- Путь свободен, - бормотал слепой. – Путь свободен, и очень нужна помощь. Здесь мир, который вопиет об искуплении. Здесь мир, который молит о воссоединении с Человечеством. Здесь мир, который нуждается в имперском оружии и имперской дисциплине. Здесь мир, полный душ, ждущих спасения, мир, полный душ, жаждущих служить Императору всеми своими силами, мир, умоляющий о помощи перед лицом страшной угрозы, мир, который кричит – помогите, помогите, помогите…

Возможно, мир, от имени которого говорил Дейр Ажао, продолжал бы кричать о помощи еще дольше, если бы что-то незримое не схватило имперского Сновидца за горло. От удушья он  не мог говорить, его глаза вылезли на лоб, изо рта хлынула пена.

Высокий человек приставил пистолет к голове Гициллы, закричав:

- Не трогай его, ведьма! Он вершит дело, угодное Императору. Не мешай ему забрать твою силу и даже не пытайся заглушить его крик о помощи, или я вышибу тебе мозги. Ты уже ничего не сможешь сделать. Сообщение прошло, и корабли придут. Ты ничего не сможешь сделать.

Но Дафан видел, что высокий человек очень ошибается. Дафан знал, что в действительности происходило здесь. Сейчас он видел больше, чем кто-либо – больше даже, чем Сатораэль, несмотря на способность демона знать мысли каждого человека в мире.

Дафан видел больше потому, что он жил, а Сатораэль – нет. Умение мыслить не было для Дафана недолгим и чудесным даром свыше; он владел им естественно. Не имело значения, каким могущественным разумом обладал Сатораэль, демон мог управлять им, лишь повинуясь своим секундным капризам и рефлексам. Дафан знал, насколько невежественным он был по сравнению с этим имперским безумцем, и насколько ограниченной была его способность мыслить и рассуждать, но все же он был человеком и поэтому понимал неизменную реальность разума – надежды, терпения, желания, ответственности, ярости, спокойствия, самоутверждения и самосовершенствования – гораздо лучше любого демона.

И поэтому сам Дафан, а не примитивная часть его подсознания, понимал, как теперь шла Игра – и каковы были ставки в ней.

Дафан также понимал, что высокий человек вполне способен выполнить свою угрозу и застрелить Гициллу прежде чем она сможет собраться и воспользоваться даром, который он, хоть и непреднамеренно, дал ей. Дафан был готов предположить, что Гицилла, возможно, больше не настолько человек, чтобы ее убила передозировка наркотиков, но он точно знал, что Гицилла все еще достаточно человек, чтобы пуля в мозг убила ее наверняка.

У Дафана не было оружия, но он обладал преимуществом внезапности.

Когда Дафан бросился вперед, человек с пистолетом не увидел и не услышал его. Внезапно его увидел раненый – он все-таки открыл глаза, словно кто-то подсказал ему, и сосредоточил взгляд на бегущем силуэте – но Орлок Мелькарт и не думал о том, чтобы предупредить своего убийцу. Он был вполне доволен тем, что видел.

Дафан врезался в высокого человека со всей силой, толкнув его плечом. Противник был заметно выше и тяжелее, несмотря на свою тощую фигуру, но главным фактором было то, что он совсем не ожидал нападения и потерял равновесие. От удара он упал на землю; пистолет выпал из его руки, отскочив в пыль, и отлетел на пять или шесть ярдов, оказавшись ближе к ноге раненого, чем к его конвульсивно сжатому кулаку.

Высокому человеку стоило бы попытаться снова схватить пистолет, пока Дафан еще не пришел в себя от столкновения. Он не добрался бы до пистолета без помех, но он мог дотянуться дальше и, отбиваясь от Дафана, выиграть несколько драгоценных секунд, чтобы схватить оружие. Но его подвели рефлексы, или просто он принял ошибочное решение – он бросился на Дафана, уверенный, что сможет справиться с этим мальчишкой.

Он ошибался, думая о Дафане как о всего лишь мальчишке, не зная, что Дафан пережил за последние два дня. Имперец не мог знать, какой силой обладал теперь Дафан – и Дафану понадобился лишь еще один шаг назад и полуоборот, чтобы восстановить равновесие и приготовиться к рукопашному бою. Когда высокий попытался свалить его ударом в голову, Дафан присел и ударил кулаком в живот имперца со всей силой, которую придавал ему гнев.

Рука Дафана не обладала достаточной тяжестью удара, чтобы свалить противника, но удар, несомненно, был болезненным и заставил врага потерять  хладнокровие. Высокий быстро ударил снова, но беспорядочно, и Дафан с легкостью уклонился. Зато когда Дафан пнул противника в пах, его удар полностью достиг своей цели.

Дафан сожалел о дважды упущенной возможности сменить свои грубые башмаки на трофейные имперские ботинки высокого качества, но ему не пришлось сожалеть о прочности работы деревенского сапожника, когда противник скорчился на земле от боли. Не разочаровался Дафан в мастерстве давно уже мертвого несчастного сапожника, и когда впечатал башмак в лицо высокому, сломав ему нос и подбив глаза.

После этого у Дафана было достаточно времени, чтобы подойти к пистолету и подобрать его.

Раненый в живот по-прежнему смотрел на него.

- Ты кто? – спросил его Дафан.

- Я Орлок Мелькарт, - ответил тот прерывающимся голосом. – Планетарный губернатор. Император этого мира.

Должно быть, ему стоило огромных усилий произнести последнюю фразу, но он все же произнес ее. Он сделал это с выражением человека, решившего во что бы то ни стало произнести эти слова, пусть даже они оказались бы последними словами в его жизни – и даже если они были абсолютной ложью.

- Значит, это ты отдавал приказы, - бесцветным голосом произнес Дафан. – Ты приказал уничтожить деревню.

Он мог читать мысли этого человека, возможно, потому, что их мог читать Сатораэль, и сразу же понял, что ответ одновременно «да» и «нет».

Нет, Орлок Мелькарт не отдавал приказ Иерию Фульбре послать солдат через Янтарную Пустошь, чтобы они уничтожили деревню, которая называлась Одиенн. Если кто-то и должен нести ответственность конкретно за это решение, то вина лежит на Рагане Баалберите – высоком человеке, с которым дрался Дафан, или на Дейре Ажао – немудром Сновидце Мудрости, и оба они были здесь.

Но да, Орлок Мелькарт действительно был губернатором этого крошечного осколка Империума, затерявшегося во мраке и сбившегося с пути, не осознавая даже насколько; и в определенном смысле все приказы в этом «Империуме» были приказами Орлока Мелькарта.

Дафан застрелил Мелькарта, всадив ему пулю между глаз, и зная, что кто угодно мог бы счесть это убийством из милосердия – кто угодно, кроме самого Орлока Мелькарта.

Потом он выстрелил в голову Дейру Ажао, зная, что слепой Сновидец Мудрости вполне мог бы считать это убийством из милосердия, если бы он был в состоянии осмыслить это.

Потом он обернулся, чтобы застрелить Баалберита.

- Слишком поздно, - прошипел высокий человек, хотя говорить ему было едва ли легче, чем Мелькарту. – Сообщение прошло… и звезды в небе неподвижны. Корабли придут, и они очистят… очистят эту планету от тебе подобных, еретическая мразь… Ты проиграл… а я выиграл…

Он не спрашивал имени Дафана, потому что ему было все равно, кем был Дафан. Ему не было интересно ничье имя в Гульзакандре; для него все, кто не разделял его убеждений, были лишь паразитами, которые недостойны иметь имя. Но совсем по-иному он думал о своем имени – имени Рагана Баалберита.

Выстрел, убивший Рагана Баалберита, был таким же, как и остальные: быстрым и четким завершением необходимого дела - убийства. Но сначала Дафан сказал ему:

- Несчастный дурак, это был обман. Это был обман с самого начала. Ловушка была расставлена задолго до того, как ты родился, задолго до того, как твои предки высадились в Калазендре. А теперь ловушка сработала, и это ты привел ее в действие. Демон ждет, твои корабли обречены, и это сделал ты, Раган Баалберит. Ты совершил все это.

Он хотел бы, чтобы Баалберит умел читать мысли – тогда инквизитор убедился бы без тени сомнения, что это все правда, но инквизитор не мог читать его мысли так же, как не хотел знать его имя.