— Рафф любит тебя, — говорила Касс. — Он понимает, что ты спас его.
Данн не хотел расставаться со снежным псом. Не хотел он расставаться и с Касс, но разве это возможно? У нее есть муж. А вот к щенку он привязался всем сердцем. Вспыльчивая и суровая душа его таяла от любви и покоя, когда снежный песик лежал возле него, или лизал его лицо, или сосал пальцы. И все же Данн должен был двигаться вперед. Поначалу он хотел было взять щенка с собой, но потом решил, что это невозможно. Раффа нужно хорошо кормить. Он сейчас ел жидкий суп, кусочки рыбы и молоко, только теперь уже не грудное, а козье. Коза жила в загоне и часто блеяла, видимо ей было скучно.
Рафф не мог отправиться в путь с Данном, а Данн должен идти.
Когда он вышел из хижины, щенок завыл и засеменил вслед за ним по тропе. Касс пришлось побежать за щенком следом и подхватить его на руки, чтобы отнести обратно в дом. Женщина плакала. Снежный песик жалобно скулил. И Данн тоже плакал.
Юноша прикинул, что за то время, что провел в доме Касс, он плакал больше, чем за всю свою жизнь. «Но я не из тех, кто распускает сопли, нет», — повторял он себе.
— Я не плачу, — произнес он вслух, прибавляя шагу, чтобы поскорее уйти от собачьего воя. — Я никогда раньше не плакал, и нужно прекращать это.
Потом Данн вдруг понял, что обрел долгожданный ритм ходьбы. Он почти бежал длинными шагами по тропе и даже заставил себя чуть сбавить скорость, чтобы не устать раньше времени. Для него это было радостным откровением, и слезы наконец высохли. Он все шел и шел, без остановок; по одну сторону — болота, по другую — скалы. Навстречу ему больше не попадались беженцы. Не значит ли это, что войны закончились? Настал конец сражениям?
Наступила темнота, и Данн привычно скользнул вниз с обрыва, ища куст, в котором можно было бы спрятаться на ночь, или расщелину в камнях. Ночью ему снились приветливая постель Касс, сама женщина и снежный пес, но проснулся он с сухими глазами, перекусил припасенной Касс провизией и вернулся на тропу, когда солнце уже в полную силу светило ему в лицо. Юноша заметил, что болота отступают. К вечеру по правую руку он уже видел не топи, а вересковые пустоши, и ночлег нашел не на крутой стене обрыва, а на сухом камне под сладко пахнущим кустом. Наконец-то он избавился от гнилой вони болот… Данн глубоко дышал, впуская в легкие как можно больше чистого здорового воздуха, и так продолжалось еще день, и еще, и еще. Потом Данн напомнил себе о том, что нужно быть осторожнее, чтобы в один прекрасный момент не очутиться вдруг в гуще сражения. А такое весьма вероятно, если он и дальше будет идти по дороге. Хотя все это время ему не встречались беженцы. Но вот впереди показались двое. Вроде не мужчины, не женщины… Дети? Они подошли ближе — спотыкаясь, на подгибающихся ногах, и Данн увидел: да, это подростки, костлявые, с огромными запавшими глазами, с неживым от жестокого голода взглядом. Их кожа… какого же цвета была их кожа? Серого? Нет, пепельного, их кожа приобрела пепельный оттенок, а губы совсем обесцветились и потрескались. И оба как будто не видели Данна: они брели, не сворачивая и не останавливаясь.
Как же они были похожи на Данна и Маару в юности — от голода худых как привидения, но упорно идущих вперед! Когда подростки поравнялись с Данном, девочка — кажется, это все-таки была девочка — пошатнулась, и парнишка протянул руку, чтобы поддержать ее, но как-то механически, бессильно. Девочка упала. Данн поднял ее — словно охапку жердей. Он усадил ее у обочины, там, где начинались заросли вереска. Парнишка остановился с непонимающим видом. Данн обнял его одной рукой, подвел к траве, посадил рядом с девочкой, которая сидела, неподвижно глядя в одну точку. Она с трудом дышала. Данн опустился перед ними на колени, развязал мешок, вынул ломоть хлеба, полил его водой, чтобы легче было жевать. Сначала он положил кусочек в рот девочки. Она не съела его, потому что дошла до той стадии истощения, когда желудок уже практически перестал функционировать. Данн попытался накормить парнишку — то же самое. От подростков исходил тяжелый запах. Дыхание было зловонным. Потом Данн попробовал заговорить с ними на всех известных ему языках. Они не ответили ему ни на один вопрос: то ли не знали этих языков, то ли были слишком больны, чтобы слышать или говорить.
Оба сидели в тех же позах, в которых Данн посадил их, уставясь в никуда. Данн подумал, что они с Маарой никогда не доходили до такого состояния, когда уже не реагируешь на опасность, когда утрачена воля к жизни. Он не сомневался, что эти двое умирают. До Центра было далеко, много дней ходьбы. Они могли бы добраться до Касс, ее хижина всего в нескольких днях пути, но она выйдет навстречу незваным гостям с острым ножом. Где-то за вересковыми пустошами растянулась Тундра с ее городами, однако это совсем уж далеко. И если даже эти двое подростков смогут подняться и пойти дальше, если они добредут до болот, то скорее всего оступятся между кочками и утонут в промоине. Или свалятся с откоса в море.
Данн присел рядом с ними. Хлебные крошки, которые он положил им в рот, выпали одна за другой, и вскоре подростки медленно завалились набок, упали на землю, едва дыша. Они умрут здесь. Данн еще посидел с ними, а потом пошел своей дорогой. Но ритм сбился. Легкость шага пропала, потому что ему мешали мысли. Данн думал о том, как часто они с Маарой оказывались в опасности, но всегда выходили из трудных ситуаций благодаря своей сообразительности и ловкости. Их спасали или собственные решительные действия, или доброта людей. И удача… А этим двум подросткам не повезло.
Впереди на дороге замаячила небольшая фигура. Навстречу ему медленно, но упрямо брел человек. Данну было хорошо знакомо это упрямство: когда у человека уже нету сил, но он все равно идет, движимый единственно силой воли. Тут уж не до ритма, который, если его нащупать, понесет тебя до самого горизонта как на крыльях. Человек этот был худ и костляв, но все-таки пребывал в гораздо лучшем состоянии, чем те двое, которых Данн оставил лежать на обочине. Данн окликнул путника на махонди и тут же получил ответ. Он видел, что незнакомец не хочет останавливаться, и поэтому вынул кусок хлеба, сухую корку, и помахал ею. И мужчина остановился. Он был невысоким и жилистым, с кожей желтоватого цвета (причем от природы, а не вследствие болезней или голода), с темными серьезными глазами и темными же волосами, падающими на лоб кудрявыми прядями. Да, это определенно был не вор и не бродяга.
Пока мужчина ел, Данн начал свои расспросы, на этот раз неторопливые и осторожные. Откуда он? Издалека, с востока. Но там же война?
Да, и даже целых две жестоких войны. Та, что поближе, уже вроде стихла, потому что не осталось почти никого, кроме солдат; они готовились к решительному сражению. Та, что бушевала подальше, была в самом разгаре. Его родную страну захватили; там началась гражданская война. Он покинул дом, сделал крюк и обошел более ожесточенную войну, потому что знал, где она идет, по пути работал на фермах за еду и кров. А что он найдет впереди, если будет двигаться по этой дороге?
Данн рассказал ему подробно, следя за тем, чтобы путнику все было понятно, дожидаясь от собеседника утвердительных кивков. Главное — не провалиться в промоины на болотах и не свалиться с обрыва. Если он не собьется с пути, то в конце концов дойдет до грандиозного строения, которое называется Центр. Там нужно найти человека по имени Гриот, и он поможет.
И почему Данн так старался ради этого незнакомца? Да потому что тот ему понравился. Он кого-то напоминал Данну, какого-то забытого друга, который некогда помог ему, думал Данн, и было что-то притягательное в сухощавом умном лице…
— Как тебя зовут?
— Меня кличут Али. — И он добавил, доверившись Данну, как Данн доверился ему: — Я служил писцом при короле. Мне пришлось бежать — я был слишком известен.
— А как называется твоя страна?
Данн никогда не слышал про такое государство. Находилось оно где-то за Харабом, и Данн даже представить себе не мог, где это.
