Поначалу решили искать невесту в Польше, но у тамошнего короля Сигизмунда II Августа, последнего мужчины – представителя династии Ягеллонов, были другие планы относительно замужества своей сестры Анны Ягеллонки (сам он был женат три раза, но ни в одном из браков не имел детей).

Безусловно, «польский брак» был бы очень выгоден для Руси в политическом отношении, и бояре поспешили принять меры к его осуществлению. В Варшаву отправилось особое посольство, которое должно было передать польскому королю предложение московского царя.

Сигизмунд II Август тоже был заинтересован в дружбе с Москвой, но слухи о безобразиях, творившихся в царском дворце, уже успели донестись до Варшавы, и польский король никак не мог решиться пожертвовать сестрой ради политических интересов. Кроме того, самые эти интересы выглядели довольно сомнительными. Иван Васильевич вел войну с Ливонией, русские войска побеждали, а польский король, в свою очередь, мечтал захватить часть Ливонии и вел об этом переговоры с Ливонским орденом. После перехода Ливонии во власть московского царя о возможности захвата нечего было и мечтать. А посему Сигизмунд II Август решительно отказал московским послам.

Вернее, не совсем так. Польский король не дал решительного отказа, но заявил, что не может согласиться на замужество сестры до тех пор, пока не урегулирует несколько пограничных дел. Требования его были непомерны: царь должен оставить Новгород, Псков, Смоленск и землю Северскую. Ну и запросы! Приходится отказаться от мысли стать зятем Сигизмунда II Августа, вздыхает государь. Раз он не может взять в жены эту соблазнительную девушку, придется воевать с ее страной. А раз так, Иван Васильевич написал королю, что приказал вырыть в земле яму, куда положат голову Сигизмунда после того, как ее отрубят.

После этого Иван Грозный обратил свои взоры на Кавказ. Почему бы не попробовать выбрать восточную принцессу? Тем более что все вокруг говорили, что одна из них обладает невиданной красотой. Это была дочь князя Темрюка, сына Идара (Айдара), владыки земли Черкасской (Большой Кабарды), да и возраста она была подходящего. Звали ее Кученей.

Сказано – сделано. Царь вызвал к себе одного из новых любимцев, князя Афанасия Ивановича Вяземского, и сказал ему:

– Добудь мне красавицу!

При этом глаза его сладострастно загорелись.

– Как добыть? Силой?

– А хоть бы и силой.

– Ну нет, государь, – ответил Вяземский. – Это даже тебе не удастся. Коли обидишь князя Темрюка, не миновать нам войны. А сам знаешь, что вся наша рать в Ливонии, на польской границе стоит, да против татар. Нельзя нам сейчас воевать еще и с черкесами.

– А коли так, – настоял на своем Иван Васильевич, – сделай, чтобы я увидел эту княжну. Придумай что-нибудь. Придется по нраву – женюсь на ней.

Князю Темрюку незамедлительно передали пожелание русского царя. К нему приехали послы и от имени государя пригласили прибыть в Москву вместе с красавицей дочерью. Конечно, князь был изумлен, когда ему сообщили, что московский царь, много слышавший о красоте Кученей, хочет взять ее себе в жены.

И князь Черкасский приехал в июне 1561 года в сопровождении княжны Кученей и ее старшего брата Салтанкула.

В Москве дочь князя Темрюка поселили неподалеку от Кремля, чтобы она могла отдохнуть после длинной дороги. Вскоре ее вместе с отцом и братом пригласили в царский дворец на смотрины, которые прошли успешно: царю Ивану Васильевичу потенциальная невеста очень понравилась.

Да что там понравилась! Это была высокая, стройная красавица.

Л.Е. Морозова и Б.Н. Морозов описывают ее так: «Под черными изогнутыми бровями сияли огромные темные очи с длинными ресницами, на щеках играл румянец, губы алели, точно спелые вишенки. К тому же девушка была совсем юна, не больше шестнадцати лет, очень скромна и застенчива».

Что касается скромности и застенчивости, с этим можно было бы и поспорить. Но мы не станем этого делать, ибо читатель и сам все увидит, но чуть-чуть попозже.

Когда царь ее увидел, то чуть дар речи не потерял – красота девушки затмевала все вокруг. Короче, дикое великолепие молодой черноволосой черкешенки буквально вскружила голову Ивану Васильевичу. Так Кученей стала невестой московского царя, однако свадьбу пришлось на некоторое время отложить: княжна совсем не говорила по-русски и даже не была крещена. Она выросла среди приволья гор и, по сути, умела лишь одно – лихо скакать на коне и отлично владеть оружием.

Условились о свадьбе, но перед этим княжна Кученей 20 июля 1561 года приняла православие. Крестил ее митрополит Московский и всея Руси Макарий, и имя ей дали Мария – в честь святой Марии Магдалины, день которой по церковному календарю должен был отмечаться через два дня. Кто стал ее крестным отцом и матерью, неизвестно.

После крещения по традиции княжна Кученей, ставшая Марией Темрюковной Черкасской, получила подарки: от жениха – золотой крест-складень, от царевичей Ивана и Федора – кресты, украшенные алмазами и жемчугом.

Когда Иван Васильевич объявил о своем решении взять в жены княжну Кученей, дочь Темрюка Черкасского, многие бояре стали чуть ли не хвататься за кинжалы, чтобы тут же, прямо на царском дворе, горло себе перерезать и великого позора избежать. «Вновь Орда на нас грядет!» – кричали самые отчаянные. И этих людей можно понять: нрав князя Темрюка был хорошо известен. Его сын Салтанкул тоже прославился своей лютостью и буйством, и, наверное, не было на Москве человека, с которым он не сцепился бы из-за какого-нибудь пустяка. Ну, а про то, что Кученей эта никакая не скромница и не затворница, тоже уже начали ходить всякие сплетни… Однако царь словно бы рассудка лишился: никого не слушал. Насилу уговорили его подождать, пока пройдет год со смерти царицы Анастасии, чтобы за это время хоть как-то обучить эту самую Кученей «потребным царице повадкам».

Бракосочетание состоялось 21 августа 1561 года.

В этот жаркий день с утра раздался оглушительный перезвон всех пяти тысяч колоколов московских церквей и соборов. Шум стоял такой, что, как пишет Н.М. Карамзин, «люди в разговоре не могли слышать друг друга».

После венчания в дворцовом Благовещенском соборе царь преподнес кабардинской красавице свой свадебный подарок – кольцо и платок, расшитый жемчугом.

Долго потом не утихали в царских покоях пиры и гульбища. Часто бывавший в те годы в Москве английский дворянин и дипломат Джером Горсей пишет в своих «Мемуарах»: «Обряды и празднества, сопровождавшие эту женитьбу, были столь странными и языческими, что трудно поверить, что все это происходило в действительности».

Историки утверждают, что когда Мария Темрюковна вышла после венчания из Благовещенского собора, она и тоном своим, и манерами дала всем понять, что теперь она царица, и «никто, кроме ее мужа, не смеет становиться на одну ступеньку с нею».

У Е.А. Арсеньевой читаем: «Сыграли свадьбу со всей пышностью, денно и нощно царь канителил молодую, горячую жену, а едва восставши с ложа, сыпал новыми и новыми указами, направленными против старинных родов. К примеру, ограничены были права князей на родовые вотчины: если который-то князь помирал, не оставив детей мужеского пола, вотчины его отходили к государю. Желаешь завещать брату или племяннику – спроси позволения государя, а даст ли он сие позволение? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сразу угадать: нипочем не даст! И не давал».

Как рассказывают, отец кабардинки, хорошо знакомый с ее жестоким нравом, простодушно и весьма недипломатично пошутил: «Глядите, чтобы она ему шею не свернула!»

Конечно, шею такому человеку, как Иван Грозный, свернуть было непросто, это пока никому не удавалось, но бывшая Кученей сумела поставить себя так, что венценосный муж исполнял почти все ее прихоти. Жена мастерски умела настраивать царя против других, подталкивала его к жестоким публичным расправам, за которыми потом сама с удовольствием наблюдала с высоты кремлевских стен.