— Не думай, что я сплю, малыш. В такие минуты не спят. Но думают, к чему пришли. Надо ведь, не так ли? Я думаю также о том, что должно последовать… На этот счет у меня — своя теория… Каким бы ты меня ни видел, я — сторонник метапсихоза, переселения душ… Объяснять пришлось бы слишком долго… Знаешь что, малыш, может — пожмем друг другу руку? Перед тем, как расстаться? Нет? Тогда — прощай… Будь здоров и многих лет тебе, Габриэль…

Он опустил веки, замолчал. И не пошевелился более до самого возвращения мадам Дюгриваль. Вдова вошла торопливо, чуть ранее полудня. Она выглядела чрезвычайно взволнованной.

— Деньги у меня, — сказала она племяннику. — Сматывайся. Я присоединяюсь к тебе в автомобиле, который ждет внизу.

— Но…

— Ты мне не нужен, чтобы покончить с этим типом. Справлюсь сама. Но, если хочешь поглядеть, как скорчится рожа мерзавца… Давай сюда инструмент.

Габриэль подал ей револьвер, и вдова продолжала:

— Сжег ли ты бумаги.

— Да.

— Хорошо. Сейчас он получит свое, и — ходу. Выстрел может привлечь соседей. Они должны найти обе квартиры пустыми. Она подошла к койке.

— Ты готов, Люпэн?

— Просто сгораю от нетерпения.

— У тебя нет поручений для меня?

— Никаких.

— Тогда…

— Одно только слово!

— Говори.

— Если на том свете мне встретится Дюгриваль, что передать ему от тебя?

Она пожала плечами и приложила дуло к его виску.

— Отлично, — сказал он, — и главное — не дрожите, милая дама… Для Вас все пройдет без боли, уверяю Вас… По счету, не так ли? Раз… два… три…

Вдова нажала на спуск. Раздался выстрел.

— И это смерть? — сказал Люпэн. — Странно. Мне думалось, там совсем не так, как в жизни.

Прогремел второй выстрел. Габриэль вырвал оружие из ее руки и осмотрел его.

— Ах, — сказал он, — кто-то извлек из патронов пули. Остались только гильзы.

На несколько мгновений племянник и тетка застыли в растерянности.

— Возможно ли? — пробормотала она. — Кто бы мог это сделать? Кто-нибудь из инспекторов? Следователь?

Она помолчала и хрипло проговорила:

— Послушай… Какой-то шум…

Они прислушались, вдова подошла даже к передней. Но тут же вернулась, разъяренная неудачей и пережитым испугом.

— Никого… Соседей, наверно, нет дома… Так что время у нас есть… Ах, Люпэн, ты уже смеялся… Габриэль, давай нож!

— Он в моей комнате.

— Принеси!

Габриэль торопливо удалился. Вдова топала ногами от бешенства.

— Я дала клятву!.. Ты подохнешь, проклятый!.. Я поклялась Дюгривалю, и каждое утро, каждый вечер повторяла клятву. Я повторяю ее — на коленях, да, на коленях перед Богом, который меня слышит. Отомстить за мертвого — мое право! Ах… Ну да, Люпэн, ты больше не смеешься… Силы ада, ты кажется, боишься. Он боится! Я вижу это по его глазам! Габриэль, детка, подойди!.. Погляди в его глаза! Он дрожит! Давай нож, я воткну его ему в сердце!.. Пока дрожь у него не прошла!.. Ах ты, трус! Скорее, скорее, Габриэль, давай нож!

— Не могу его найти, — объявил молодой человек, прибежавший в полной растерянности. — В моей комнате его нет. Не могу ничего понять!

— Тем лучше! — крикнула вдова, словно обезумев, — тем лучше! Я сделаю это руками!

Она схватила Люпэна за глотку и стала судорожно душить его, всеми десятью пальцами, изо всех сил, душить насмерть. Люпэн захрипел и обмяк. Он действительно погиб.

Вдруг донесся грохот со стороны окна. Одно из стекол разлетелось на осколки.

— Что? Что там? — пролепетала вдова, выпрямляясь. Габриэль, еще более бледный, чем обычно, проговорил:

— Не знаю… не знаю…

— Кто бы это мог? — повторяла вдова.

Она не смела пошевелиться в ожидании дальнейшего. И что особенно повергало ее в ужас, — что на полу, вокруг них, не было видно никакого метательного снаряда, тогда как стекло очевидно разбилось под ударом достаточно тяжелого и крупного предмета, несомненно — камня. Минуту спустя она принялась искать — под кроватью, под комодом.

— Ничего нет, — сказала вдова наконец.

— Нет, — повторил за ней племянник, который тоже искал. Тогда она продолжала, опустившись на стул:

— Я боюсь… Нет больше сил… Добей его…

— Я тоже боюсь…

— И все-таки, все-таки… — бормотала она, — надо это сделать, я дала клятву…

В последнем усилии она возвратилась к Люпэну и охватила его шею скрюченными пальцами. Но тот, всматривавшийся в ее бледное лицо, отчетливо чувствовал, что у нее не хватит уже сил на убийство. Он становился для нее священным, неприкосновенным. Таинственная сила защищала его от всех нападений, сила, которая три раза спасала уже его необъяснимым образом и которая найдет еще, чем уберечь его от смерти.

Она тихо сказала Люпэну:

— До чего же ты должен меня презирать!

— Ей-Богу, нет. На твоем месте я бы умер от страха.

— Гадина! Воображаешь, что тебе подают помощь… Что твои друзья близко? Это невозможно, негодяй!

— Я знаю. Не они меня защищают… Никто меня не защищает…

— Тогда в чем дело?

— Тогда, как ни крути, пришло в действие что-то странное, фантастическое, чудесное, что пугает тебя до колик, добрая женщина.

— Проклятый!.. Скоро ты перестанешь скалиться!

— И буду тем удивлен.

— Погоди ж у меня!

Она подумала еще и спросила племянника:

— Что бы ты посоветовал?

— Привяжи снова его руку и уйдем отсюда, — ответил тот. Роковые слова! Это значило приговорить Люпэна к самой страшной смерти, к смерти от голода.

— Нет, — отозвалась вдова. — Он может найти еще спасительную соломинку. Есть кое-что получше.

Она сняла телефонную трубку. Получив контакт, попросила:

— Номер 822—48, пожалуйста. И несколько мгновений спустя:

— Алло… служба Сюрте?.. Господин главный инспектор Ганимар у себя?.. Не раньше двадцати минут? Очень жаль!.. В конце концов… Когда он появится, передайте ему следующее от имени мадам Дюгриваль… Да-да, мадам Никола Дюгриваль… Передайте — пусть приезжает ко мне. Он откроет дверь моего зеркального шкафа, и, открыв ее, увидит, что шкаф прикрывает выход из моей комнаты в другие две. В одной из них лежит крепко связанный мужчина. Это вор, убийца Дюгриваля. Вы мне не верите? Поставьте в известность господина Ганимара, уж он-то мне поверит. Ах, чуть не забыла имя преступника. Это Арсен Люпэн.

Не добавив ни слова, она повесила трубку.

— Дело сделано, Люпэн. В сущности, такая месть нравится мне не меньше. Уж посмеюсь я досыта, следя за дебатами дела Люпэна! Ты идешь, Габриэль?

— Да, тетушка.

— Прощай, Люпэн, мы вряд ли еще увидимся, так как уезжаем за границу. Обещаю прислать тебе на каторгу конфеты.

— Шоколаду, матушка, лучше шоколаду. Мы съедим его вместе.

— Прощай!

— До свидания!

Вдова с племянником удалилась, оставив Люпэна, прикованного к койке.

Он пошевелил сразу свободной рукой, пытаясь высвободиться. Но тут же понял, что не сумеет ни разорвать, ни развязать стальной проволоки, которой был связан. Обессиленный высокой температурой и тяжкими испытаниями, чего мог он добиться в течение двадцати или тридцати минут, которые, вероятно, оставались до прибытия Ганимара?

Он не рассчитывал более и на друзей. Если в этот день трижды избежал верной смерти, это следовало приписать, очевидно, счастливым случайностям, но не чьему-то своевременному вмешательству. Его друзья не довольствовались бы столь невероятными сюрпризами: они просто освободили бы его.

Нет, надо было проститься с любыми надеждами. Ганимар был уже, наверно, в пути. Ганимар найдет его на этом месте. Это неизбежно. Это уже — свершившийся факт.

И перспектива этой встречи угнетала его невероятно. Он слышал уже издевки старинного приятеля. Представлял себе взрывы смеха, которыми завтра будет встречена невероятная новость. Если бы его арестовали в разгар действия, так сказать — на поле битвы, внушительным отрядом противников, пускай! Но быть задержанным, схваченным, скорее — подобранным вот так, при таких обстоятельствах, — это было действительно чересчур нелепо. Люпэн, столько раз ставивший в смешное положение других, прекрасно понимал, как унизительна была для него развязка в деле Дюгриваль, каким смешным будет он казаться всем после того, как дал себя поймать в адской ловушке вдовы и в итоге всего был «подан» полиции как блюдо, приготовленное из хорошенько поджаренной и искусно приправленной дичины.