Как военный комендант, — все тем же строгим тоном продолжил Серенко, — я обязан приступить к немедленному разоружению бригады, а в случае необходимости применить вооруженную силу. Однако мне известно, что командование бригады ведет переговоры с Войском Польским о вступлении в его ряды. Советская военная администрация с пониманием и одобрением относится к этим переговорам. Только поэтому она решила временно воздержаться от принятия мер, диктуемых обстановкой, сложившейся после событий сегодняшней ночи. Но если в срок бригада не прибудет для переформирования в назначенное ей место, советская военная администрация будет вынуждена приступить к ее разоружению. Тогда я, панове, как военный комендант, вам спокойной жизни не обещаю.

Комендант сделал короткую паузу, посмотрел в лицо вначале Хлобучу, затем Вильку.

— Хотелось бы, панове, чтобы вы меня правильно поняли. В противном случае я не желал бы оказаться на вашем месте. — Он приложил ладонь к кубанке. — Прощайте, панове. Надеюсь на ваш здравый смысл.

Развернувшись, комендант быстро зашагал к противоположной стороне моста, за ним последовал его спутник капитан. Построившись в колонну по двое, туда же зашагала и восьмерка казаков-автоматчиков.

«А ты не так уж глуп, комендант, — подумал Хлобуч, оставшись на мосту вдвоем с Вильком. — Додумался приволочь мне эту гору трупов. «Надеюсь, бригадный капеллан простит меня за хлопоты, связанные с погребением этих людей». Ловкий ход! Сегодня же вся бригада и округа будут знать, чем закончилась авантюра Матушинського. А какой удачный момент тобой выбран для предъявления ультиматума! Попробуй теперь кто-нибудь в бригаде лишь заикнуться о выступлении против новой власти или Красной Армии, ему сразу напомнят эти подводы с трупами. Крепко ты разделал восставших, ничего не скажешь. Такого коменданта своим противником лучше не иметь!»

Пока аковцы, прибывшие с Хлобучем, перегружали трупы из грузовиков в подводы и пока казаки-шоферы мыли затем свои машины в реке, Хлобуч и Вильк не обмолвились ни словом. Лишь когда грузовики скрылись за поворотом шоссе и среди гор растаял гул их моторов, майор нарушил молчание:

— Каково ваше мнение о коменданте, пан капитан?

— Может, спрашивая о коменданте, вы имели в виду мое отношение к его ультиматуму? Отвечу и на этот вопрос: если мы не примем предложения полковника Ковальского и разоружением бригады займется советский комендант, мне очень не хотелось бы оказаться на нашем с вами месте, пан майор.

— Вы сегодня откровенны как никогда, пан капитан. Рад, что наши точки зрения совпадают. Если бы не батальон поручника Сивицкого, отказавшийся выполнить мой приказ о передислокации, бригада уже вчера была бы в расположении дивизии полковника Ковальского.

— Разрешите мне немедленно отправиться в батальон Сивицкого и навести там порядок.

— Я сделаю это сам завтра утром. А вы, пан капитан, останетесь вместо меня в бригаде и проследите, чтобы Матушинський не смог совершить еще какую-нибудь пакость.

— Я имею право арестовать этого проходимца?

Хлобуч поморщился.

— Зачем такие крайности? Матушинський — политик, а мы, польские офицеры, никогда не вмешиваемся в политику. Никто и никогда не поставит нам в вину переход в Войско Польское: как честные офицеры, мы обязаны повиноваться законному правительству и выполнить свой воинский долг в борьбе с тевтонами, извечными врагами Польши. Но вмешиваться в политику…

Махоматский лежал на краю поляны, посреди которой располагалась штабная землянка батальона. В полной форме аковца, в конфедератке с орлом и короной, на погонах по два капральских басона. В левой руке — надкусанное яблоко, в правой — пучок травы, которым он отмахивался от комаров. Облегчая эсбисту выполнение «акции», Сивицкий, якобы с целью пресечения в батальоне возможных беспорядков, с вечера приказал никому из жовнежей не покидать землянок и шалашей, в своих подразделениях неотлучно находились и офицеры. Поэтому возле штабной землянки не было никого из праздношатающихся, кто мог бы от нечего делать заинтересоваться личностью неизвестного капрала.

Начинало припекать солнце, после бессонной ночи клонило в дрему. Но вот на тропе, что вела к землянке из леса, раздался стук копыт, и на поляну вылетел всадник. Промчался к штабу, остановил коня у часового, спрыгнул на землю. Бросил несколько слов появившемуся у входа дежурному и снова вскочил в седло. Дробный стук копыт — и всадник исчез в лесу. Через минуту из землянки выскочил дежурный и быстро зашагал в сторону батальонных землянок.

— Готовься, — прошептал он, проходя мимо Махоматсксго и не глядя на него. — Их пятеро.

Итак, Хлобуч в расположении батальона, и всадник, прискакавший, по-видимому, от одного из постов охранения, только что сообщил об этом Сивицкому. С Хлобучем четверо сопровождающих, скорее всего, кто-то из офицеров штаба бригады и трое охранников. Все примерно так, как предполагал Махоматский.

Пятерка всадников появилась минут через десять. Двое офицеров — майор и подпоручник, и трое жовнежей с итальянскими двухствольными автоматами «виллар-пероза» поперек седел. Едва они въехали на опушку, Махоматский спокойно поднялся с земли и двинулся к штабной землянке. Сейчас у него на поясе был лишь подсумок с запасными рожками. Конечно, не считая спрятанных во внутренних карманах мундира парабеллума и браунинга и лежавших в брючных карманах четырех круглых мильсовских гранат, прикрытых сверху яблоками. Но об этом знал только Махоматский, для всех остальных он выглядел безоружным. Часовой, увидев направившегося к нему капрала, впился в него взглядом, но из дверей землянки появился дежурный, что-то сказал часовому, и тот вытянулся в струнку, уставился немигающим взглядом на подъезжающих к штабу всадников. Поравнявшись с часовым, эсбист оглянулся. Прибывшие офицеры, соскочив на землю, шагали к землянке, жовнежи охраны остались у лошадей. Махоматский прошел мимо застывшего как истукан часового, рванул на себя дверь землянки, прислонился к стене, замер в ожидании.

Дверь приоткрылась, и в помещение первым шагнул Хлобуч, за ним — подпоручник. В тот же миг Махоматский левой рукой захлопнул за вошедшими дверь и одновременно с этим опустил кулак на голову Хлобуча. Молниеносный взмах — и кулак-кувалда эсбиста обрушился на голову подпоручника. Не вскрикнув, оба офицера свалились у ног Махоматского. Эсбист знал надежность своего удара. Прошлой осенью на Львовщине он выиграл пари у немецкого штурмфюрера из зондеркоманды, похвалявшегося своей силой. Перед каждым из них выстроили по два десятка пленных итальянцев из бывшего львовского гарнизона «Ретрови итальяно», который после капитуляции Италии отказался воевать на Восточном фронте и потребовал отправки на родину. Штурмфюрер, наносивший удары бывшим союзникам в висок, лишил сознания восемнадцать из них. Махоматский, который бил сверху и вгонял голову жертвы чуть ли не в грудную клетку, вышиб сознание у всех поставленных перед ним итальянцев. Сейчас он тоже вложил в удары всю силу и теперь мог спокойно и без всякой опаски творить с оглушенными аковцами все, что ему заблагорассудится. Эсбист опустился возле Хлобуча на корточки, схватил его обеими руками за голову и крутнул ее влево-вправо так, что у майора затрещали шейные позвонки. Вот теперь полная гарантия, что первая половина задания выполнена успешно — Хлобуч больше не будет мешать никому и никогда. Пора приступать ко второй половине задания, в успехе которой заинтересован больше всего именно он, Махоматский, — уносить с места «акции» ноги.

Подоткнув под ремень выбившуюся полу мундира и поправив на голове конфедератку, Махоматский приоткрыл дверь и вышел наружу. Дежурный о чем-то весело разговаривал с часовым, и эсбист чуть заметно подмигнул ему. Получил в ответ понимающий кивок, сунул руки в карманы брюк и не спеша направился к своему «стену». На ходу достал из левого кармана яблоко, надкусил его, скривил губы. Отшвырнул яблоко в сторону, вытащил из того же кармана второе и тоже бросил в траву. Теперь в кармане остались лишь гранаты, и Махоматский нащупал пальцами предохранительную чеку одной из них. Надвинул правой рукой на лоб козырек конфедератки и задержал руку у внутреннего кармана, где находился парабеллум. Сейчас, как только он поравняется с тем кустом бузины, дежурный, отводя от себя всякие подозрения в причастности к убийству Хлобуча, должен поднять тревогу. Вот и куст…