Хозяин кабинета первым нарушил молчание.

— Добрый день, Николай Николаевич. Позвольте представиться: подполковник военной контрразведки Шевчук. Сразу прошу прощения за то, что мне придется отнять у вас несколько минут времени.

— Здравствуйте, господин подполковник, — склонил голову в полупоклоне Николай Николаевич. — Благодарю за любезное начало допроса, но можете не утруждать себя ненужными извинениями. Я прекрасно знаю, где нахожусь и что меня ожидает.

— Думаю, что это не совсем так, — усмехнулся Шевчук. — И чтобы сразу положить конец всяким недоразумениям, скажу следующее. Да, вы бывший белогвардейский генерал и когда-то сражались против Советской власти с оружием в руках. Мы этого не забыли… Но знаем и то, что с двадцатого года вы отошли от антисоветской борьбы, не состояли ни в одной эмигрантской организации, чья деятельность была направлена против СССР, и выступали против союза бывших белогвардейских офицеров с напавшей на Советскую Россию Германией. Как видите, мы знаем о вас не только плохое.

Подполковник отошел от окна, приблизился к Николаю Николаевичу. Указал ему на большое мягкое кресло у придвинутого к стене журнального столика. Как определил бывший генерал, в кабинете полностью сохранилась обстановка, существовавшая при его старых хозяевах.

— Присаживайтесь.

— Благодарю, однако вначале хотел бы выслушать ваши рассуждения обо мне до конца. Признаюсь, они весьма занимательны.

— Вы перестали быть нашим врагом. За прошлое Советская власть не мстит, тем более что вы всегда были честным офицером. За время службы у белых вы не запятнали свое имя ни расправами над пленными, ни злодеяниями против мирного населения. Поэтому Советская Россия видит в вас не своего противника, а обыкновенного гражданина Польской республики русского происхождения. И сейчас вы не арестованы, не «доставлены» ко мне, как выразился только что покинувший нас сотрудник, а приглашены для разговора.

Шевчук сделал паузу. Наклонился над столом, передвинул от края ближе к середине большой чернильный прибор, качнул вверх-вниз массивное мраморное пресс-папье. День подполковника был расписан буквально по минутам, неотложной работы по горло, и все-таки он счел нужным дать сейчас Дубову какое-то время для размышлений. Судя по имеющимся у Шевчука данным, Николай Николаевич — человек умный, лишенный страха, не признающий компромиссов с совестью. По крайней мере, таким он был четверть века назад. А теперь?

«…Приглашены для разговора…» Шевчук недаром закончил свою речь этой фразой. Обычно человек лучше всего запоминает последние слова собеседника и чаще всего реагирует именно на них. В данном случае подполковник сознательно вложил в свою заключительную фразу самую важную для бывшего генерала информацию: «вы не арестованы». Как отнесся он к этому известию?

Шевчук поднял голову. Бывший генерал продолжал стоять у двери в прежней позе, его лицо оставалось таким же непроницаемым, как и в начале разговора.

— Разрешите воспользоваться вашей любезностью и сесть? — спросил он, почувствовав на себе взгляд Шевчука.

— Конечно.

Николай Николаевич сел в указанное ему ранее кресло, снял с головы фуражку, положил на колени. Не спеша вытер носовым платком шею, залысины на лбу и только после этого посмотрел на собеседника.

— Господин подполковник, я не думаю, чтобы у вас было лишнее время. Ну а в моем возрасте вообще дорожат каждой минутой. Так что давайте приступим к делу, из-за которого я понадобился вашему ведомству. Итак, чем вы интересуетесь?

— Вопрос один. Но прежде чем его задать, прошу вас хорошенько подумать. И если по каким-либо причинам вы решите утаить от меня правду, лучше не отвечайте вовсе. Договорились?

— Задавайте свой вопрос.

Шевчук открыл верхний ящик стола, достал оттуда несколько фотографий. Подошел к Дубову и опустился в кресло по другую сторону журнального столика. Сложив фотографии веером, положил их перед Николаем Николаевичем.

— Здесь снимки пяти разных мужчин. Возможно, среди них вы увидите своих знакомых. В таком случае просил бы рассказать мне о них и припомнить, когда и при каких обстоятельствах вы в последний раз с ними встречались.

Дубов взял веер из фотографий в левую руку, двумя пальцами правой вытащил из него одну. Поднес ее почти к глазам и какое-то время пристально всматривался в изображение. Затем осторожно положил снимок на стол и вытащил из веера новый. Вот на столе очутилась последняя фотография. Николай Николаевич аккуратно сложил снимки в стопку и придвинул ее к Шевчуку. Откинулся на спинку кресла, устало провел ладонью по глазам.

— Господин подполковник, почему вы решили, что я захочу оказывать помощь вашему ведомству? В конкретном случае вам?

— Уверенность в том, что вы не считаете сейчас Советскую власть своим врагом.

— Не слишком ли смелое заключение?

— Почему же? Человек, и по сей день верящий в правоту «белого дела», никогда не будет ждать прихода Красной Армии. Тем более, что у вас имелась реальная возможность покинуть город задолго до нашего прихода. И потом, русский генерал ни за что не станет встречать вражеские войска в парадной форме и отдавать честь их знамени… Вы же сделали это. А такие поступки не бывают случайными. Если я в чем-то ошибаюсь, поправьте меня.

— Нет, вы правы. Я действительно мог бы сейчас находиться далеко от этих мест. К примеру, в Чехословакии или Австрии… И не поступил так по той единственной причине, о которой вы упомянули: с некоторых пор я перестал считать Красную Армию своим врагом. Больше того, я стал симпатизировать ей. Забавно, не правда ли?

— Отчего же? Насколько мне известно, даже бывший главком белых армий Деникин призвал всех честных русских офицеров-белоэмигрантов в случае возможного военного конфликта между фашистской Германией и Советской Россией встать на сторону своей бывшей родины. И сам явил в этом пример.

— Бывшей родины не бывает, подполковник. Родина только одна. Одна-единственная во всех случаях жизни, даже если ты далеко от нее и лишен возможности ступать по ее земле. Но вас вряд ли интересуют мои рассуждения. Поэтому вернемся к тому, что заставило меня пересмотреть свое отношение к новой России. Надеюсь, вам известно, что я с детства связал свою судьбу с русской армией и с тех пор всегда дорожил ее честью и славой. И сражался я не за родовое поместье или счет в банке, которых не имел, не за право кого-то эксплуатировать, чем никогда не занимался, а за Россию, за ее честь и достоинство, за надлежащее ей место в ряду великих цивилизованных держав.

Николай Николаевич смолк, с интересом глянул на Шевчука.

— Почему молчите, подполковник? Сейчас как раз время сказать, что я не понял вашей революции и не смог подняться выше своих сословных и кастовых предрассудков.

— Зачем повторять прописные истины? Ведь нам обоим известны такие генералы, как Брусилов, Самойло, Бонч-Бруевич, Николаев, которые также отдали свою жизнь и талант русской армии и не мыслили себя без нее. Думаю, что им не меньше, чем вам или вождям «белого движения», были присущи чувство патриотизма и любви к русскому оружию. Однако эти чувства привели их в ряды Красной Армии, а не ее противников. И время показало, что правы были именно они, а не вы и ваши единомышленники.

— Да, подполковник, к сожалению, правда истории оказалась не на нашей стороне. И понять это мне помогла последняя война… По крайней мере вы, большевики, доказали, что Россия поверила в вас и вручила в ваши руки свою судьбу.

Я не политик, не экономист, а поэтому никогда не пытался анализировать и судить об этих сферах жизни новой России. Да и зачем пытаться объять необъятное? Ведь визитная карточка любого государства — его армия. Ее состояние и боеготовность — синтез политики и экономики, самое точное отражение внутреннего положения дел и крепости государственного строя. И я, профессиональный солдат, старался, насколько это представлялось возможным, быть в курсе дел Красной Армии. Когда вы, большевики, отказавшись от ряда своих прежних ошибочных принципов военной политики, стали создавать сильную кадровую армию, я впервые пожалел, что нахожусь не вместе с вами. А когда вы воевали в Испании, на Халхин-Голе, в Финляндии, я был уже на вашей стороне. И в сорок первом моим врагом была не Красная Армия, а напавшая на СССР Германия. Я ни на миг не сомневался, что победителем в этой войне будете вы, и желал лишь одного — дожить до дня, когда смогу собственными глазами увидеть непобедимую, как и прежде, русскую армию… Я увидел ее такой, о которой всегда мечтал и за которую в гражданскую сражался против вас, большевиков: сильную и дисциплинированную, с единоначалием и гвардией. И как обидно сознавать, что для этой армии я чужой! Хуже того, когда-то был ее врагом.