— О чем?

— Не дури!

— Но я действительно не понимаю, о чем мы должны с ним говорить! Он приехал, сказал, что соскучился. Спросил, не болею ли я. И все. Он по-прежнему целыми днями на работе, а я — дома. Все. Женя, так было всегда, понимаешь? Он — сама нежность и забота.

— И что, он не видит, в каком ты состоянии?

— Он все видит не хуже тебя, но он уважает мою волю.

— Он потакает твоим капризам, — пробурчала Женя.

— Пусть так, но мне это дорого. Я попросила его не беспокоиться. Сказала, что если почувствую, что мне нужен врач, сразу же скажу ему об этом.

— И он поверил тебе?

— А почему нет?

Женя вздохнула и ничего не сказала по этому поводу, но немного погодя добавила:

— Твоего мужа можно в рамочку врезать и на стену вешать, как образцово-показательного. Только непонятно, чего это он, такой хороший, до сорока лет не женился?

— Он был женат.

— Откуда ты это знаешь? Он что, сам тебе об этом говорил?

— Да, у нас с ним был такой разговор, а потом я паспорт его в загсе видела. Там у него есть один штамп.

— И больше ничего?

— А что должно быть еще?

— Лиль, ты меня поражаешь! Если была жена, то куда она потом делась? Испарилась, что ли?

— Нет, умерла.

— Как — умерла? — Жене почему-то стало нехорошо. — Она же еще молодая была.

— Ну да. Заболела и умерла.

— Чем заболела?

— Не знаю. — В голосе Лили слышалось нескрываемое раздражение. — Я, собственно, не понимаю, при чем здесь вообще первая жена Александра Борисовича? Правда, Женечка, все, о чем ты говоришь, начинает напоминать плохое кино про сыщиков. Но ведь ты не сыщик. Я благодарна тебе за все, я этого никогда не забуду и надеюсь, что еще смогу быть тебе полезной и отплачу за твои хлопоты. Но, пожалуйста, не обижайся на меня — я очень устала от игры в детективов. Андрея все равно никто мне не вернет. А Александр Борисович для меня сейчас самый близкий человек, и я не хочу ничем его огорчать. Спасибо тебе, но больше ничего не предпринимай. Я пойду, хорошо?

— Я провожу тебя!

— Женя, зачем такие хлопоты?

— Это не хлопоты. У меня есть время, чтобы, провожая тебя, еще немного поболтать. А потом я сразу поеду в поликлинику. — Женя была неумолима, и Лиля согласилась.

В троллейбусе они сели на заднее сиденье, как когда-то в студенческие времена, и кондуктор взглянула на них так же строго, как тогда, в студенческую пору. Это было приятным воспоминанием, и они понимающе переглянулись.

Правда, тогда они больше смеялись, а повод для этого находился сам собой на каждом шагу. Сегодня они были так же молоды, жизнь, как и тогда, сулила широкие горизонты, или, во всяком случае, не казалась находящейся где-то за спиной. Они были молоды, и вся жизнь была впереди, но они перестали смеяться.

Женя осторожно покосилась на Лилю. Та смотрела в одну точку на оконном стекле. Взгляд ее не устремлялся за мелькающими прохожими, за проезжающими мимо машинами — он был неподвижен.

Лиля, как всегда, обращала на себя всеобщее внимание. Сегодня на ней был достаточно экстравагантный для троллейбуса наряд, но, казалось, она этого не замечала. Небесно-голубое платье на золотистых бретельках из тонкого шелка струилось густыми складками, которые внизу заканчивались золотым кружевом. В золотистых туфельках на гигантской платформе и с маленькой изящной сумочкой под золото, Лиля смотрелась как чудесный воздушный эльф из волшебной сказки. Женя в своем джинсово-спортивном варианте в виде юбки и футболки чувствовала себя рядом с Лилей как синюшный цыпленок рядом с жирной индейкой, но одна спасительная мысль успокаивала ее: «На такого цыпленка, как я, никто не позарится, а значит, и в суп я пока не попаду». Женя удивлялась своему товарно-суповому настрою, но именно так она ощущала себя рядом с Лилей, которая, притягивая к себе восхищенные и завистливые взоры, находилась в центре внимания. Жене это не нравилось. Она снова посмотрела на Лилю: «Неужели она не замечает?» Лиля сидела с отрешенным видом, и казалось, что она живет в каком-то другом мире.

Весь путь они проехали молча. Троллейбус остановился у моста, и дальше нужно было идти пешком. Лиля посмотрела на Женю:

— Дальше я, наверное, дойду одна?

— Я провожу тебя до дома, пошли. — Женя подхватила ее под руку и решительно потащила вверх по тротуару. Она совершенно не представляла, в какой стороне находится особняк, но объяснять Лиле, что провожает она ее из корыстных побуждений, главным образом для того, чтобы воочию посмотреть на то место, где она теперь живет, Жене не хотелось.

— Куда ты меня тащишь? — попыталась было сопротивляться Лиля, но потом, видя тщетность своих попыток, послушно пошла за Женей. — Ты снова что-то задумала, да?

— Да, — не сбавляя шага, отозвалась Женя. — Если я не могу прийти к тебе в гости, как все нормальные люди, хотя бы издали я могу посмотреть на твой теперешний дом?

— Но зачем? — Лиля остановилась. — Объясни мне, зачем?

— Тебе что, жалко? — Женя тоже остановилась.

— Женя, мне надоело играть в эти игры, понимаешь? Я хочу нормальных человеческих отношений, а не игры! Ты разве не поняла меня? Не нужно больше ничего для меня делать! Не нужно больше ни от кого меня защищать! Свой выбор я сделала, понимаешь?

Они стояли посреди тротуара, и прохожие то и дело обходили их, с интересом оглядывая.

— Лиля, ты знаешь не все! — Женя все же решила рассказать ей про инсценировку с вызовом милиции.

— И что же я не знаю? Говори!

— Ну, не здесь же?

— Нет, здесь! Именно здесь! Неужели ты не понимаешь, что хочешь разрушить то немногое, что у меня еще осталось?

— Лиля, остались одни иллюзии!

— Пусть! Пусть я живу в мире иллюзий! Но это мой мир, а на другой у меня просто нет сил! Может быть, пройдет время, и я сама его разрушу, но не теперь! У меня просто нет сил, неужели ты не понимаешь?

— Лиля, успокойся. — Женя видела, что разговор принимает нежелательный оборот. — Я сделаю, как ты хочешь, я никуда с тобой не пойду, и будем считать эту тему пока закрытой. Так?

— Так. — Лиля сразу сникла и снова стала безразличной. — Мы, собственно, уже пришли: особняк стоит вот за этим забором, через дорогу.

Они действительно стояли напротив кирпичного глухого забора, за которым едва виднелись верхушки деревьев. — Больше ничего разглядеть было невозможно: особняк стоял среди таких же заборов частного сектора, со всех сторон окруженный одноэтажными домами. Нельзя было даже определить, какова общая площадь за забором, — кроме тыльной кирпичной стены, ничем не отличающейся от других таких же стен, ничего не было видно. Увидеть можно было только с вертолета или крыши девятиэтажного дома, но поблизости не было ни того ни другого.