Принц Рамиро, казалось, будто бы читал ее мысли. Когда они встали, позавтракав, принц произнес все тем же спокойным тоном, по которому решительно ничего нельзя было распознать:

– Я вернусь после сиесты и с удовольствием стану вашим сопровождающим. В послеполуденном свете Флоренция особенно прекрасна.

– Буду ждать с нетерпением, – улыбнулась Чарити.

Сиеста – как это мило. Мысли Чарити приняли опасное направление: Рамиро, раскинувшийся на кушетке на террасе с видом на море, тонкие занавеси едва колышутся от дуновения теплого ветерка…

Чарити несколько раз моргнула, отгоняя наваждение, но щеки все равно успели вспыхнуть ярким румянцем. Рамиро еще не ушел. Он удивленно смотрел на ее, словно она не просто покраснела, а начала срывать с себя одежду.

– До встречи, – твердо проговорила Чарити и присела в реверансе.

– До встречи, – поклонился принц и наконец вышел.

Чарити рассматривала очередное белое платье, аккуратно разложенное горничной на кровати. Струящийся и искрящийся атлас, шелковые ленты, мелкие вышитые цветочки по краю лифа, маленькие пышные рукавчики, длинные перчатки, шляпка в виде тюрбана с пером. Белая шляпка. Белое перо.

– Еще немного, и я попрошу застилать мне постель черными простынями. Невыносимо. Я раньше так любила белое, жемчуга… Невыносимо.

Чарити еще немного пожаловалась, но никто не внял ее стенаниям, улыбчивая горничная никак не прореагировала, лишь помогла одеться и расправила все складочки. Чарити спустилась вниз и наткнулась на отца, задумчиво расхаживавшего из угла в угол.

– Ты чудесно выглядишь!

– Папа! – Чарити всплеснула руками. – Я выгляжу как всегда.

– Может быть, – вздохнул лорд Эверетт. – А ведь я помню времена, когда дамы не могли поместиться в карету. Такие у них были юбки. А сейчас… Если дело так пойдет дальше, у дам не останется никаких секретов. – Он взглянул на туфельки Чарити – их было прекрасно видно, так как до полу подол платья не доставал.

– Мы все сейчас мним себя римлянами времен Империи, но это лишь мода, папа.

– Никогда не разбирался в моде. – Всю жизнь лорд Эверетт носил консервативные сюртуки.

– Я знаю.

– Ну что же, проведи время с удовольствием. Говорят, принц большой знаток истории и искусства.

– Надеюсь на это, иначе его внимание ко мне будет выглядеть двусмысленно.

– Ты слишком разумна, милая, – усмехнулся отец. – Просто нам с принцем еще многое надо обсудить, а было бы невежливо заставлять тебя скучать.

– Я не скучаю с подругами.

– Чарити, милая, я обещал показать тебе Флоренцию и Рим, но я ничегошеньки не понимаю во всех этих… выкрутасах. Принц Рамиро понимает. Так что я предлагаю отбросить сомнения и прогуляться.

– Да, папа.

Чарити все еще сохраняла на лице выражение «покорная дочь», когда доложили о прибытии принца.

– Куда вы желаете отправиться в первую очередь? – Принц переоделся в скромный серый сюртук без всяких украшений; как и вчера, в этой простой одежде он выглядел не менее принцем, чем в расшитом серебром вечернем костюме.

Когда они вышли из палаццо, обнаружилось, что за дверью стоят два мрачных немолодых типа, достаточно грозных, но и неприметных одновременно. Чарити отметила их присутствие, однако ничего не сказала. Столь малая охрана у принца – весьма неосмотрительно. Никто не выезжает в город без двух дюжих лакеев на запятках кареты, времена сейчас неспокойные. Европу лихорадит в огне смут, Бонапарт триумфально шествует по завоеванным землям… Но, вероятно, принц лучше знает, как обеспечить свою безопасность.

Карета, ожидавшая их, была тоже неприметной снаружи, но удобной и роскошной внутри. Принц собственноручно помог Чарити устроиться на мягком сиденье, сам сел напротив, и они отправились в путь.

– Предлагаю начать с базилики Санта-Кроче, – предложил Рамиро, едва карета тронулась.

– Хорошо, я там еще не была, – обрадовалась Чарити. – Сколько я ни пыталась уговорить моих подружек осмотреть достопримечательности, они лишь хихикали и увлекали меня к модисткам. Модистки – это, конечно, важно, только не в той степени, чтобы отвлечь меня от Флоренции как таковой.

– Итальянцы вообще очень легкомысленно относятся к своему наследию. Мне кажется, они привыкли к тому, что живут среди всего этого.

– Мне просто достались легкомысленные подруги, – улыбнулась Чарити. – Моя родина – Англия, но я не перестаю восхищаться тем, что вижу.

– Для кого-то красота никогда не теряет своей ценности, а кто-то постепенно перестает ее различать.

Чарити показалось, или принц стал говорить теплее? Что-то изменилось в его интонациях, и, пока карета катила по улицам Флоренции, девушка, поддерживая непринужденный разговор, продолжила размышлять о Рамиро.

Интересно, каким он был в детстве? Таким же, как сейчас, или более непосредственным? Люди, живущие на юге, отличаются от северян, как небо от земли: они порывисты, горячи, скоры на расправу и на любовь. Принц таковым не выглядел, хотя смуглая кожа и манеры выдавали в нем южанина. Чарити говорила с Рамиро на общие темы, и все же ей казалось, что между ними идет другой разговор, во время которого оба исподтишка изучают друг друга.

Санта-Кроче, белоснежная и устремленная в небо, таяла в теплых лучах послеполуденного солнца. Выйдя из кареты, Чарити восхищенно замерла.

– Я уже была здесь, на площади, но… Вы правы, в таком освещении все смотрится совершенно по-другому. Сказочно.

– Говорят, церковь заложил сам Франциск Ассизский. – Рамиро предложил Чарити руку и повел внутрь.

– Я читала об этом. – Девушка взглянула вверх, когда они проходили под сводами центрального портала. – Католические средневековые храмы все пронизаны такой своеобразной чистотой, таким светом, что просто дух захватывает.

– Вы же не католичка, – снова не вопрос, а утверждение.

– Я принадлежу к англиканской церкви. А вы, должно быть, ревностный католик?

– По традиции наш кардинал напрямую подчиняется Ватикану. Но католиками в полном смысле этого слова мы стали лет триста назад, когда было принято решение укрепить связи с Испанией и привести наш язык к испанскому.

– Да, логичное решение. Тогда Испания являлась самой сильной державой.

– Вы хорошо знаете историю.

– Я получила неплохое образование, хотя это и необычно для английских девушек.

– В моей семье и девушки, и юноши получают одинаковое образование.

– Я слышала, что в Фасинадо стать монархом может любой член королевской семьи.

– Да, это так. Кого назовет король – и кого утвердит Совет. Так что я – не наследный принц, как многие предпочитают думать.

Внутри церкви было почти безлюдно, светло и тихо. Рамиро и Чарити остановились у входа.

– Я знаю, что это не просто базилика, это пантеон знаменитых граждан Флоренции, – прошептала девушка. В церквях она всегда понижала голос, ей казалось непочтительным оскорблять эту тишину.

– Да, здесь покоятся Микеланджело и Галилей, – ответил Рамиро так же тихо. – А вот могила Данте не здесь, здесь только кенотаф. Как и у Макиавелли.

– Я хотела бы взглянуть на надгробие Данте.

– Это сюда.

Чарити остановилась перед белой гробницей работы Микеланджело, где муза рыдала на саркофаге, а сам Данте, суровый и вдохновенный, восседал на возвышении. Совершенная завершенность композиции, выверенность поз и четкость линий, свойственные руке Микеланджело, создавали эффект, не превращая фигуры в застывшие монументы.

– Печально даже после смерти не вернуться на родину, – принц Рамиро всматривался в лицо скульптуры, изображавшей великого поэта.

– «Здесь покоится Данте, из милого изгнанный края, так поступила с певцом Флоренция, родина злая». Это написано на могиле Данте в Равенне. И он перед смертью распорядился, чтобы его прах не возвращали на родину.

– Так сказали францисканцы в Равенне. Что думал по этому поводу сам Данте, мы уже никогда не узнаем. – Принц смотрел на надгробие. Понять, о чем он думает, по его лицу было невозможно. – Нет хуже участи, чем быть отвергнутым родиной. Данте делал все, как он считал, для блага Флоренции, а в итоге оказался в изгнании. «Земную жизнь пройдя до половины…» Он прославил Флоренцию в веках, но так и не вернулся домой, какая ирония.