Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Лицо мисунсая превратилось в маску ужаса.

– Б-боюсь, это н-невозможно, ваше преосвященство. Меня ждут при дворе.

Элеазар сцепил руки, чтобы скрыть дрожь.

– Отныне, Скалетей, ты работаешь на Багряных Шпилей. Твой контракт с домом Икуреев расторгнут.

– Э-э, в-ваше преосвященство, я – прах перед вашей славой и могуществом – ваш раб! – но боюсь, что этот контракт нельзя расторгнуть по приказанию. Д-даже по вашему. Т-так что если я м-могу получить м-мою, м-мою…

– Ах да. Твоя плата.

Элеазар строго посмотрел на мисунсая и улыбнулся с обманчивой снисходительностью. Несчастный глупец. Думает, что недооценил свою информацию. Это стоит куда больше золота. Намного больше.

Лицо мисунсая сделалось непроницаемым.

– Полагаю, что не могу более медлить с отъездом.

– Ты пола…

И тут Элеазар едва не стал покойником. Скалетей начал свой Напев одновременно с репликой Элеазара, выиграв по времени один удар сердца – и этого почти хватило.

Молния прорезала воздух, с грохотом ударилась об оберег-зеркало великого магистра и отскочила. На миг ослепший Элеазар откинулся назад вместе с креслом и грохнулся на ковер. Он запел, даже не успев подняться на четвереньки.

Воздух наполнился всполохами пламени. Пляска огненных птиц…

Наемник завопил и в спешке принялся читать заклинание, чтобы усилить свои обереги. Но для хануману Элеазара, великого магистра Багряных Шпилей, он был детской загадкой, решить которую не стоило труда. На Скалетея посыпались пылающие птицы, одна за другой. Поочередно они раскололи все его обереги. Затем из воздуха появились цепи; они пронзили руки и плечи мисунсая, пересеклись, словно ниточки в детской игре «Паутинка», и Скалетей повис в воздухе.

Мисунсай закричал.

Джавреги влетели в покои с оружием наголо и сразу же остановились в ужасе, увидев, что случилось с мисунсаем. Элеазар гневно рыкнул на них, велев убираться прочь.

Тут он заметил своего главного шпиона, Ийока; тот работал локтями, прокладывая себе дорогу среди отступающих воинов-рабов. Заядлый приверженец чанва спотыкался о ковры; его покрасневшие глаза были широко распахнуты, распухшие губы приоткрыты от возбуждения. Элеазар не припоминал, чтобы ему доводилось видеть на лице Ийока настолько сильные эмоции – во всяком случае, после того рокового нападения кишаурим, десять лет назад, перед…

Перед объявлением войны.

– Эли! – воскликнул Ийок, глядя на пронзенную, корчащуюся фигуру Скалетея. – Это что такое?

Великий магистр рассеянно затоптал небольшой костерок на ковре.

– Подарок для тебя, старина. Еще одна загадка, которой следует найти решение. Еще одна угроза…

– Угроза? – возмутился Ийок. – Эли, что это значит? Что произошло?

Элеазар рассматривал вопящего мисунсая с видом человека, которого отвлекают от работы.

«Что мне делать?»

– Тот адепт Завета, – отрывисто спросил Элеазар, поворачиваясь к Ийоку. – Где он сейчас?

– Движется вместе с Пройасом. Во всяком случае, так я полагаю… Эли! Скажи…

– Друза Ахкеймиона необходимо доставить ко мне, – продолжал Элеазар. – Доставить ко мне или убить.

Лицо Ийока потемнело.

– Такие вещи требуют времени… планирования… Он же адепт Завета, Эли! Не говоря уже о том, что могут последовать ответные действия… Мы что, воюем с кишаурим и с Заветом одновременно? Ну нет, ничего подобного не будет, пока я не пойму, что происходит! Это мое право!

Элеазар поднял глаза на Ийока, и во взгляде его было такое же беспокойство. Его, наверное, впервые не пробрал озноб при виде полупрозрачного черепа друга. Напротив, это зрелище успокоило его. «Ийок! Это ты, ведь правда?»

– Это покажется неразумным… – начал Элеазар.

– Скорее откровенным бредом.

– Поверь, старый друг. Это не так. Необходимость делает разумным все.

– Да что за увертки?! – вскричал Ийок.

– Терпение… – отозвался Элеазар.

К нему постепенно возвращалось достоинство, приличествующее великому магистру.

– Для начала смирись с моим безумием, Ийок… А потом послушай, почему на самом деле я не сошел с ума. Но сперва позволь ощупать твое лицо.

– Зачем? – изумился Ийок.

Скалетей взвыл.

– Мне нужно знать, что под ним есть кости… Такие, как полагается.

Впервые с тех пор, как они ушли из Момемна, Ахкеймион остался у вечернего костра один. Пройас устраивал пиршество для Великих Имен, и туда были приглашены все, кроме колдуна и рабов. Потому Ахкеймион праздновал сам с собой. Он пил с солнцем, прилегшим на склоны гор, с Асгилиохом и его разрушенными башнями, с лагерем Священного воинства, чьи бесчисленные костры мерцали в сумерках. Он пил до тех пор, пока голова не поникла, а мысли не превратились в мешанину доводов, возражений и сожалений.

Рассказывать Келлхусу о стоящей перед ним дилемме было безрассудством – теперь он это понимал.

Со времен той исповеди минуло две недели. За это время конрийское войско распрощалось с брусчаткой Согианского тракта и свернуло на рыжие, поросшие кустарником склоны нагорья Инунара. Ахкеймион шагал рядом с Келлхусом, как и прежде, отвечая на его вопросы, размышляя над его замечаниями – и поражаясь, постоянно поражаясь интеллекту молодого человека. На первый взгляд все казалось точно таким же, не считая исчезнувшей дороги, по обочине которой они шли раньше. Но в действительности изменилось все.

Ахкеймион думал, что разговор с Келлхусом облегчит его ношу, что честность избавит его от стыда. Глупец! Как он мог вообразить, будто его мучает тайность дилеммы, а не сама ее суть? Тайность была скорее целебна. Теперь же всякий раз, когда они с Келлхусом обменивались взглядами, Ахкеймион видел в его глазах отражение своей боли – и иногда ему начинало казаться, будто он задыхается. Он не только не уменьшил свою ношу – он удвоил ее.

– А что, – внезапно спросил Келлхус, – сделает Завет, если ты им расскажешь?

– Заберет тебя в Атьерс. Посадит в темницу. Станет задавать вопросы… Теперь, когда известно, что Консульт пошел вразнос, они пойдут на все, чтобы восстановить хотя бы видимость контроля. Они никогда не позволят тебе ускользнуть.

– Тогда ты не должен ничего им говорить, Акка!

Его слова полны были гнева и тревоги; его безрассудство напомнило Ахкеймиону об Инрау.

– А Второй Апокалипсис? Как быть с ним?

– А ты уверен? Достаточно уверен, чтобы рисковать чужой жизнью?

Жизнь за мир. Или мир за жизнь.

– Ты не понимаешь! Ставки, Келлхус! Подумай о том, что поставлено на кон!

– Как я могу думать о чем-то другом? – парировал Келлхус.

Ахкеймион слышал, будто жрицы Ятвера всегда тащат к алтарю две жертвы – обычно молодых барашков; одного – чтобы положить под нож, а второго – как свидетеля священного пути. Таким образом, каждое животное, брошенное на алтарь, смутно понимало, что происходит. Для ятверианцев недостаточно было ритуала как такового: им требовалось осознание. Один барашек стоит десяти быков, – так когда-то сказала ему жрица, словно у нее была возможность судить о подобных вещах.

Один барашек стоит десяти быков. Тогда Ахкеймион рассмеялся. Теперь он понял.

Прежде эта дилемма бросала его в мучительную дрожь, словно он совершал тайный грех. Но теперь, когда Келлхус знал, она стала подавлять Ахкеймиона. Прежде ему удавалось хотя бы время от времени отдыхать в обществе этого незаурядного человека. Он мог притворяться обычным наставником. Но теперь, когда дилемма встала между ними, ощущение мучительного выбора неотвязно преследовало его, вне зависимости от того, отводил Ахкеймион взгляд или нет. Не было больше никакого притворства, никакой «забывчивости». Только острый нож бездействия.

И вино. Сладкое неразбавленное вино.

Когда они прибыли в полуразрушенный Асгилиох, Ахкеймион, наверное, от безысходности, начал учить Келлхуса алгебре, геометрии и логике. Есть ли лучший способ отвлечь душу от терзаний, заменить уверенностью мучительные сомнения? Пока другие наблюдали за ними со стороны, смеялись и чесали в затылках, Ахкеймион с Келлхусом часами напролет царапали доказательства прямо на земле. Через несколько дней князь Атритау вывел новые аксиомы и принялся сочинять теоремы и формулы, которые никогда не приходили Ахкеймиону в голову и уж подавно не встречались в классических текстах. Келлхус даже доказал ему – доказал! – что логике, положенной Айенсисом в основу «Силлогистики», предшествует некая более глубинная логика, та, что опирается на связи между целыми предложениями, а не только между подлежащим и сказуемым. Две тысячи лет постижения и проникновения в суть вещей оказались перечеркнуты пыльной палочкой в руке Келлхуса!

17
{"b":"170218","o":1}