Когда мейкенцам оставалось до земли совсем недалеко, они стали парить, так, чтобы люди внизу могли рассмотреть их во всем великолепии. Мейкенцы знали, к своему удивлению и удовольствию, какой устрашающей кажется их внешность противникам.
Вблизи эти двухголовые птицелюди, с их ужасным оружием-клювом, с жесткими сверкающими глазами, густым черным мехом, громко хлопающими крыльями, когтями, оказались еще ужаснее, чем волиендестанцы себе их представляли по рассказам. Но все же хозяева планеты проявили твердость, не позволили себе впасть в панику, остались внешне спокойными и безмятежными.
Еще до того как мейкенцы приземлились, Ормарин вышел вперед — точно так же поступили и прочие представители народа в других регионах планеты — и начал приветственную речь:
— Братья — жертвы Волиена! Жители дружественной колонии! Мы, вторая колонизированная Волиеном планета, приветствуем на нашей территории вас, третью планету — жертву Волиена! Так что — приземляйтесь, добро пожаловать! Примите самые искренние наши приветствия… — И так далее.
Изумленные птицелюди выстроились в шеренгу, сложили крылья и слушали. В каждом отряде был свой лидер, который соскочил с пипизавра и встал рядом с ним. Надо было принимать решение. К спине каждого животного было привязано множество оружия, потому что толковых шпионов у Мейкена не было, и они считали, что, как только приземлятся, им тут же придется бороться за выживание. Но их встретили спокойные и даже дружественно настроенные толпы, они услышали приветственные речи.
Мейкенцы сняли свое оружие со спин пипизавров и небрежно держали его в руках, без всяких признаков агрессии. Тем временем волиендестанцы наблюдали удивительное явление: теперь возле каждого зверя стояла его вторая половина, прямоходящее двуногое существо, по форме и устройству ничем не отличающееся от других обитателей Галактики, — и именно этого волиендестанцы не могли понять, и это их всегда будет приводить в смущение — поразительное абсолютное сходство.
Наконец командиры отрядов захватчиков посовещавшись, решили вернуться на Мейкен за приказом, а тем временем позволили себе сыграть роль радостно встреченных гостей, каждый небрежно повесил свое оружие на согнутую руку — и снял головной убор. Волиендестанцы переполошились, увидев этих коротышек, довольно неуклюжих, заросших шерстью существ, с круглыми, гладкими, желтыми лысыми головами — на Мейкене принято брить головы. На гладких, круглых желтоватых лицах были как-то вкось посажены маленькие черные глазки без бровей и ресниц. До чего же эти странные существа были все похожи друг на друга! Хотя волиендестанцев вроде бы об этом и предупреждали, они были готовы к одинаковости пришельцев — видели ведь уже рабов из колонии С 181, но волиендестанцам трудно было это воспринять, им было неуютно, они не знали, куда глаза девать; потом все же взглянули друг на друга, как бы оценивающе, и им стало легче, глаза отдохнули от осознания собственного бесконечного разнообразия: шевелюры желтые, и коричневые, и красные, и серебряные, и черные, кожа — и белая, и кремовая, и серая, и розовая, и желтая, и коричневая, и черная; теперь они не могли наглядеться друг на друга, поражаясь бесконечному разнообразию форм, размеров, цветов, удивляясь и поражаясь сами себе. А потом снова поглядели на мейкенцев, а те, сняв свои плотно облегающие гладкие меховые комбинезоны, оказались маленькими, крепкими, с гладкой желтой кожей людьми, с округлыми желтоватыми лицами и глазками как щелки. Все одинаковые. Все, абсолютно все одинаковые. Конечно, были незначительные различия в росте, толщине, и наверняка, если их лица пристально рассматривать, то можно отыскать другой оттенок цвета или легкое различие в чертах лица. Однако на первый взгляд сходство между пришельцами было полнейшее.
И волиендестанцы ощутили небывалое единение, и это произошло благодаря их собственной оценке себя, богатства своего генетического наследия.
А тем временем шло торжество, речь текла за речью: и когда мейкенцы устали, их отвели в недавно построенные бараки, специально спроектированные таким образом, чтобы разместить там солдат вместе с их животными, хотя чем кормить пипизавров — вот это действительно представлялось проблемой. И немедленно развернулась дискуссия, предложенная Ормарином, который — большой, солидный, грубовато-добродушный, здравомыслящий — казалось, присутствовал сразу всюду; о том, как удовлетворить потребности Мейкена, о проблеме которого хозяева были давно наслышаны. Волиендестанцы искренне хотели помочь своим братьям, из сочувствия, которое одна колонизированная планета не может не испытывать к другой такой же жертве колонизации. На дискуссии обсуждались те новые виды животных, птиц и насекомых, которые можно приспособить для кормления пипизавров.
Мейкенцы не знали, как все это воспринимать. Не имея опыта в ведении захватнических войн и не обладая достаточно живым умом, они ориентировались на быструю и неприятную войну на выживание, которую рассчитывали выиграть, а потом… а что потом? На Словине они высадились как союзники, а потом захватили его. Там им и воевать не пришлось. Втайне они жаждали повоевать, хотели посмотреть, как от их ужасного внешнего вида — теперь они знали, что именно так их и воспринимают — противник испуганно остолбенеет. Но что делать после завоевания новой планеты? Мейкенцы чувствовали такую же неловкость, как и «хозяева». Жизнь мейкенцев построена так: все время бодрствования они проводят на своих животных. Те просыпаются раньше своих друзей, обнимают их, вылизывают и расцеловывают; потом мейкенцы взбираются на спины своих животных и поднимаются в воздух, пока пипизавр не отловит и не съест на лету достаточно птиц и насекомых, чтобы насытиться, или же пипизавры бегают повсюду по земле, прыгают на своих огромных ногах с когтями, пока крепкие клювы не проткнут достаточно насекомых (на Мейкене насекомые по размеру часто не меньше человеческих детей), чтобы себя пропитать. А остальной день они проводят в основном в воздухе: у них приняты всевозможные игры, турниры и спортивные состязания. А на земле тоже — сплошные гонки и спортивные игры. Дважды в день короткий перекус, иногда пьют выделения прямо из желез пипизавров, иногда едят, не спускаясь со спины животных.
На этой планете, Волиендесте, мейкенцы рискнули попытаться жить так, как на Мейкене. Но не тут-то было. Во-первых, атмосфера оказалась иной, и мейкенцев охватила сонливость. А потом, хотя мейкенцы и наслаждались мыслью, что обитатели других планет считают их устрашающими, себе-то они не казались таковыми; и какое уж тут веселье, когда все волиендестанцы таращат на вас глаза, разинув рты — не от страха, это правда, но скорее от того, что как будто считают гостей если не отвратительными, то малоприятными. И потом, хорошенько разглядев хозяев, мейкенцы сначала не поверили своим глазам, а потом никак не могли привыкнуть к толпам людей, которые так отличались друг от друга. Нет ли в этом чего-то сомнительного… пожалуй, даже неприятного и неэтичного? Какая тут может быть общность взглядов, какое истинное единство душ, в таком народе, где каждый человек, когда смотрит на другого, видит нечто совершенно отличное от самого себя, так что бедняге остается один выход — носить с собой зеркальце и постоянно смотреться в него, чтобы убедиться, что его собственная внешность достоверна, хороша, правильна, не хуже того, что они видят перед собой! Как, должно быть, ужасно — думали мейкенцы, — жить всегда на планете, организованной так, что здесь нет приятной, спокойной, естественной и правильной схожести во внешности? Как ужасна, должно быть, вечная необходимость настраиваться на другое лицо, вместо того чтобы спокойно жить себе с твердым убеждением: окружающие такие же, как и ты сам. А некоторые мейкенцы даже рискнули прокрасться в лагеря для рабов, и вот уж там их глаза отдохнули за созерцанием массы людей, каждый из которых выглядел точно так же, как сосед. И снова у них возник вопрос: почему эти благополучно правильные люди заперты все вместе в лагерях, как рабы, как будто они хуже, чем те, другие, такие невероятно различные?
