными складками, и карими глазами, почти скрытыми мохнатыми желтыми бровями. К тому же он самый заядлый из игроков в гольф. Непостоянство его проявляется лишь в том, что у него третья жена, зовут ее Синди, это пухленькая обаяшка с загорелой спиной, и ее еще вполне можно принять за школьницу, хотя у них уже двое детишек, мальчик и девочка, пяти и трех лет. Ее мокрые стриженые волосы лежат все в одну сторону, будто она только что вынырнула из воды после затяжного прыжка, а когда она улыбается, ее зубы выглядят неестественно ровными и белыми на загорелом лице с розовыми пятнами на круглых щечках там, где слезает кожа; выглядит эта Синди на редкость сексуально и возбуждает, хотя держится безучастно, но груди ее так и перекатываются в маленьком треугольном гамачке бюстгальтера. На ней черный купальный костюм, минимально прикрывающий тело. — всего лишь одна-две ленточки, идущие от шеи до водораздела между ягодицами, а промежуток между грудей заметен больше или меньше в зависимости от того, насколько костюм спускается вниз. Гарри восхищается Уэббом. Уэбб всегда жизнерадостен и многого добивается.