— Думаешь, Советы могут обвести нас вокруг пальца? — насторожился Шершень. — Но как? Хоть приблизительно.

— Пожалуйста. В самый ответственный момент разгоревшегося боя неожиданно для нас введут в дело новые свежие силы. Появившись на важнейшем участке, они решат судьбу всей операции в свою пользу.

— Откуда этим новым силам взяться? Все воинские части, которые квартируют в наших местах, нам известны, как свои сотни.

— Так ли? В городе в распоряжении коменданта осталась полная казачья сотня и при поляке-люблинце взвод жовнежей. Пять минут на погрузку в машины, полтора-два часа езды по шоссе — и мы имеем дело с полутора сотнями стволов. Разве такого не может быть?

— Нет. Начнем с того, что Советы ни за что не оставят без присмотра город и особенно станцию. Она для них сейчас дороже всего на свете: на Дукле Красная Армия завязла крепко,[38] и подмога ей нужна позарез. Направь Советы в лес комендантскую сотню, кто знает, может, в городе власть сразу захватят «лондонцы». Их вон целая бригада рядом с городом затаилась. А аковцы на станции наведут такой порядок, что во всей нашей округе еще долго-долго паровозного гудка не услышишь… Так что комендантскую сотню Советы не тронут в любом случае. Словом, с этого боку ты можешь быть целиком спокоен.

— А с других? В нашем деле не об одном боке нужно думать. Откуда еще может исходить угроза?

— Ни к чему это, — поморщился Шершень. — Насчет своей сотни ты прав: крепкий надежный резерв всегда под рукой нужен. Короче, твой план я принимаю целиком… Теперь давай поговорим о польских переселенцах с Украины, что прибывают в Зелены Ланы. Следует устроить им такую встречу, чтобы навсегда отбить охоту любому «пшеку» селиться на наших землях. Операцию необходимо провести сегодняшней или завтрашней ночью.

— Зелены Ланы всего в трех часах ходьбы от моей базы. Пошлю туда одну чету[39] и… Мои боевики дело знают.

— Не сомневаюсь. Однако акцией в Зеленых Ланах мы должны убить двух зайцев. Первый — поляки, второй… — Шершень с хитрецой глянул на Хрына. — Говоришь, в сотнях немало новобранцев, которые только и думают, как задать стрекача к Советам? Вот мы и сделаем так, что после нашей акции многим из них дорожка от нас будет заказана навсегда… По пути к Зеленым Ланам заскочи к Стаху и прихвати с собой на акцию половину его мобилизованных. Головы полякам пускай рубят они. Кто откажется, ставь как предателя рядом с переселенцами и тоже под топор. Те, кто замарается в крови, будет повязан с нами одной веревочкой до конца.

— Так и сделаю. Больше не нужен?

— Покуда нет. Вечером доложишь, как вели себя днем гостюшки, пожаловавшие к Биру, и тогда окончательно, во всех деталях обмозгуем твой план.

Шершень поднялся с табурета, нахлобучил на голову шапку, снял с гвоздя автомат, с которым не расставался никогда.

— Провожу тебя, сотник. А то от подземного духа голова трещит почище, чем от самогонки…

Распростившись с сотником, Шершень быстро направился к едва приметной двери в небольшую землянку, расположенную рядом со штабным схроном. Вход в эту землянку был запрещен всем обитателям базы, кроме Шершня: при посещении сотни в землянке размещались те, о чьем существовании не должен был знать ни один посторонний — курьеры Головного провода ОУН, связники и информаторы, люди СБ из других формирований УПА и городского подполья.

Остановившись у входа, эсбист дал знать о себе условленным стуком и, услышав изнутри хриплое: «Заходь!» — рванул дверь на себя. Свет в землянку проникал только через маленькое, серое от слоя пыли оконце, потому в ней обычно горела керосиновая лампа. Сейчас она была погашена, в помещении царил полумрак. Под оконцем стоял небольшой столик, напротив него низенький топчан.

— Собственной персоной, друже? — проговорил лежавший на топчане мужчина, суя под подушку парабеллум, только что наставленный на дверь. — Не иначе, важное дело?

Промолчав, Шершень подошел к столу, вытащил из-под него дубовый обрубок, заменяющий стул, уселся лицом к топчану. Лежавший сбросил босые ноги на земляной пол, тоже сел, согнувшись пополам, чтобы не удариться головой о нары. Почти двухметровый рост, длинные жилистые руки, кулаки величиной с детскую голову… По-бабьи безусое лицо, вздернутый конопатый нос, толстые губы, пустые, лишенные осмысленного выражения глаза.

Это был один из довереннейших людей Шершня эсбист-террорист Махоматский, теперешнее псевдо Бугай. Полнейшее умственное ничтожество, не прочитавший в жизни ни единой печатной строчки, он обладал двумя высоко ценимыми при его ремесле качествами: редким даром перевоплощения и отсутствием жалости. К жертвам, указанным ему СБ, Махоматский, в зависимости от обстоятельств, являлся в самых различных обличьях: придурковатым хуторским дядькой с мешком на одном плече и с кошелкой, полной гогочущих гусаков, на другом; крикливой сельской бабой с выводком хнычущих детей на руках и вокруг себя; раненым капралом Войска Польского, ищущим свою потерянную в вихре войны семью.

— Когда и кого? — без всяких предисловий спросил террорист, притягивая руку к бутыли с самогоном, высящейся на столе.

— Завтра. Командира аковской бригады Хлобуча.

Махоматский поднял бутыль над головой, задрал кверху лицо, открыл рот. Самогон тонкой струйкой полился ему в горло.

— Где? — поинтересовался он, ставя посудину у ног на пол.

— У командира батальона той же бригады поручника Сивицкого. Хлобуч приказал ему передислоцировать батальон к штабу бригады, а поручник сообщит ему, что жовнежи отказываются повиноваться этому приказу. Хлобуч, естественно, явится в батальон наводить порядок. А тут уже дело за тобой.

— Этого… Сивицкого… тоже? — Махоматский провел ребром ладони по горлу.

— Нет. Наоборот, сработаешь с ним в паре. Сивицкий в бригаде — это мои глаза и уши. Кто или что требуется тебе для выполнения акции?

— Пара пулеметов. Прикрыть отход в случае шума.

Махоматский снова протянул руку к бутыли, однако Шершень придержал его за запястье.

— Передохни малость. — Шершень шумно нюхнул воздух землянки, брезгливо сморщил нос. — Знаешь, друже, тебе надобно проветриться… В лес на пару часиков сходить.

— Кого? — коротко осведомился Махоматский.

На миг Шершень замешкался с ответом. Может, не стоит? Все-таки свой человек и к тому же неплохой фельдшер… Нет, никакой сентиментальности! Кто знает, кому и при каких обстоятельствах может еще проболтаться Юлий Остапович о смерти сына полковника Чумарзина, поставив этим начатую Шершнем операцию на грань провала? А заставить человека молчать есть лишь один верный способ.

— Нашего лекаря знаешь?

— Угу.

— Сейчас пойду к нему на перевязку и заодно скажу, что его ждут в сотне Щура к раненому. Проводником назначу тебя… Можешь его далеко не заводить. Но тело спрячь так, чтобы никто из своих случайно не наткнулся.

Шершень отпустил руку Махоматского, и тот без промедления приложился к горлышку бутыли…

Николай Николаевич пропустил гостей мимо себя в прихожую, указал им рукой на вешалку.

— Раздевайтесь, господа.

Но вошедшие, словно не слыша его слов, остановились посреди прихожей и молча ждали, пока генерал закроет дверь на засов.

— Чего стоите, господа? Раздевайтесь, — повторил свое приглашение Николай Николаевич, заканчивая возню с засовом и поворачиваясь к гостям.

— Простите, ваше превосходительство, но мы пришли по делу, — сказал Сухов, доставая из кармана плаща небольшой опечатанный пакет и делая шаг к Николаю Николаевичу. — Нам велено передать вам официальное послание от генерала Колобова. Прошу принять, — и полковник с легким поклоном протянул пакет Дубову.

— От Еремея Владимировича? — оживился Николай Николаевич, беря пакет и не торопясь его распечатывать. — Давненько его не видывал! Как он себя чувствует, а?

— Ваше превосходительство, прошу извинить меня еще раз, но мы присланы по делу, — повышая голос, проговорил Сухов. — Нам велено ознакомить вас с письмом, направленным генералом Колобовым в ваш адрес. Дело в том, что генерал обращается к вам как председатель суда офицерской чести.