Короче говоря, свобода невозможна для народа, приученного к необходимости тирании.

И с этим посланием наш бедный Инсент был вынужден ехать на Словин.

В течение нескольких В-веков планета Словин была закрытым местом, жители которого вели однообразную жизнь; планета была бедна, у нее отнимали все богатства, ею управляла Колониальная Служба Волиена, а порядок на ней поддерживала полиция Волиена, используя тюрьмы и палачей. И вдруг Словин «сбросил ярмо». Меньшинство, на которое опирался Волиен в своих интересах, спаслось бегством или было уничтожено, кое-кто превратился в патриотов. Весь Словин бурлит сейчас от новых партий, основанных группами военных, его освободивших. Каждая из них имеет — а как же иначе — своего лидера, армию и вероучение, которое группа защищает от всех других групп, сплошь и рядом дело доходит до кровопролития. Одна партия стоит за объединенный Словин, другая — за федерацию регионов Словина и так далее. В воздухе носится Риторика Свободы, потому что народ осознает — он свободен.

Группы, армии, секты, партии, фракции: в Словине их полно, как и на любой другой «освобожденной» планете.

Инсент направился прямо в столицу, начал искать самую большую и влиятельную партию, но обнаружилось, что каждый житель планеты называет разную. В результате Инсент выступил с заявлением, что он-де, «беспристрастный, незаинтересованный доброжелатель из отдаленной планетной системы», намерен обратиться к освобожденному народу Словина в такой-то и такой-то день на центральной площади столицы, и его обращение должен услышать каждый житель планеты.

Так вот, уже сама стилистика его обращения должна была привлечь внимание, потому что эпитеты вроде незаинтересованный и беспристрастный тут уже не в ходу: их автоматически связывают с качествами, обесцененными коррупцией и безобразиями, творившимися под властью Волиена, и, наконец, эти слова затерты от частого употребления в бурный, фанатичный, кипящий страстями период «освобождения». «Незаинтересованный»: что бы это значило?» — спрашивали друг друга словинцы. И, выяснив значение этого и подобных слов, только посмеивались: какой вздор, какая идеалистическая чепуха! Но это говорилось с чувством легкой зависти. С ощущением какой-то потери.

Эти высокие, хрупкие, серебристые создания всегда вызывали у иностранцев сильнейшее желание их защитить, глубочайшее сочувствие из-за их кажущейся уязвимости; и наш Инсент на этой планете был почти вне себя от эмоций, наблюдая, как словинцы приближаются друг к другу неуверенно и нерешительно в эти новые времена, прощупывая своих соотечественников и расспрашивая их. Словинцы напоминали Инсенту тех изысканных сверкающих насекомых, которые живут одну ночь, а потом теряют крылышки и умирают, и он знал, что должен спасти их от самих себя, если только сумеет заставить их его выслушать. «О бедные, бедные словинцы», — бормотал Инсент, мысленно репетируя обращение, оттачивая каждую фразу, отыскивая прежде всего подходящие слова, которые как по волшебству позволят жителям сбросить наследие векового гнета Волиена и своей унылой однообразной жизни.

Сами же словинцы не отдавали себе отчета, что их в этом поразительном обращении привлекли именно его «непохожесть» и «отличие». Что значит слово «непредвзятость»? А великодушие? Или же: обособленный, почтенный, рыцарственный? Там и сям, или где-то еще, возможно, даже когда-то на самом Словине, попадались такие люди, в обиходе которых были эти слова, но умели ли они правильно ими пользоваться?

В тот великий день Инсент, вне себя от экзальтации и стоящей перед ним задачи, стоял на пьедестале на центральной площади столицы, в окружении многих тысяч перешептывающихся, серебристых, тонких, изящных словинцев, которые собрались не монолитной массой, но компаниями и группками, все вооруженные, все приверженцы разных партий, все смотрели вверх своими блестящими многогранными глазами, надеясь услышать какую-то истину, которая раз и навсегда просветит их. Это объяснялось тем, что они бессознательно тянулись к объединению, потому что так долго были консолидированы с Волиеном. А в последние несколько дней произошло весьма благоприятное для Инсента событие: начались сражения по всему Словину между группами партизан и армиями, и теперь все жители планеты боялись, что разразится гражданская война.

Вообразите себе эту сцену, Джохор! Огромная, но бесконечно разделенная толпа, вся жаждущая вдохновляющих, самоотверженных, возвышающих слов, потому что люди поняли уже из самого текста обращения Инсента: есть такая звезда, о существовании которой они до сих пор ничего не знали, но чью верховную власть они прекрасно были готовы признать. Хотя, конечно, убили бы любого выходца из своей среды, кто осмелился бы вслух предположить такое.

Инсент начал с того, что попросил разрешения словинцев рассказать им печальную и поучительную историю. Они разрешили бы ему что угодно, и любое его слово показалось бы им точно тем, чего они жаждали, так необъятно многого они ждали от него. Инсент рассказал аудитории историю Шикасты, ее Северо-Западных Окраин, как однажды исчезла их самая худшая, самая старейшая и длительная тирания и как все ее народы стали бороться, чтобы снова закабалить себя. И как им это удалось. Он хорошо рассказал эту историю, заставив этих несчастных дрожать и вздрагивать от осознания того, как легко пасть жертвой желания подчиниться, когда ты научен только подчиняться.

— Перед вами, народ Словина… — сказал Инсент после долгой паузы, которую он сумел выдержать, — потому что был совсем не такой, как местные жители, и его удивительные слова, казалось, дошли сюда с какого-то далекого и необычного солнца.

— Перед вами, народ Словина, — проговорил или пропел Инсент, раскинув руки, как бы обнимая их будущее, их все еще нереализованные потенциальные возможности, — перед вами, народ Словина, встала самая большая опасность, какую только можно себе вообразить, но вы, кажется, этого не осознаете. Вам угрожает опасность подчиниться новому тирану, потому что ваш ум мыслит по законам тирании. Но существует и другая возможность: дорога к светлому будущему, такого рода, какого вы никогда и представить не могли. И вы можете остаться истинно свободными людьми, если откажетесь подчиниться новым лидерам или тиранам, священникам, догмам. Вы сохраните в своих взглядах непредубежденность и станете свободными, если исследуете возможности, проанализируете, как вас в прошлом обрабатывали, научитесь наблюдать за собой так, как наблюдали бы со стороны за другими породами существ на ближайшей планете — как вы все наблюдаете и критикуете, например, Мейкен. — (Тут раздался вопль неприязни, потому что в этой зоне Галактики действует общий закон: степень ненависти и недоверия между планетами обратно пропорциональна расстоянию между ними.) — Да, таково может быть ваше будущее! Вы можете сказать себе: «Мы больше никогда не подчинимся лидеру, потому что нам не нужны лидеры; мы понимаем, что нас просто на это натаскали, — якобы они у нас обязательно должны быть». Давным-давно, в вашем животном и полуживотном прошлом вы собирались в группы и банды, в стаи, и тирания основана на этих генетических наклонностях — держать вас в группах, бандах и стаях; но теперь вы можете себя освободить, потому что вы себя поняли…

И столпившиеся там отдельные группы растворились в океане чувств, толпа слилась в единую душу, каждый обнимал и обхватывал соседа с легким шелестом сухой, как бумага, плоти, так что Инсента, казалось, охватила буря шуршания от этих поцелуев. А потом в едином порыве они все столпились вокруг него и подняли его на воздух, крича: «Наш лидер, ты пришел нас спасти!», и «Инсент навсегда!», и «Оставайся с нами, о великий, выскажи нам свои Благородные Мысли, чтобы мы могли их записать, и изучать, и цитировать их вечно!», «О Инсент Великий…»

Инсент вырывался, крича и протестуя: «Нет, нет, нет! Вы не поняли, не в этом дело. О словинцы, прошу вас, не надо, о Боже… Что же мне сказать, чтобы заставить вас?..»