Прежде чем ответить, я мысленно подивился той наивности, которая сквозила в вопросах и приказах самых просвещенных существ в Зоне. По крайней мере, до этого времени мне казалось именно так. Пока есть дверь, пускай даже заколоченная гвоздями или замурованная самым крепким цементом, в нее обязательно кто-нибудь постучится. Ведь снаружи горит яркими огнями неоновая вывеска, что-то типа: «Если можешь, возьми». А во Вселенной точно есть те, кто уверен в своих силах. Даже сейчас, зная, что впереди ждет нешуточный бой, который станет последним для кого-то из артельщиков или меня самого, было четкое понимание цикличности происходящего. Пока есть нечто представляющее ценность, за права обладания будут драться насмерть. И закончится бой только в том случае, если сама дверь и то, что скрыто за ней, будет уничтожено. Другого пути нет. Однако вслух я этого не сказал, ведь воину не важно то, что будет после, он живет лишь настоящим.

– Сделаю все, что смогу, и еще немножечко того, что сделать не в силах. Или умру, пытаясь. Ты и твои профессора приняли меня именно поэтому, разве не так?

Сажа ничего не ответил, лишь эхо его тревожных мятущихся мыслей на миг окутало меня с головой. Мы молча проследовали до двери, где хозяева разместили моих артельщиков.

Алхимик сделал пару шагов прочь от двери, но все же обернулся и проговорил очень тихим, подавленным голосом:

– Мне… очень жаль.

– Не стоит, друг. Приходя в Зону, каждый из нас делает только то, о чем мечтал, переходя черту. Именно поэтому отсюда никто не уходит навсегда, это место – наш единственный дом. Здесь мы нужны…

– Кому?

– Прежде всего самим себе. Это самое важное, осознавать смысл бытия.

Снова волна чужого смятения окатила меня холодной волной. В этот момент я осознал, что в подземном городе тысяч пять обитателей и каждый из них слышал мои слова. Все началось и закончилось через два стука сердца. Волна схлынула, Сажа, еле заметно качнув головой, развернулся и пошел прочь, растворившись в темноте бокового коридора, вход в который я раньше не заметил. Может быть, спорить не хотел, а может, просто сказать Алхимику было нечего. Пискнул в кармане ПДА, вынув коммуникатор, я увидел, что по новому каналу пришло сообщение от Тройки. Тут была карта нового маршрута и подробное изложение плана совместных действий. Получалось довольно рискованно, однако когда же было иначе? Согласно плану, нам давалось еще четыре часа на сборы, из них два часа на отдых. Невидимый таймер в голове все так же отстукивал последние мгновения перед решающим моментом, когда от противника отделяет только пара шагов и не более одного вздоха. Толкнув массивную дверь, я вошел в просторную длинную комнату. Освещенная спрятанными в длинные плафоны лампами дневного света, комната была обставлена очень по-спартански, но функционально: вдоль стен тянулись двухъярусные нары, в центре длинный стол и шесть табуреток. Ребята уже расслабились, на столе громоздились банки вскрытых консервов, но водки не было, тут закон соблюдался. Мотря, завалившийся на нижнем ярусе нар, прислонившись к стенке, бренчал на неизвестно как попавшей сюда семиструнной гитаре. Иван под дружный хохот остальных артистично исполнял матерные куплеты про новгородского купца Садко. Ксения, сидевшая напротив исполнителя, смущенно прятала улыбку всякий раз, как Иван заворачивал особенно забористую строчку. Увидев меня, Матренин оборвал песню, все начали было подниматься. Но я махнул рукой, чтобы не ломать атмосферу, и, сев рядом с девушкой, налил себе густо заваренного чаю из алюминиевого котелка.

Девушка повернулась ко мне и, запинаясь, начала о своем:

– Антон, я… хочу рассказать о задании. Старейшие…

Иногда есть темы, на которые говорить нет необходимости. Ксения не предала моего доверия. Хотя ей были даны четкие указания на этот счет. Это сложный выбор, когда нет возможности переложить решение некоей дилеммы на кого-то еще и нужно самостоятельно сделать то, что будет правильным именно здесь и сейчас. Посланница Райн доверилась воспоминаниям Даши, доверилась ее чувствам ко мне и… может быть, это правильно лишь между нами, однако я рад, что она сделала именно такой выбор.

– Я все знаю. Сейчас это не важно, главное не то, что было тогда, а то, что произошло на самом деле. И… мы с Дашей благодарим тебя. Думаю, она сделала бы тот же самый выбор. Спасибо.

Во взгляде девушки читались удивление и какая-то затаенная боль. Потом глаза ее заблестели, по раскрасневшейся щеке скатилось несколько слезинок.

Смахнув их быстрым движением ладони, Ксения тихо, так, что слышал только я один, произнесла:

– Не благодари за то, чем я стала. Твоя… подруга… она подарила мне свои чувства, рассказала, какой ты там, под этой невыразительной маской. И в то же время я слышу твои мысли… иногда. Даша верила, что ты справишься с любой бедой, окажешься сильнее самого сильного врага, и я… я верю тоже. Это наивно, но есть вещи, которые лучше не усложнять. Что бы ни случилось там, в городе, я буду сражаться на твоей стороне, Ступающий.

После таких слов лучше ничего не говорить, чтобы не спугнуть момент. Поэтому я накрыл своей ладонью стиснутую в кулак руку девушки и легонько сжал. И хоть кругом были люди, но сейчас была только эта невидимая, тонкая нить понимания, протянувшаяся между нами. Неожиданно голос Ивана стих, все смотрели на нас с Ксенией некоторое время. Горан усмехался в бороду, Андрон, поймав мимолетный взгляд Ксении, покраснел и уставился в пол, Кудряш неловко растянул губы в смущенной улыбке. Мотря отложил гитару и, потянувшись к своей кружке, с шумом отпил из нее остывший чай.

И лишь Норд, со значением кивнув в ответ на какие-то свои мысли, отобрал у Ивана гитару и, протянув ее через стол мне, попросил:

– Спой боевую, командир. Прошу от всех ребят, давай нашу, а?

Когда все слова уже сказаны и можно лишь заняться какими-то мелкими, ничего не значащими пустяками, душа требует чего-то теплого. И на помощь пришла песня из прошлой жизни, которую мы часто пели перед боевыми.

Немного подкрутив лады, я откашлялся и запел:

Нестройным хором последние строчки подхватили все, кроме не знающего текст старой боевой песни афганских времен Горана:

Глаза бойцов стали оживать, ритмичные строчки старой, как само военное ремесло, песни будоражили кровь.

И снова грянул уже уверенный, окрепший речитатив. Слова рокотали в тесной комнате, словно дробный стук сапог по растрескавшейся от жары таджикской земле.

С каждым новым куплетом уходило напряжение, легшее печатью на каждого из нас. Песня, сочиненная много лет назад, как бы сообщала нам, идущим в бой, отвагу певших ее до нас.