К тому времени мы были уже недалеко от места нашего выступления, и все мы жаждали вернуться домой, в свои новые толстостенные капитальные жилища с крышами, установленными так, чтобы отражать любой снегопад, — так мы считали. Но теперь засомневались. Не шли ли мы туда, где придется жить под снегом, как некоторые твари живут под водой? Не придется ли нам рыть туннели и пещеры в подснежном мире?

Однако на нашей стороне стены, где распростерлись наши города, деревни и фермы, еще оставалась кое-какая зелень, все еще блестела бегущая вода. Зная о нашем голоде, нашем отчаянии и наших стремлениях, агенты Канопуса теперь не заставляли нас отворачиваться от этой жизни, позволяя спотыкаться, когда мы выискивали теплоту, стараясь не замечать снежную пустыню, что надвигалась на нас.

Именно в эти дни мы с Джохором специально отстали от остальных, дабы поговорить наедине. Я слушал его и смотрел на своих спутников впереди, Представителей, и когда я понял, что услышанное сейчас предназначалось лишь для меня одного, не для них — ибо пока они не были готовы воспринять это, — мне открылся даже более глубокий смысл того, что предстояло. Но что могло быть еще хуже?

Впереди возвышалась наша великая стена, чернела над топями, где снег после бурана уже частично растаял, оставив лишь слабые белые полосы и пятна на темной воде. Мы стояли, Джохор и я, и смотрели, как удаляются наши спутники, превращаясь в движущиеся точки на гребне стены, где она поднималась, проходя по горному хребту, и затем исчезала. Она поднималась снова, нам это было видно, все столь же могучая и высокая даже на таком расстоянии, полностью раскрывая свою сущность: по одну сторону громоздились снега, а по другую — чахлой травой да низкими серыми кустарниками кормились животные.

Джохор тронул меня за руку, и мы прошли вперед к месту, где болота лежали с обеих сторон. Справа темные воды с белыми прожилками представлялись каналами к миру снега и льда. Но с другой стороны болота были устьем, ведшим к океану. Так мы его называли, хотя в действительности это было огромное озеро, окруженное сушей. Нам рассказывали о планетах — а некоторые из нас и побывали на них, — где воды больше, чем суши, где частицы, участки и даже огромные пространства суши заключены в необъятность воды. Очень трудно поверить в нечто весьма отличное от собственного опыта. У нас все было по-другому. Наш «океан» всегда был для нас чудом. Драгоценностью. От него зависела наша жизнь, мы знали это, ведь благодаря ему создавалась наша атмосфера. Нам казалось, что он содержит далекие и редкие истины, служит нам символом того, что тяжело приобрести, но что необходимо беречь и защищать. Тем из вас, кто живет на планетах, где жидкость распространена наряду с почвой, скалами и песками, будет так же сложно постичь наше лелеяние этого океана, как и нам представить планеты, на которых массы воды омывают целый шар в беспрестанном живом движении, постоянно утверждая единство, цельность, взаимодействие, скорое и свободное чередование. Ибо основой нашей жизни, веществом, связывавшим нас в целостность, была земля. О да, мы знали, что эта почва и скалы, создавшие нашу планету, со столь ограниченным содержанием в ней воды, да еще в единственном месте — за исключением ручьев и рек, питавших «океан», — были чем-то движущимся, точно так же, как движется вода; мы знали, что у скал есть свое течение, как и у воды. Мы знали это, ибо так нас научил думать Канопус. Твердость, неподвижность, постоянство — только так, глазами нашей Планеты Восемь, вынуждены были мы смотреть на вещи. Нигде, объявил Канопус, нет постоянства, нет непреложности — нигде, в галактике или во вселенной, нет ничего, что бы не двигалось и не изменялось. Когда мы смотрели на камень, мы должны были думать о нем как о танце или потоке. То же самое относилось и к холму. Или горе.

Я стоял, повернувшись к ледяным ветрам спиной, а лицом к нашему драгоценному озеру, которое было скрыто от взора высоким перистым камышом, и думал: а как же лед? Должны ли мы рассматривать этого нашего нового врага как нечто текучее и движущееся? И именно в этот момент мне впервые пришла в голову мысль о том, что наш океан может замерзнуть. Хотя он и располагался на «безопасной» стороне преграждающей стены. Мысль обожгла меня ледяным холодом. Я знал, что так будет, и уже почувствовал кое-что из того, что собирался мне сказать агент Канопуса. Я не хотел оборачиваться и смотреть в глаза Джохору — смотреть в глаза неотвратимому.

Я почувствовал, как он коснулся моего локтя, и все-таки обернулся.

Я увидел Джохора таким, каким видел меня он, — хрупким и уязвимым под толстыми шкурами, руки спрятаны в рукавах, глаза выглядывают из-под надвинутого косматого капюшона.

Тяжело утрачивать ощущение физического соответствия — и вновь мой взор устремился к небу, где прямо над нами парил орел.

— Представитель, — мягко произнес Джохор, и я заставил себя опустить взгляд к тому, что мне открывалось на его желтом лице. — Ваш океан замерзнет.

Я почувствовал, как под моей тонкой плотью съеживаются и дрожат кости.

Я попытался пошутить:

— Канопус может привезти нам новых животных с мощными, крупными костями, чтобы противостоять холоду, — но что вы можете сделать для наших костей? Или мы все вымрем, как вымерли наши другие животные, освободив путь для новых видов — новых рас?

— Вы не вымрете, — ответил он, и его твердые карие глаза — хотя и воспаленные, уставшие — удерживали мой взгляд.

Мне в голову пришла еще одна мысль, и я спросил:

— Ты родился не на Канопусе, как говоришь. Что же это была за планета, с которой ты пришел?

— Меня вызвали к существованию на теплой и спокойной планете.

— Какой когда-то была Планета Восемь.

— Как и та планета, на которую вы все отправитесь.

После этих слов я молчал очень долго. Мне надо было упорядочить свои мысли, которые вихрем проносились в голове и не выстраивались в какую-либо схему, позволявшую задать содержательные вопросы.

Когда я немного пришел в себя, я все еще смотрел на Джохора: он стоял спиной к ветру, обрушивающемуся со снежных полей.

— Ты постоянно путешествуешь, — произнес я, — и редко бываешь на родной планете. Ты скучаешь по ней?

Эмиссар Канопуса не ответил. Он ждал.

— Если нам всем суждено отправиться из родного дома в космос, то зачем стена? Почему нас не вывезли, как только снег начал падать?

— Труднее всего понять любому из нас — каждому из нас, каким бы высоким ни было его социальное положение, — что все мы подчинены глобальному плану. Всеобщей Необходимости.

— И этот план оказался непригодным? — спросил я с горечью.

— Когда мы отправляли тебя на обучение на другие планеты, ты когда-нибудь слышал о планете под названием Роанда?

Я слышал, и мое любопытство переросло в ожидание — и даже в теплое и дружелюбное ожидание.

— Да, это прекрасная планета. И несомненно одна из наших самых удачных попыток… — Джохор улыбнулся, хотя мне не было видно его улыбки, я догадался лишь по глазам — его рот был укрыт. Я тоже улыбнулся — печально, конечно же. Ибо не так-то легко признать себя лишь одним пунктом из множества подобных.

— Наша несчастная планета — неудачная попытка!

— В этом нет чьей-то вины, — ответил канопианец. — Ситуация изменилась… непредвиденно. Мы были уверены, что Планете Восемь предопределены стабильность и медленный рост. Когда оказалось, что это не так, мы решили переселить вас на Роанду. Но сначала там должна быть завершена еще одна фаза развития. Вопрос заключается в повышении определенного вида до уровня, когда вы — после того, как ваш вид будет туда доставлен, — сможете образовать гармоничное целое. Пока это неосуществимо. Вы тем временем, на этой планете, должны быть защищены от самого худшего из того, что произойдет.

— Значит, стена нужна для сдерживания наихудшего, что может принести снег?

— Самое худшее, что принесет лед, — это гигантское скопление огромных пластов, которые будут подниматься прямо у стены. Там, внизу, куда мы сейчас смотрим… — Джохор развернул меня от холода к теплому полюсу, — будет весьма плохо. Возможно, вы столкнетесь с трудными временами, переживая это. А эта стена будет сдерживать, как мы полагаем, давление льда. Достаточно долгое время.