– Детектор лжи, как его прежде называли. Полиграф. В просторечии – сито. Если не ошибаюсь, у вас их нет.

– В некоторых случаях мы ими пользуемся, – услужливо сообщил Клайв сбоку от меня, прежде чем я успел открыть рот. – Когда вы настаиваете, мы идем вам навстречу. Возможно, они появятся и у нас.

И только тогда угрюмый, замкнутый Тодд приступил к делу. Тодд не производил впечатления умелого оратора. При первом глотке он не производил никакого впечатления. Но мне уже доводилось встречать юристов вроде него – людей, которые превращают свою несимпатичность в знамя, а неуклюжестью речи пользуются, как дубинкой.

– Опишите свои отношения с Ники Ландау, мистер Браун.

– Их нет, – сказал Барли. – Нас объявили незнакомыми во веки веков, аминь. Я подписал документ, гласивший, что больше я с ним не разговариваю. Вот спросите у Гарри.

– Перед этим, будьте добры.

– Иногда мы вместе закладывали за галстук.

– Простите?

– Пили. Шотландское виски. Он славный парень.

– Но не вашего круга, не так ли? Ни Харроу, ни Кембриджа он не кончал, верно?

– А какое это имеет значение?

– Вы не одобряете структуру английского общества, мистер Браун?

– Мне, старина, эта структура всегда представлялась одной из вопиющих несуразиц современного мира.

– «Славный парень». Это значит, что он вам нравится?

– В больших дозах немножко действует на нервы, но, да, он мне нравился. И нравится.

– У вас с ним не было никаких сделок? Любого характера?

– Он агент нескольких фирм, а я сам себе хозяин. Какие могли быть между нами сделки?

– Когда-нибудь что-нибудь вы у него покупали?

– С какой стати?

– Мне хотелось бы знать, что происходило между вами и Ники Ландау в тех случаях, когда вы бывали с ним вдвоем. И нередко в коммунистических столицах.

– Он хвастал своими победами. Ему нравилась хорошая музыка. Классическая.

– Он когда-нибудь говорил с вами о своей сестре? О своей сестре, проживающей в Польше?

– Нет.

– Он когда-либо выражал вам возмущение по поводу того, как английские власти якобы расправились с его отцом?

– Нет.

– Когда у вас был последний интимный разговор с Ники Ландау?

Наконец-то в ответе Барли проскользнуло раздражение.

– Вы говорите так, словно мы были любовниками, – сказал он с досадой.

Лицо Куинна осталось неподвижным. Возможно, он это для себя уже вычислил.

– Мистер Браун, я спросил вас, когда? – произнес Тодд тоном, показывавшим, что его терпением злоупотребляют.

– Кажется, во Франкфурте. В прошлом году. Выпили в «Хессишер хоф».

– На Франкфуртской книжной ярмарке, имеете вы в виду?

– Развлекаться во Франкфурт никто не ездит, старина.

– И больше никаких диалогов с Ландау после этого?

– Насколько помню, нет.

– И на Лондонской книжной ярмарке этой весной?

Барли, казалось, напряженно рылся в памяти.

– А, черт! Стелла! Вы правы!

– Прошу прощения?

– Ники положил глаз на девушку, которая прежде работала у меня. Решил, что она ему страшно нравится. Ему все нравились. Просто бык. Просил, чтобы я их познакомил.

– И вы познакомили?

– Попытался.

– Вы для него сводничали. Я правильно выразился?

– Вполне, старина.

– Будьте добры, что именно произошло?

– Я пригласил ее выпить вместе в «Косуле» за углом в шесть вечера. Ники пришел, а она нет.

– Так что вы остались наедине с Ландау? Один на один?

– Совершенно верно. Один на один.

– О чем вы разговаривали?

– О Стелле, наверное. О погоде. Бог его знает.

– Мистер Браун, вы близко соприкасаетесь с проживающими в Соединенном Королевстве советскими гражданами, в том числе и с бывшими?

– Иногда с атташе по вопросам культуры – если он соблаговолит ответить, что случается не так уж часто. Ну, и когда совписатель приедет с визитом, а посольство устроит для него прием с выпивкой, я скорее всего там побываю.

– Насколько нам известно, вы любите играть в шахматы в одном кафе в лондонском районе Камден-Таун?

– Ну и?

– А разве это кафе не облюбовано русскими эмигрантами, мистер Браун?

Барли повысил голос, но в остальном продолжал хранить спокойствие:

– Ну, я знаком с Лео. В шахматах Лео любит рискованные комбинации. Я знаком с Джозефом. Джозеф признает только нападение. Я с ними не сплю и не обмениваюсь государственными тайнами.

– Однако память у вас весьма избирательная, мистер Браун, не так ли? Особенно если учитывать чрезвычайно подробные ваши рассказы о других эпизодах и людях?

Но Барли все-таки не сорвался, отчего его ответ приобрел еще большую сокрушительность. На секунду даже создалось впечатление, что он вообще не намерен отвечать; терпимость, которой он проникался все больше, подсказывала ему: пренебреги.

– Я помню то, что важно для меня, старина. А если безнравственностью мыслей мне с вами не тягаться, то это ваша проблема, не моя.

Тодд покраснел. И продолжал краснеть. Улыбка Ларри становилась все шире, пока почти не достигла ушей. Куинн нахмурился, как грозный часовой. Клайв ничего не слышал.

А Нед порозовел от удовольствия, и даже Рассел Шеритон, погруженный в крокодилью дремоту, казалось, среди множества горьких разочарований вдруг припомнил что-то смутно приятное.

Вечером я пошел прогуляться по берегу и там наткнулся на Барли и двух его охранников: укрытые от виллы обрывом, они пускали по воде камешки, соревнуясь, чей пропрыгает дальше.

– Что, взяли? Взяли?! – восклицал Барли, откидываясь и взметывая руки к облакам.

* * *

– Муллы учуяли ересь, – объявил за ужином Шеритон, угощая нас очередным развитием игры. (Барли сослался на головную боль и попросил, чтобы ему принесли омлет в лодочный домик.) – В подавляющем большинстве в конгресс они въехали на платформе коэффициента безопасности. Что означает: повышайте военные расходы и развивайте любую новую, самую идиотскую систему, лишь бы она обеспечила мир и процветание военной промышленности на ближайшие полвека. Если они и не спят с производителями оружия, так уж, конечно, едят с ними. А Дрозд насвистывает им очень скверную историю.

– А что, если это правда? – спросил я.

Шеритон грустно взял себе еще кусок орехового пирога.

– Правда? Советы не способны вести игру? Они срезают расходы, где могут, а шуты в Москве не знают и половины скверных новостей, потому что шуты на местах водят их за нос, чтобы и дальше разживаться золотыми часами и даровой икрой? Вы считаете это правдой? – Он откусил огромный кусок пирога, но абрис его лица нисколько не изменился. – Вы полагаете, что определенные неприятные сравнения не проводятся? – Он налил себе кофе. – Вы знаете, что хуже всего для наших демократически избранных неандертальцев? Абсолютно наихудшее? Последствия для нас. Захирение советской стороны означает захирение нашей. Муллам это очень не по вкусу. Как и военным промышленникам. – Он укоризненно покачал головой. – Узнать, что советское твердое топливо – дерьмо, что их ракеты блюют, а не рвутся? Что ошибки их системы раннего предупреждения еще почище наших? Что их ракеты большой мощности не способны даже выбраться из своей конуры? Что оценки нашей разведки смехотворно завышены? У мулл при одной такой мысли поджилки трясутся. – Он помолчал, размышляя о свойственной муллам непоследовательности. – Как внушать необходимость гонки вооружения, если, кроме собственной задницы, тебе гоняться не за кем? Информация Дрозда жизненно опасна. Многие высокооплачиваемые любимые сыночки оказываются под угрозой лишиться кормушки, и все из-за Дрозда. Вам требуется правда? Вот она.

– Так зачем же высовываться? – возразил я. – Если эта платформа непопулярна, зачем за нее держаться?

И вдруг я почувствовал, что готов провалиться сквозь землю.

Не так уж часто старик Палфри прерывает разговор, и все головы оборачиваются к нему в изумлении. А на этот раз я вовсе даже не собирался рта открыть. И вот Нед, Боб и Клайв уставились на меня, как на умалишенного, а молодые люди Шеритона (их за столом было двое, если не ошибаюсь) одновременно положили вилки и одновременно принялись вытирать пальцы салфетками.