– Я думал, ближе Савойи ведьмы не водятся, но, кажется, без того не обошлось и в моем родном городе.

– Не намекаете ли вы, что моя жена – ведьма? – резко спросил Лоренцо.

– Прими это за шутку, – изменил тон Пий Второй.

– Слава Богу, что нас не слышат посторонние, – с готовностью улыбнулся барон, – от таких шуток явственно попахивает гарью.

– Вернемся к присяге, которую ты дал сегодня. Если я действительно обвиню твою жену в ведьмовстве, останется ли клятва в силе?

– Не кажется ли вам, что шутки зашли слишком далеко?

– Я не щучу, – решительно отметая игривость в сторону, произнес Папа. – Ты принес присягу мне, но еще раньше поклялся перед Всевышним хранить и защищать свою жену. Как ты поступишь, если один из обетов станет противоречить другому?

Блуждающий взгляд поставленного в тупик Лоренцо перебегал с Пия Второго на Анну. Наконец, собравшись с духом, кондотьер сказал:

– Она не похожа на ведьму Она честно отдавала вам пурпур, пока он был, и ничего не просила взамен.

– Зачем же было тратить священную краску на святотатственную картину? Я тщательно изучил это, если так можно выразиться, произведение. Оно стоит у меня в опочивальне. Правда сама рвется наружу: под солнечными лучами цвет сосков великомученицы меняется от пурпурного к алому и переходит в гиацинтовый, каким отличаются, говорят, детородные органы магометанок.

– Каких магометанок? – ошеломленно переспросил Лоренцо, изумленный новым поворотом темы.

– Тебе лучше знать. Не я, а ты якшаешься с азиатскими рабынями, столь лакомыми для истинных солдат.

Под высоким потолком на несколько минут воцарилась тишина. Анна смотрела в широкое окно. Вид широкой долины и незыблемо высящейся Амиаты успокоил ее. Священная гора. Святой престол. Святая великомученица. Она окружена святым со всех сторон.

– Мы говорили о низменной природе человека, о его ненадежности, легкомыслии, подлости, неумении творить добро без принуждения, чему виной несоответствие вожделений и возможностей. И органическая неспособность отделять важное от второстепенного. Итак: если Божий наместник, которому ты поклялся в верности, объявит твою жену, которой ты клялся в том же, еретичкой, какой из данных обетов окажется для тебя нерушимым?

– Присягу Папе Римскому не может нарушить ничто. Встав перед необходимостью выбрать одно из двух, я попрошу признать мой брак недействительным.

Он посмотрел на Анну с безысходной тоской. «Пойми меня, – говорил этот взгляд, – изменить что-либо превыше моих сил, тяжесть, обрушившаяся на нас, неподъемна».

Она отвернулась к увешанной оружием стене. Не слишком ли много убийственных приспособлений для того, чтобы казнить одну слабую женщину?

– Какая из меня ведьма, Ваше Святейшество? Я виновна в ошибке, но не в злом умысле. Меня увлекла Лукреция, так прекрасно и убедительно описанная вами, что ее невозможно было не полюбить. Я подумала: вы на ее стороне, на стороне женщины, нарушившей клятву, осквернившей священные узы брака, но оставшейся честной перед самою собой. Эта книга расширила для меня границы возможного. Поэтому я полагала, что и в живописи можно выйти за пределы канона и традиции.

– Не смей упоминать о заблуждениях моей молодости. Повторяю то, о чем говорил не раз: забудь Энеа Пикколомини, помни лишь Пия Второго. Ты снова нарушила строгий запрет. Аудиенция окончена. Закончены все аудиенции, которых ты так щедро удостаивалась только благодаря близости к господину барону. Лоренцо, слушай меня: твоя жена отлучена от причастия. С этого мгновения она изгоняется из общества и объявляется ведьмой.

Анна отступила на шаг.

Папа Римский поднял руку, призывая к безмолвию. Однако баронесса все-таки спросила:

– Вы налагаете на меня малое отлучение, [27]Ваше Святейшество? Надолго ли?

– Это зависит от пути твоего покаяния и искупления и дальнейших поступков моего кондотьера. Выбор за тобой и за ним. Посмотрим, прав ли был я, говоря, что люди не умеют ограждать свои вожделения рамками возможного.

– Я думаю, вы ошибались, Ваше Святейшество.

Она упала на колени, поцеловала папскую туфлю, встала, повернулась и вышла из оружейного зала. Лоренцо остался охранять от незримых врагов того, кто только что отлучил его жену от таинств, поставил вне общества и закона, лишил всего. Теперь любой может безнаказанно убить ее, опальную и беспомощную. Церковь, бывшая для Анны средоточием жизни с малолетства, отныне заперта для нее, ворота рая закрыты. Она изгнана, как Адам. Как Ева.

Вслед ей доносилась неспешная, подчеркнуто спокойная речь Папы. Ничего особенного не случилось, как бы демонстрировал его тон. На днях надо отправиться в Петриоло, к тамошним горячим источникам, подлечить ноги. Бог даст, поможет.

Лоренцо молчал. Пий Второй спросил, не унялась ли чума в Риме. Бушует по-прежнему, ответил Лоренцо хриплым голосом.

– Я не вернусь в Ватикан, покуда моровое поветрие не утихнет окончательно, – сказал Папа.

Анна открыла дверь и миновала стражу. Солдаты явно все слышали. Она никогда больше не увидит ни Лоренцо, ни Пия Второго.

Анна вместе с Лиамом и Андрополусом покинула Пиенцу той же ночью. По дороге она казнила себя за то, что не предупредила королеву Кипра о своем отъезде. Та, наверное, будет разочарована и удивлена. Но мысли об унижении, испытанном в оружейном зале, превращали все остальное в пустяки, заливая щеки краской бессильного стыда.

Прежде она не замечала, как непроглядно темны южные ночи. Лиам ехал чуть позади, сутулясь в седле, Анна слышала его всхлипывания. Он чувствует себя отлученным от таинств вместе с ней. Лошадь Лиама едва плелась. Анна остановилась, чтобы подождать монаха. Андрополус тоже попридержал поводья, стараясь держаться поближе к баронессе, юный телохранитель. Позади послышался цокот копыт, и Анна увидела, что пастух выхватил из-под плаща нож.

– Эту штуку дал мне один солдат после бега наперегонки, – объяснил он. – Вместо приза, гуся, который мне не достался.

Всадники, не оглянувшись, проскакали мимо. Люди Лоренцо, узнала их Анна. Поехали в поместье.

– Что за спешка? – удивился Андрополус. – И что им там надо среди ночи?

– Еще запрут ворота и не впустят в дом, – с ужасом прошептал Лиам.

– Уж слуг-то предупредят о новом положении их госпожи, это точно, – не стала успокаивать его Анна, а сама подумала: вряд ли Лоренцо выгонит ее на улицу.

Гонцы пронеслись мимо еще раз, теперь уже в обратном направлении и с поклажей.

У ворот поместья небольшую кавалькаду баронессы встретили слуги с зажженными факелами. Переданный им приказ барона был таков: выполнять требования Анны и впредь – до тех пор, пока не поступит иных указаний. Каково ей, стоящей вне закона, будет управлять поместьем? Слуги слишком чтут Церковь, чтобы безропотно подчиняться отлученной, она в их глазах стала ниже рабыни. Смотрят искоса, кто с презрением, кто с испугом. Ведьма.

А вот управляющий полон прежней почтительности. Ведь подлинной хозяйкой много лет была Анна: Лоренцо, целиком отдавшийся делам Ватикана, в домашние заботы не входил. Она – патрон и патронесса в одном лице, но это уже ненадолго: года не минет, как брак будет расторгнут, и здесь появится новая владелица, женщина, способная рожать сыновей.

В спальне царил полный разгром, шкаф распахнут, вещи раскиданы: люди Лоренцо спешили. Они забрали самые дорогие вещи: платья из шелка и парчи, которые муж привез из Франции, жемчуга и топазы из Константинополя, все другие украшения. Оставлена лишь диадема в позолоченной шкатулке – материнский подарок. Анна сняла с пальца обручальное кольцо и положила его рядом с диадемой.

Приводя опочивальню в порядок, она увидела в глубине шкафа пурпурные туфельки Лукреции. Тонкая телячья кожа окрашена кармином, протравлена алунитом и винной солью. Если удастся отыскать в Италии залежи турецких квасцов, Анна снова могла бы стать красильщицей Папы Римского. Она поставила туфли на подоконник, под лунный свет, и устремила взгляд на Пиенцу. Церковь и дворец были ярко освещены факелами, ветер доносил слабый запах жареного мяса, отголоски смеха и пения. В городе все еще продолжался нескончаемый праздник.