Они стали по-настоящему добрыми друзьями. Сидеть у капитанши под олеандрами было так же уютно, как на угловом диване у бабушки в Морбакке. Сказки г-жа Стрёмберг рассказывать не умела, зато показывала множество диковин. Большущие раковины, которые, если поднести их к уху, полнятся гулом и шумом, фарфоровых человечков с длинными косами на затылке и длинными усами, якобы привезенных из Китая, и две громадные скорлупы – одну от кокосового ореха, другую от страусиного яйца.
Большая Кайса и г-жа Стрёмберг обычно рассуждали о серьезных и божественных материях, непонятных ребенку, хотя иной раз толковали и о вещах попроще. Г-жа Стрёмберг рассказывала о муже и его путешествиях. Они узнали, что он владел большим красивым судном под названием “Якоб” и как раз сейчас совершал рейс в Португалию, в Сан-Ибиш, за солью.
Большая Кайса удивлялась, как г-жа Стрёмберг вообще способна жить со спокойной душой, зная, что муж ее бороздит страшные моря и океаны. Но г-жа Стрёмберг отвечала, что Всевышний хранит ее мужа. Когда он в море, на корабле, она боится за него не больше, чем когда он шагает домой по стрёмстадским улицам.
Тут милая г-жа Стрёмберг обернулась к девчушке и сказала: она, мол, надеется, что муж ее в скором времени вернется домой, ведь на борту “Якоба” есть кое-что интересное, и Сельме это наверняка понравится. Там есть райская птица.
Девчушка мгновенно заинтересовалась:
– А что это?
– Птица из рая, – ответила г-жа Стрёмберг.
– Ты же слыхала, как твоя бабушка рассказывала про рай, Сельма, – сказала Большая Кайса.
Да, конечно, теперь она вспомнила. Бабушка рассказывала ей о рае, и она думала, что там все точь-в-точь как в маленьком розарии возле западного торца морбаккского дома. Вместе с тем она понимала, что рай каким-то образом связан с Богом, и так или иначе решила, что тот, кто хранит мужа г-жи Стрёмберг, так что та может быть одинаково спокойна, где бы он ни находился – на борту ли “Якоба”, на улицах ли Стрёмстада, – что хранитель этот и есть райская птица.
Само собой, ей очень захотелось поглядеть на эту птицу. Люди-то поголовно все жалели ее маменьку и папеньку из-за того, что она, Сельма, никак не выздоровеет. И на какие расходы они пошли ради нее, ведь путешествие стоит очень дорого!
Ей вправду ужасно хотелось спросить Большую Кайсу или г-жу Стрёмберг, не думают ли они, что райская птица поможет ей, но она чересчур робела. Наверняка ведь они поднимут ее на смех.
Но разговор девчушка не забыла. И каждый день мечтала, чтобы “Якоб” воротился и райская птица слетела на берег.
А спустя несколько дней услышала, что “Якоб” в самом деле воротился в Стрёмстад.
Вот радость так радость, но об этом она ни с кем не говорила. Для нее во всем этом было нечто необычайно торжественное. Она помнила, с какой серьезностью бабушка рассказывала про Адама и Еву. И не стала говорить Юхану и Анне, что на борту “Якоба” есть птица из рая и что она решила попросить птицу вылечить ей ноги. Даже Большой Кайсе и той слова не сказала.
Странно, что птица не появлялась. Каждый раз, когда заходила к г-же Стрёмберг, она надеялась увидеть в олеандрах поющую птицу, но та не появлялась.
Она спросила про птицу у Большой Кайсы, однако Большая Кайса думала, что птица осталась на “Якобе”.
– Вскорости увидишь ее, Сельма, – успокоила она. – Поручик сказывал, завтра мы все отправимся на “Якоба”.
Действительно, Большая Кайса оказалась права. Капитан Стрёмберг дня не пробыл дома, а уже успел крепко подружиться с поручиком Лагерлёфом. Поручик несколько раз побывал на “Якобе”, и ему там очень понравилось. Теперь же все семейство отправится посмотреть, как на “Якобе” замечательно.
Выходя из дому, никто из них даже не задумывался, что́ означает – взойти на борт “Якоба”. По крайней мере, хворая девчушка воображала, что судно стоит у причала, в точности как большие пароходы.
Но как выяснилось, ничего подобного. Судно стояло на якоре далеко от берега, пришлось сесть в шлюпку и идти к нему на веслах. Удивительное зрелище – чем ближе они подплывали, тем больше “Якоб” вырастал в высоту. Скоро он стал как гора, и сидящим в шлюпке казалось совершенно невозможным вскарабкаться на палубу.
Тетушка Ловиса так прямо и сказала: мол, если они направляются к этому высоченному судну, то ей уж точно на борт не подняться.
– Погоди немного, Ловиса! – сказал поручик. – Вот увидишь, все куда легче, чем ты думаешь.
Однако мамзель Ловиса объявила, что с тем же успехом она могла бы карабкаться на флагшток на Лахольме. Самое милое дело – повернуть обратно, прямо сейчас.
Г-жа Лагерлёф и Большая Кайса согласились с нею: дескать, впрямь лучше повернуть восвояси.
Но поручик Лагерлёф упрямо стоял на своем. Они прекрасно поднимутся на борт, опасаться тут нечего. Может, первый и единственный раз в жизни им удастся осмотреть торговое судно, и упускать такой случай никак нельзя.
– Ну хорошо, на борт мы поднимемся, но уж сызнова спуститься в шлюпку нипочем не сумеем, – сказала тетушка Ловиса.
На полпути им встретилась шлюпка, груженная мешками.
– Видишь эту шлюпку? – спросил у сестры поручик Лагерлёф. – А известно ли тебе, что в мешках?
– Нет, дорогой Густав, откуда мне знать? – отозвалась мамзель Лагерлёф.
– Ну как же, это ведь мешки с солью, с “Якоба”, – просветил ее брат. – Ни рук, ни ног у них нету, но коли они смогли спуститься с палубы, то и ты сможешь.
– Да, попробуй-ка надень кринолин да длинные юбки, прыти у тебя мигом поубавится, – сказала мамзель Ловиса.
Так они пререкались всю дорогу. Девчушка, мечтавшая увидеть райскую птицу, всем сердцем желала, чтобы папенька уговорил тетушку Ловису и остальных подняться на борт, хотя ей тоже казалось, что это невозможно.
Причалили они к борту аккурат под качающимся штормтрапом, и несколько матросов “Якоба” спрыгнули в шлюпку, чтобы помочь гостям взобраться на палубу. Первой они подхватили хворую малышку. Один поднял ее, передал товарищу, а тот поднялся с нею по веревочной лестнице, или как она там прозывается, и поставил ее на палубу “Якоба”. А затем снова отправился вниз помогать остальным, и девчушка осталась одна.
Она испугалась, потому что стояла на узенькой полоске палубы. Впереди открывалась огромная зияющая дыра, а в глубине виднелось что-то белоснежное, и это белоснежное насыпали в мешки.
В одиночестве она стояла довольно долго. Похоже, в шлюпке восстали против подъема на борт. Никто не появлялся, и, немного успокоившись, она, разумеется, начала высматривать райскую птицу.
Искала ее вверху, среди рей и такелажа. Представляла себе, что она большая, вроде индейки, так что углядеть не составит труда.
Поскольку же никакой птицы не наблюдалось, она обратилась к каютному юнге капитана Стрёмберга, который стоял поблизости, и спросила, где райская птица.
– Идем со мной, покажу, – ответил он. Взял девчушку за руку, чтобы она не упала в трюм. И пятясь задом, начал впереди нее спускаться по каютному трапу, а она шла следом.
Не каюта, а сущее загляденье. Мебель и стены поблескивали красным деревом, и райская птица действительно была там.
Птица оказалась еще диковиннее, чем думала Сельма. Неживая, она стояла посреди стола, целая, красивая, при всем своем оперении.
Девчушка влезла на стул, а оттуда на стол. И уселась подле райской птицы, любуясь ее красотой. Каютный юнга стоял рядом и показывал ей длинные, блестящие висячие перышки. Потом сказал:
– Знаешь, она, видать, впрямь из рая. Ножек у нее нету.
Малышка именно так себе и представляла, что ходить в раю не надо, можно вполне обойтись парочкой крыльев, и с огромным благоговением смотрела на птицу. Сложила ладошки как для вечерней молитвы. Ее ужасно интересовало, знает ли каютный юнга, что эта птица хранит капитана Стрёмберга, но спросить она не решилась.
Она могла бы просидеть тут целый день в огромном восхищении, но ее отвлекли громкие крики с палубы. Кто-то словно бы звал: “Сельма, Сельма!”
